Жизнь взаймы - Страница 8

Насытившись, Паленый произвел ревизию своих запасов и остался вполне доволен результатом. По его скромным подсчетам, он мог не выходить из лесу еще два-три дня. А если ему удастся каким-то образом добыть какую-либо лесную живность, то это будет вообще здорово.

Ну, а что дальше?

Эта мысль не покидала Паленого целый день, который он провел в больших трудах. Ему пришлось немало отмахать, чтобы найти отличное жилье. Этой находкой оказалась старая скирда соломы, сгорбатившаяся и потемневшая от непогоды.

Скирда стояла у края картофельного поля, на котором в прошлом году колосилась пшеница, и Паленый совсем обалдел от радостного изумления – надо же, и хата, и сытный харч в одном рукаве! Картошка была еще совсем молодой, но это не беда. Главное, чтобы охранники не заметили, где он поселился.

(Теперь сельские труженики, в отличие от прежних времен, нанимали для своих полей вооруженную охрану, потому что некоторые ловкачи умудрялись украсть половину урожая, а иногда и весь).

На картофельное поле он наткнулся случайно, гоняясь по лесу за фазанами. Поначалу ему повезло, и он подшиб палкой молодого самца. Но затем шустрые птички начали играть с ним в прятки.

Они позволяли ему приблизиться метров на двадцать, а затем убегали, всегда оставляя на виду дозорного, который словно дразнил Паленого, заставляя его продолжить догонялки. Наверное, птицы учили своих малышей, как нужно вести себя при встрече с человеком.

В этот вечер Паленый пировал: печеная картошка, зажаренный на углях фазан и пиво, которое он охладил в роднике.

Довольный удачным днем, Паленый дождался темноты, пробрался к скирде, вырыл в ней глубокую нору, закрыл отверстие охапкой соломы, чтобы его нельзя было заметить со стороны, и уснул как медведь в берлоге…

Он обитал в скирде целую неделю. Его рацион составляли грибы, лесные ягоды, картошка и консервы, которые он экономил, как только мог. Фазаны больше не попадались, лишь однажды в ручье ему удалось наловить рыбешек. Они прятались в норах, и Паленый доставал их оттуда голыми руками.

Жизнь на свежем воздухе, вдали от миазмов свалки, неожиданно оказала на него возбуждающее, почти наркотическое, действие. Создавалось впечатление, что он долго пребывал в летаргическом сне и начал постепенно просыпаться.

До этого Паленый почти не видел снов. А если что-то и снилось ему в его халабуде, то большей частью какие-то бомжевские разборки или что-то серое, непонятное.

Теперь почти все сны были цветными и длинными, как многосерийный фильм. Но самое интересное – Паленый узнавал действующих лиц. Только вот беда – он не помнил ни их имен, ни фамилий, ни где разворачивалось действие фильма.

Во вторник он проснулся очень рано, еще затемно, с твердым намерением что-то предпринять. Кровь буквально бурлила в его жилах, энергия била ключом, голова была ясной, а мысли пытались взорвать черепную коробку, где они долгое время пребывали в мрачном заточении.

Выбравшись из своей берлоги, Паленый углубился в лес и пошел в сторону Мотодрома. Скитаясь по лесу, он с удивлением обнаружил у себя навыки бесшумной ходьбы.

Он скользил среди деревьев, как тень, замечая малейшие изменения окружающей обстановки. Все его чувства были обострены до предела, а мышцы не знали устали. До этого Паленый ходил, сильно сутулясь – он прятал свое обожженное лицо от посторонних взглядов – и приволакивая ноги, но теперь его тело наполнила звериная грация, а движения стали выверенными и ловкими.

Паленый вышел точно к тому месту, где находилась сторожка Есесеича. Затаившись на опушке леса, он долго наблюдал за свалкой, однако ничего подозрительного не обнаружил.

Но его беспокоило отсутствие самого Есесеича. Паленый видел, как приходили мусоровозы, и хотя с того места, где он притаился, не было никакой возможности различать лица бомжей, занимающихся сортировкой мусора, однако характерной фигуры старика среди них не было.

Немного поколебавшись, Паленый махнул рукой на все предосторожности, и, низко нагнувшись, быстро побежал к жилищу Есесеича.

