Жульё - Страница 2

- Наташка со всеми крутит, только помани пальцем, да в кабак свози!

- Да ну? - изумился Дурасников, сладко припоминая, как ездил с Пачкуном и Наташкиной подругой в чудо-баню.

Пачкун прел в слепооконном подвале магазина, тиская влажной ладонью телефонную трубку. Лицом и благородными сединами Пачкун походил на министра иностранных дел латиноамериканской республики. Вообще, при взгляде на Пачкуна думалось, что его подлинное имя дон Идальго ди Аламейда Кордобес ди Агильяр, а никак не Пал Фомич Пачкун.

Пачкун проговаривал по телефону разные разности, когда влетела Наташка и выложила, что упаковала Дурасникову все, как и велено. Директор разговора не прерывал, поманил Наташку свободной рукой, охватил бедра, прижался к теплым тугим телесам. Наташка замерла, вырываться не полагалось - стой, терпи, пока не отпустят.

Пачкун прикрыл трубку ладонью.

- Кольке Шоколадову пльзеньского отсыпала?

- А то! - Наташка с опаской зыркнула на дверь и погладила седины дона Агильяра, в просторечьи Пачкуна. Директор стальной скобой напоследок сжал бедра и выпустил Наташку. Завсекцией упорхнула, Пачкун положил трубку, тоскливо обозрел окошки под самым потолком: белый свет нудно мутился, смешиваясь с желтоватым от вечно горящей лампы под потертым абажуром. Кузница моя, подумал Пачкун о своем магазине и припомнил, как по пьянке его дружбан по школе, липовый, а может и подлинный, изобретатель Генка Маслов кручинился: "Понимаешь, Пачкуновский, им, - тычок указательным пальцем вверх, - ничего не нужно. Притащи я завтра машину и скажи, вот она из воздуха делает золото, усмехнутся и пошлют на хрен, мол, не мешай дремать, дядя! Производительность растет, благосостояние аж удержу не знает как мчится. Все академики и профессора, врачи, юристы, инженеры мира у нас поселились - чего еще надобно? Пшел пока цел!"

Пачкун огладил белый халат, вынул из обширного накладного кармана два четвертных, не запомнил, кто сунул, переложил деньги в бумажник. Ученым и невдомек, что уникальная машина, делающая из воздуха золото, давно изобретена и поставлена на поток, и стоят у рычагов таких машин седоголовые доны, услада непоседливых и жадных до жизни Наташек. Цехи этих машин работают бесперебойно под приглядом дурасниковых и гармония происходящего столь велика, что только завистники и очернители могут не восхищаться слаженным ритмом, тарахтением и, в особенности, готовой продукцией машин, переплавляющих не всегда чистый воздух и убогий продукт в чистое золото.

Наталья Парфентьевна Дрын (или Наташка в устах Пачкуна) паковала заказы для участников ВОВ. Страда заказов оборачивалась всегда благословенной порой: не все вовцы доползали до пункта кормораздачи, не все востребовали кусающий ценами дефицит и всегда возникали излишки икорные, балыковые, мало ли каковские, уходящие в сторону. Куда? Не смешите! Хоть в те же в картонные ящики к Дурасникову.

Сейчас Наташка бдительно парила над взвесом кур и пачек масла. Плевое вроде б дело, но как раз на незатейливом масле да на курах набегали приличные деньги, или бабки, как говорили в кругах, приближенных к сфере, или капуста, или... все давно догадались, не в названии дело - в принципе. И все уверовали в первоначальную важность кредитных билетов: и пожарники, и сэсники-санэпидемовцы и то сумеречные, то балагуристые, то раздражительные, то неожиданно стесняющиеся обэхээсэсники, разностью своих темпераментов как раз сигнализирующие, что они всего лишь люди, как все, а значит... что это значило в приграничных к магазинным подсобках-пространствах ведали давно, уяснили крепко и допразъяснений не требовалось ни продавцам, ни водителям, доставляющим товар с баз; ни среднему звену магазинного руководства; ни уборщице Маруське Галоше, толстомясой бабище, прозванной так в честь глянцевых, красноротых изнутри галош, в коих Маруська орудовала шваброй и зимой, и летом. Все знали правила игры: и робко наведывающиеся - предварительно отзвонив, чуткость! - представители районного контроля, и прочий разный люд, кормившийся при "двадцатке". Если б по чести, дверь с улицы следовало перекрестить двумя приколоченными наспех досками, ибо основные события отоваривания разворачивались со двора, и парадная дверь в магазин, уныло хлюпающая в грязи, могла ввести в заблуждение лишь наивных, рассчитывающих вот так с бухты барахты заскочить с улицы и купить что-нибудь, кроме вермишели и трупной желтизны гусей, синюшностью шей напоминающих о скоротечности жизни и быстрой расправе.

