Жребий викинга - Страница 18

Казалось, теперь уже ничто не способно остановить жертвоприношение. Даже растерянная королева сумела взять себя в руки и, опустив взгляд, отойти на плоский утес, нависающий над заливом, как полуразрушившийся под ударами стихии нос ладьи. Хотя она и была королевой викингов, однако понимала, что подобные кровавые оргии не для ее нервов.

Прокопий провел варяга до выхода из монастырского строения, вернулся в свою келью и увидел, что посреди нее, скрестив на груди руки, стоит в раздумье инок Иларион[31]. Кованая железная дверь, из-за которой он появился, так и осталась открытой.

– Так ты все слышал, Иларион?

– Все, – задумчиво подтвердил тот.

– Теперь ты понимаешь, что я не зря упросил Дамиана заманить сюда варяга вместе с княжной.

– Лучше было бы, если бы княжна при этом не присутствовала. Но спрос ты ему учинил такой, что если бы рядом со мной оказался князь Ярослав, то приказал бы тебе впредь находиться при нем. И все спросы, для дел государственных нужные, учинял бы отныне ты, а не кто-то из непонятливых бояр да воевод.

– Но ты не сказал главного, брат Иларион, – что норманн всего лишь подтвердил все то, о чем ты уже давно догадывался. Разве совсем недавно ты не говорил мне обо всем том, что мы только что услышали от Эймунда?

– Говорил, да не обо всем, – слегка повел головой старший монастырский книжник. – К тому же слова мои были всего лишь догадкой; теперь же мы слышали самого предводителя норманнов, а это ценится значительно выше. Ибо все это не только в мыслях выбродило, но и было сказано, причем сказано самим чужеземцем.

Произнося все это, Иларион – рослый, плечистый, больше похожий на воина из княжеской охраны, нежели на монаха, – вцепился руками в кожаный пояс, которым был подпоясан и которому явно не хватало меча, и какое-то время молча всматривался в стену кельи, словно пытался мысленно раздвинуть ее и поскорее вырваться на волю. То, что только что было услышано в этой комнате, требовало не столько слов, сколько раздумий наедине с собой. Однако он был слишком признателен Прокопию, сумевшему раскрыть суть многих событий и явлений, наблюдаемых теперь при киевском дворе, чтобы просто так взять и уйти.

Недавно, по личной просьбе князя, Иларион был рукоположен священником церкви Святых апостолов в Берестове, где располагалась летняя резиденция Ярослава. Но поскольку он был известен как старательный книжник и человек, постигший многие грамоты, то сразу же стал восприниматься и князем, и особенно княгиней Ингигердой не столько как священник и духовник, сколько как учитель их детей. Великий князь и сам не раз, как бы мимоходом, заглядывал в келью, когда Иларион учил его детей грамоте, и нередко задерживался там, с удовольствием выслушивая рассказы и наставления инока.

Другое дело, что в последнее время Ярославу случалось бывать в Берестове не так уж и часто. Выезжая из душного летнего Киева, он предпочитал останавливаться в Вышгороде, терема которого были более приспособлены для приема важных гостей. И для Прокопия не было тайной, что с некоторых пор Иларион оказывался намного ближе к княжеской семье, нежели кто-либо иной из государственных мужей. Во всяком случае, великий князь прислушивался к его мнению куда внимательнее, чем к мнению многих бояр и воевод, и даже своего главного советника в ратных и государственных делах, норманна Эймунда.

– Мыслишь, князь не догадывается о «сетях-удавках» норманнских? – спросил он Илариона о том, самом важном, что не давало ему сейчас покоя.

– Ярослав знает, что любой правитель использует свои родственные связи с правителями других стран. Иногда во благо своей державы, иногда лишь во благо самому себе, но использует. Так было и так будет всегда.

– Неужели всегда? – некстати как-то усомнился Прокопий. – Неужели мир наш христианский ничуть не изменится?

– В том-то и дело, что он не столько христианский, сколько все еще языческий. Да и не так уж и много нас, христиан, по всему миру человеческому. Так что как правитель шведский король Улаф не лучше, но и не хуже других.