Дверь сторожки была закрыта на засов. Значит, старик дома, с удовлетворением подумал Паленый. Он сначала прислушался, а потом принюхался. Его лицо расплылось в довольной улыбке-гримасе.

Есесеич шебаршился внутри, слегка покашливая. А запах горячей браги, шибанувший по обонянию Паленого, подсказал ему, что дед занимается домашней химией – гонит самогон.

Паленый постучал в дверь.

– Кто там? – спросил Есесеич после небольшой паузы.

– Свои…

– Господи! – всполошился старик. – Это ты, хлопец?

– А то кто же.

– Погодь, я сейчас…

Звякнул засов и в дверном проеме показался Есесеич. Он смотрел на Паленого с виноватым видом, но улыбался радостно и открыто.

– Заходи, – сказал он, делая приглашающий жест. – Тебя никто не видел? – спросил он встревожено, когда Паленый переступил порог.

– Вроде нет.

– А я вот… занимаюсь делом… – Есесеич нервно хихикнул.

Паленый промолчал. Он сел на скамью возле окна-амбразуры с таким расчетом, чтобы видеть подходы к сторожке.

– Ты, наверное, голоден? – предупредительно спросил старик.

– Как зверь, – честно признался Паленый.

– Это мы мигом, – почему-то обрадовался Есесеич и начал суетиться возле плиты.

Он приготовил яичницу из десяти яиц на сале, что считалось среди бомжей высшим шиком, поставил на стол миску с ломтями хлеба и литровую банку магазинных огурцов. Похоже, дед где-то неплохо отоварился, подумал Паленый, сглотнув голодную слюну.

– Налей и мне стопарик, – попросил он Есесеича.

– Так ведь ты же не пьешь с утра, – сильно удивился старик.

– Не пил, – поправил его Паленый.

– А, понятно…

Есесеич смущенно отвел взгляд в сторону.

– Составишь компанию? – спросил Паленый, делая вид, что не заметил состояния старика.

– Я уже позавтракал. Но грамм сто выпью.

Есесеич достал из своего заветного ящика бутылку темного стекла и не без хвастовства сказал:

– Попробуй и оцени. Самардык нового замеса. Высшее качество…

Они выпили. Самогон и впрямь оказался отменным. Это был крепчайший первач, почти спирт, настоянный на травах.

– Ну как? – Есесеич с хрустом разгрыз луковицу.

– Отпад… – Паленый смахнул набежавшую слезу. – Уф… Бьет сразу и наповал.

Он жадно набросился на еду. Немного расслабившийся Есесеич с удовлетворение следил за тем, как Паленый орудует вилкой.

– Еще налить? – спросил старик.

– Хватит. Иначе я прямо здесь упаду. Ноги почему-то стали ватными…

– И то верно. Перебор – всегда плохо…

Они говорили о том, о сем, старательно избегая главной темы. Первым не выдержал Есесеич. Его мучила совесть.

– Ты, это… кгм!.. прости меня… – начал он вдруг охрипшим голосом.

– Стоп! – перебил его Паленый, предостерегающе подняв руку. – Иван Евсеевич, не нужно лишних слов. Мне и так все понятно. Я не в обиде. Тебя эти козлы просто добили бы. Ты не имел другого выхода.

Есесеич был растроган. Его уже давно не называли по имени-отчеству.

– Но я не сказал им, что это ты поджег машину.

– Они и сами догадались, – хмуро сказал Паленый.

– Что теперь будет… – тоскливо сказал старик.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – с наигранной бодростью ответил Паленый. – Как-нибудь выкручусь.

– Тебе нужно уходить отсюда. Они приезжали несколько раз, искали…

– Страна велика и свалок на ее территории хватает, – с горечью в голосе сказал Паленый. – Ударюсь в бега. Не хотелось бы, но…

– Эх! – Старик в отчаянии махнул рукой, налил себе еще стопку и выпил одним глотком. – Что тебе сказать… Для таких, как мы, нигде места нет. Одно меня утешает, что мне уже недолго осталось. Но ты еще молод…

– Вот потому я сильно и не переживаю. У меня есть просьба…

– Говори, – оживился Есесеич. – Все исполню.

– В моем "пирожке" есть тайник. Там лежит сверток… – Паленый намеренно не стал уточнять, что в свертке находится паспорт Князева. – Нужно достать его оттуда. Мне нельзя светиться, сам понимаешь.