Наталья Парфентьевна отодвинула всегда находящуюся под рукой пачку масла, тютелька в тютельку полукилограммовую - для контрольного взвеса, и поправила растрепанные волосы, когда на улице показалась черная машина. Буратиновый нос Кольки Шоколада, напоминающий остро очиненный карандаш, почти упирался в лобовое стекло, а за водителем, перечеркнутый носом пополам, темнел хозяин - Дурасников.

Видный мужчина руководящего засола, а на поверку робкий. Наташка припомнила визит в баню и хохотнула: и впрямь Дурасников в простыне, с распаренной красной кожей и просительно вытянутыми руками по направлению к оголенной подружке, смотрелся не вельможно; Пачкун шумно вздыхал слюнтяйство да и только - дон Агильяр, мастер торгового секса, не понимал при чем тут стеснения, как можно дорасти до руководящего уровня и трухляво сникать в анонимной баньке в компании младотелых красоток.

Наташка рыкнула на неразворотистых продавщиц и выплыла в коридор. Пачкун выбрался из кабинета в сей же миг, будто караулил, оглядел мазаные зеленой масляной краской стены в подтеках и выбоинах, прошел в дальний конец коридора, поправил свиную тушу на крюке в полуоткрытой холодильной камере, вернулся к Наташке. Вытер руки о халат, зажал ладонями обе Наташкины щеки и любуясь, то отстраняясь на два шага, то почти прилипая к завсекцией, шепнул:

- Попаримся в субботу, апосля трудового дня?

Наташкины ресницы, от природы длинные и пушистые, да еще наращенные тушью, плавно прянули вниз в знак согласия.

Дон Агильяр продолжил:

- Только ту, что в прошлый раз, не волоки. Дурасникову такая может сгодиться, а тут другой клиент предвидится. Пороскошнее надыбай, после сеанса как всегда, продуктовый презент в размере кошта на отделение времен ВОВ, в месяц не сожрет, а может, еще что обломится. Мужика на полку приглашаю не случайного, по меховому делу...

Парфентьевна многословием не отличалась.

- Будет, - только и сказала, и Пачкун знал: непременно будет, и высший класс.

- Ну вот, - выдохнул начмаг. Он снова обрел величие и скомандовал, вели Галоше в коридоре светильники протереть, аж мохнатятся, как пылью заросли, черт-те что! - он повысил голос, заметив ненавистного человека, не игравшего в общезаприлавочные игры, робкую девчонку Милу из торгового училища, недавно присланную и уже намеченную Пачкуном к увольнению. Распустились!! - грозно пророкотал Пачкун.

Завсекцией Дрын со школьной покорностью вытянула руки по швам, бедная девочка Мила прошмыгнула мышкой, про себя ужасаясь строгости директора.

Пачкун подмигнул Наташке, завсекцией заискрилась улыбкой, не подумаешь, что изнутри злобой окатило: не любила Наталья Парфентьевна Милу-малолетку, не за честность, за мордашку - так и липли к ней взоры мужиков с возможностями, и даже бедолаги в кроликовых шапках бросали затравленные инженерские взгляды, не забывая скоситься на стрелку весов, механически проверяя правильность приобретения трехсот граммов колбасы.

Девочка ускакала по ступеням, ведущим в хлебный отдел, Дон Агильяр подпер ладонью тяжелую Наташкину грудь, жиманул раз, другой и прыснул по-мальчишечьи:

- Сопля! Заигралась в честность, переросток. Дурища и только. Может ее в баньку приглусим?!

- Рано, - Наташка отодвинулась, - пока рано, - погрузилась в себя, в давние обиды, - как ни кобенится - треснет, жизнь свое возьмет.

- Ой, возьмет! - Пачкун блеснул сединами в неверном отсвете полуслепых ламп. - Про баньку имей в виду, - и углядев, что в Наташке заворочалось недоброе, утешил: - Я тебе кой-че припас.