– Но князь, очевидно, не догадывается, что для конунга шведов «разделять и властвовать» на Руси никогда не было суровой необходимостью. Тогда почему же оно давно стало державной стезей? Ясно, что за все более навязчиво поддерживаемыми родственными связями скрываются слишком уж неродственные замыслы. Но какие? – вслух размышлял Прокопий. – Неужели норманны решили захватить на Руси не только власть, но и саму землю, чтобы переселить свои племена из холодной, бесплодной Скандинавии в теплые плодородные степи русичей? Возможно ли такое?

– Одно Великое переселение народов мы уже пережили. Вспомним о поисках новых земель и новой родины уграми, болгарами, готами, многими другими народами.

– То есть грядет медленное, постепенное покорение ослабленных русских княжеств?

– Почему всего лишь грядет? – переспросил Иларион. – Оно уже совершается. И князь должен был бы догадываться и об этом.

– Должен, считаешь? Тогда почему не догадывается?

– Можем ли знать, о чем князь размышляет, пребывая в одиночестве?

– Если бы Ярослав догадывался, мы бы это заметили.

Иларион взглянул на своего собрата по молитвам и тревогам и многозначительно улыбнулся.

– Уверен, что вскоре заметим. Воспитывая княжеских детей, учитель должен заботиться и о том, чтобы некоторые познания их доходили и до родительских голов. Иначе что это за учитель?

Иларион попрощался и вышел из кельи, но в коридоре Прокопий еще на несколько минут задержал его.

– Извини, брат Иларион, – вполголоса проговорил он, взяв священника под руку и настороженно осматривая при этом двери келий. – Коль уж выдался такой разговор… Ты слышал, что при дворе норманнского короля существует тайный совет, который печется о делах державных, проникая помыслами в такие далекие страны, до которых, как правило, не дотягиваются руки и помыслы самого короля?

– Эймунд как-то намекал на то, что действует по заданию тайного совета. Правда, он говорил об этом во хмелю.

– Но, даже будучи во хмелю, говорил именно тебе, зная, как важно обрести в лице духовника княжеской семьи своего единомышленника.

– Как видишь, именно мне, – не стал возражать Иларион.

– Нам теперь тоже следует как можно чаще встречаться, чтобы говорить не только о делах церковных, но и мирских тоже.

– Непременно будем, – тут же принял это завуалированное предложение Иларион. – Но все, о чем рассуждать станем, должно пойти во благо державы Русской и не супротив князя нашего, – с той же поспешностью выставил свое условие книжник.

– Над княжеским двором слишком часто витали тени заговоров, чтобы еще и мы превращались в заговорщиков, – успокоил его Прокопий. – Но если найдется хотя бы один человек, способный помочь нам разобраться в делах как викингов, так и византийских варягов, то почему бы не выслушать и его?

– При дворе найдутся и такие люди, – смиренно согласился священник.

…Вот только произвести свой роковой удар, да и просто взять в руки ярмо ритуальный палач мог, только лишь получив сигнал жреца. Почему тот замешкался, этого понять не мог никто.

– Постойте! – тут же воспользовался его нерасторопностью Туллиан, который помнил, что до последнего ритуального слова жреца право на свое слово имеет любой воин. – Не торопитесь! – поражал он всех своим мощным, как ливневая лавина в горах, голосом. – Коль уж мы, как считает наш уважаемый Торлейф, обязательно должны послать кого-то «гонцом к Одину», то почему бы по-настоящему не ублажить этого кровожадного бога и не послать к нему самого жреца?! – решительно указал он острием своего меча в сторону предполагаемой жертвы.

– Жреца?! – почти хором выдохнула толпа воинов, поражаясь уже хотя бы тому, что подобная мысль могла прийти кому-либо в голову.

– Разве есть среди нас более достойный, а главное, более любимый богами, чем наш жрец?! – спросил Туллиан, подбадриваемый благодарными взглядами королевы и юного принца. Именно ему, Гаральду, он и пытался прийти таким образом на помощь, пытался спасти того, кого не сумел спасти сам принц.