Жизни и смерти Михаила Арцыбашева - Страница 1

Тимофей Прокопов

Жизни и смерти Михаила Арцыбашева

Кажется, что смерти страшно, а вспомнишь,

подумаешь о жизни, то умирающей жизни

страшно.

Л. Н. Толстой

Запрещенный, вычеркнутый, забытый...

Редко какой рассказ Михаила Петровича Арцыбашева обходится без печальных размышлений о смерти, о ее роковой неизбежности. А в его романах и повестях она едва ли не главный персонаж. Современники Арцыбашева видели в этом некое отклонение от нормы, нездоровое - то ли от безысходности, овладевшей умом и сердцем писателя, - может быть, и в самом деле так тревожно не задалась его жизнь? - то ли была здесь какая-то интимная тайна его судьбы, которая и в радостях неумолимо возвращала его к последней черте, к скорби ухода. А близко знавшие Михаила Петровича немногословно, как бы только намекая, отмечали, что обе названные причины одинаково несомненны, обе фатально водили его пером.

Однажды и сам Арцыбашев решился на откровенное признание: "Мне только тридцать лет, а когда я оглядываюсь назад, мне кажется, будто шел я по какому-то огромному кладбищу и ничего не видел, кроме могил и крестов. Рано или поздно где-нибудь вырастает новая могила, и каким бы памятником ее ни украсили, простым крестом или гранитной громадой, все равно - это будет все, что от меня останется. В конце концов, это и не важно: и бессмертие вещь скучная, и жизнь мало любопытна. Скверно то, что смерть страшна, и, пожалуй, так и не решишься собственноручно отправить себя к черту; будешь жить долго, долго идти по этому кладбищу, которое называют жизнью, и мимо, бесконечно вырастая, все будут мелькать новые кресты. Все дорогое, все милое останется позади, все приросшее к сердцу отпадет, как листья осенью, и добредешь до конца один как перст" {Арцыбашев М. Собр. соч. 3-е изд. Записки писателя. М.: Московское книгоиздательство, 1917. Т. 3. С. 230.}.

Написал эти невеселые слова ставший уже знаменитым Михаил Петрович Арцыбашев в 1909 году, только что проводив в последний путь Василия Васильевича Башкина - своего товарища, сподвижника по служению литературе. В очерке "Смерть Башкина", пожалуй, впервые мы узнаем дотоле тщательно скрываемое, страдальческое - чахотка свела в могилу писателя Башкина, с чахоткой же всю свою недолгую жизнь вел мученическую, мужественную борьбу и Арцыбашев. Видение смерти, однажды в юности поразив, непоправимо ранив его пылкое художническое воображение, отныне сопровождало его во все дни и годы, незримо присутствовало во всех его свершениях и поступках.

И конечно же, в первый черед оно мрачной, пугающей тенью прошлось по всему его творчеству-то празднично-светлому, солнечному, то тягостно-грустному, безысходному. " Соответственно разделились и суждения критиков - его современников: одни восхищенно считали его писателем-солнцепоклонником, певцом любви и вечного торжества жизни; другие же зачислили его в разряд смертяшкиных и гробокопателей, безнравственных проповедников гибели, разрушителей людской морали.

Эти критические ристалища сопровождали Арцыбашева всю жизнь. На какое-то время затихая, они вспыхивали опять и опять: как только в печати появлялся новый его рассказ, новая повесть, новый роман. По количеству о нем написанного Арцыбашев опередил едва ли не всех своих современников: только за девятнадцать лет его творческой деятельности (до вынужденного бегства в изгнание в 1923 году) опубликовано ему посвященных 146 книг и крупных газетно-журнальных статей, помимо бессчетного числа обзорно-информационных упоминаний по различным поводам. Если раскинуть эти цифры по дням и годам, то получится, что редкая неделя выпадала без того, чтобы где-нибудь и кто-нибудь обязательно или упомянул, или ругнул, или вознес до облаков Михаила Петровича Арцыбашева.

И вдруг эта лавина пылких споров вокруг книг одного из самых популярных беллетристов начала века оборвалась и рассыпалась. Случилось это сразу же после революции 1917-го. Вокруг его недавно звонкого имени наступила в критике - теперь уже на многие и многие годы - тишина столь глухая, что нескольким поколениям читателей в России, ставшей советской, недоуменно мерещилось: да был ли у нас такой писатель - Арцыбашев? Лишь в некоторых энциклопедиях чудом сохранились упоминания о нем, да и то с далекими от литературы ярлыками: "белоэмигрант", "антисоветчик", "автор памфлетов на революционеров", "проповедник сексуальной распущенности"...

После десятилетий хулений и замалчиваний к нам только сейчас наконец-то пришла возможность прочитать книги "запрещенного", вычеркнутого из русской литературы Арцыбашева. Теперь нам и самим, конечно, интересно без навязываемой предвзятости разобраться и понять: каков же он был на самом деле? Что нам близко в нем и что чуждо? В чем его современники были правы и в чем пристрастно-несправедливы? Почему так долго не подпускали нас к его творчеству литературные снобы, ханжи и моралисты вкупе с политическими заботниками, взявшимися печься о нашем круге чтения?

"Мечтал быть художником..."

Михаилу Петровичу Арцыбашеву посчастливилось родиться и прожить детские и отроческие годы в краю сказочной красоты, к описанию которого он возвращался с постоянством навеки влюбленного. Это утопающие в зелени садов и лесов, с разливистой рекою Ворсклой, богатой рыбою, с тихим, благообразным монастырем уездный скромный городишечко Ахтырка да укрывшийся вдали от шума и гама городского хутор Доброславовка на Харьковщине. Сотни восторженно-поэтических и благодарных строк посвятил писатель своей малой, но такой милой его чувствительному сердцу родине. Здесь поселил он героев почти всех своих книг.

"Мне кажется, - вспоминает об этом приятель Арцыбашева с юношеских лет художник Евгений Агафонов, - что я могу с большой достоверностью утверждать, что хутор Доброславовка, с его первобытной здоровой жизнью, с его зелеными лугами, пахучими болотными цветами, где два дня в неделю, субботу и воскресенье, никто ничего не делал, а с утра ходили разряженные в чудесные костюмы, в красных чоботах с подковками, с венками на голове, где кружит головы запах травы, воды, цветов, - это именно то место, а никакое другое, откуда вышли Михайлов, Санин, где древний, вечный юный бог Пан царствовал радостно, язычески; это то место, которых в наш век сохранилось так мало, может быть, только еще на островах Таити, Бора-Бора..." {Новое русское слово. Нью-Йорк. 1927. 13 марта. э 5160.}