Жульё - Страница 68

Фердуева перестала слушать, отвернулась, Почуваев обиженно умолк. Через полчаса парящиеся, изошедшие десятыми потами, оголодали, жор напал внезапно и рьяно, решили махнуть на террасу, довершить пир.

День перевалил за вторую половину, солнце, будто выцвело, вяло с усталостью кропило землю укороченными лучами.

Помреж и Фердуева толковали под голыми стволами с ветвями, присыпанными снегом. Хозяйка подставила лоб угасающему солнцу, волосы ее, неправдоподобно смоляные, подчеркивали белизну резко очерченного, будто резцом вырубленного лица. Васька делился своими страхами, намекал, будто кольцо сжимается, тревоги накатывали волнами пенными, с крутыми гребнями. Фердуева ценила Помрежа. Васька ей подходил в советники сразу установившейся бесполостью их отношений, размеренностью суждений, а также склонностью к вышучиванию окружения. При видимой сумеречности натуры, скрытно от любопытствующих, Фердуева любила зубоскалить о приближенных, до сих пор изумляясь, как ей, девочке из глубинки, удалось подмять столичных ушляков и ушлянок; в ее сторожевой гвардии народ водился клыкастый, погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками, заведовавший парковыми биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов высших категорий, державший нутриевые фермы, подстригавший пуделей в обеспеченных домах, промышлявший клюкву с риском гадючьего укуса или отморожения придатков... сторожили люди всякие, но чаще интересные, только копни и насыпят из пережитого, не поверишь...

Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться, надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срослось, хоть годов утекло вдоволь.

По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных, нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая глаз, Фердуева прервала:

- Вась, ты нервный стал, опасаешься?

Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую красноту клетчатым платком.

- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями, добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени...

Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок, ласковое тепло отвращало от недоброго.

- Вась, ты в судьбу веришь?

Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в десяти по направлению к баньке.

- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если рук не приложить.

- Умник! - Фердуева сверкнула зубами. - У нас все и организованно, не боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.

- Кольчужки рвутся, - возразил Помреж, - да и ножи разные водятся, иной похлеще пики, а то и копья.

- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.

Помреж поддержал:

- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.

- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины. Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами и ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его, как хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас, растворился в бескрайности родины чудесной. Но... на рожон лезть глупо, скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или предоставление помещений для тех же целей. - Фердуева подняла воротник, пощекотала уши длинным ворсом. - Наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти с конфискацией.

- Или без! - поддержал Помреж.

- Или без, - согласилась Фердуева и уже серьезно добавила, - от двести шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а северяне наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно, а мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде кровопускания, оживляется организм.

Помреж натянул толстые, дутые перчатки - дар Лильки Нос после недавнего кутежа, хозяйка скользнула взглядом по перчаткам, пригодным разве что для горных склонов альпийских курортов, в глазах ее метнулись смешинки.

- Светка, тварь, долг не возвращает, - неожиданно сказала Фердуева.

- Много?

- Пустяки, Вась, не в бабках дело, в ослушании. Возомнила, сучонка, раз мужики крякают в ее объятиях, то и Фердуева потерпит, а я терпеть страсть не уважаю, не приучена, натерпелась на сто лет вперед.

Помреж смолчал, не завидовал сейчас Приманке. Влипла курица по самый гребешок, непочтения хозяйка не прощает, и хотя Приманка непосредственно не сторожила, но входила в сферу влияния Нины Пантелеевны, а раз так и ответ ей предстояло держать на общих основаниях.

На крыльцо террасы выскочила пьяная Наташка Дрын, за ней Пачкун с растрепанными сединами. Наташка уворачивалась от объятий дона Агильяра, начмаг забегал то слева, то справа, пытаясь зажать Наташку и силой жима выдавить из девицы обиду или непокорство.

- Вот тоже дурью маются. - Помреж кивнул на драчливую пару.

- Наквасил будь-будь, - уверила Фердуева, - а жизнь без изыска, каждый день подвал, девки орут, мясо воняет, Шурф с Ремизом свои делишки крутят. Дурасников парит коршуном в исполкомовских высях, ребятки Филиппа заскакивают, будто невзначай, пожарники, сэсники, контролеры всех мастей и каждому причитается, каждому вынь да положь. Связи крепятся годами, а рушатся вмиг. Одному икряки дал, другого обделил, считай, обиженный затаился до поры, но сладости мщения не упустит. Головная боль! Крутись меж десятков, клацающих зубами, и каждому угождай. Где ж праздник, Вась? Нет его, помнишь, как в фильме у этого, что помер до срока от пособлений родимой медицины.

С ветки на ствол сиганула белка. Фердуева глянула на зверька, приложила руку к животу, теплый беличий комочек, смахнувший снег на волосы, похоже напоминал о другом комочке, дающем знать о себе дурнотным головокружением.

- Вась, хорошо детей иметь?

Помреж растерялся, он-то детей понабросал по свету, дай Бог, не усек к чему клонит хозяйка, замкнулся в молчании.

- Так хорошо или как? - не отставала Фердуева.

- Иногда хорошо, чаще или как. - Васька отвернулся.

- Может и мне попробовать?

- Дает! - еле слышно выдавил Помреж, не мог представить Фердуеву, склоненную над тазом, стирающую подгузники или всовывающую запечатанную соской бутылку в розовый рот.

- А кому империю наследовать? - не поймешь, в шутку или всерьез спросила. - Теперь, Вась, денежные люди надолго заведутся, поверь моему слову. Соскучились по возможностям, наголодались, нажрались обещаний, опять же, в загробные прелести мало кто верит, так что пасть разевать намерены в пределах отпущенного жития пошире, а раз так, Вась, империи будут множиться и крепнуть.

Помреж закоченел (хозяйке хорошо, в шубе, в унтах, выделенных Почуваевым), попытался завершить.

- Может, пойдем?

Фердуева умела скакнуть от приязни в глухое неодобрение без полутонов, зло предложила:

- Шлепай, я еще помозгую на свежих воздусях, соображается отчетливо.

Помреж остался, решил не бросать хозяйку: терпи и холод, и окрик, если голодать обрыдло.

- А кого же родить предпочтительнее, мальчонку или девицу? поинтересовался Помреж.

Фердуева, не думая, ответила, порадовалась, что попала в масть.

- Человечка. Собственного! Может, не предаст на старости лет, глазки строить не за деньгу или постель будет, а так... По велению сердца! Как нам в пионерах лапшу на уши вешали. По велению сердца... Помнишь?

- А як же ж, - подтвердил Помреж, а Фердуева отметила: слизнул у Почуваева, сработались орлы.

Около восьми вечера машина пээмгэ подъехала к дому Фердуевой, два сержанта поднялись на лифте, несколько минут, прислушиваясь, топтались у двери Нины Пантелеевны. Дверь производила впечатление: сварная уголковая рама, намертво вмурованная в стены, окаймляла стальные полосы, укутанные в войлок. Желтолицый сержант подергал дверь, приложил ухо к никелированным рыльцам финских замков.