Жизнь впереди - Страница 32

После она вернулась в кресло, потому что всякое усилие давалось ей нелегко. Она отправила Мойше на кухню мыть посуду, а сама какое-то время обмахивалась японским веером и сидела, задумавшись, в своем кимоно.

- Поди-ка сюда, Момо.

- Что такое? Вы случайно не надумали снова туда?

- Нет, надеюсь, что нет, но если так будет продолжаться, они положат меня в больницу. Я не хочу. Мне шестьдесят семь лет...

- Шестьдесят девять.

- Ну, ладно, пусть будет шестьдесят восемь, ведь я не так стара, как кажусь. Так вот, слушай меня, Момо. Я не хочу ложиться в больницу. Они будут меня пытать.

- Мадам Роза, не говорите чепухи. Франция никогда никого не пытала, это вам не Алжир.

- Они будут насильно заставлять меня жить, Момо. В больницах всегда это делают, у них есть на это законы. Я не хочу жить дольше, чем необходимо, а это уже перестало быть необходимостью. Есть предел даже для евреев. Они заставят меня терпеть муки, чтобы помешать мне умереть, у них есть такая штука под названием "клятва Гиппократа", которая предназначена специально для этого. Они вынуждают тебя мучиться до самого конца и отказывают в праве умереть, не желая, чтобы у тебя была такая привилегия. Одного моего друга, который даже не был евреем, но в результате несчастного случая лишился и рук, и ног, они заставили мучиться в больнице еще десять лет, чтобы изучить его кровообращение. Момо, я не хочу жить только лишь потому, что это требуется медицине. Я знаю, что теряю разум, и не хочу годами пребывать в коме, чтобы приносить медицине славу. Поэтому, если до тебя дойдут орлеанские слухи насчет того, что меня вот-вот положат в больницу, ты попросишь своих приятелей сделать мне нужный укол и оттащить мои останки за город. В кусты, а не куда попало. Я была за городом после войны десять дней и никогда столько не дышала. Для моей астмы это куда лучше, чем город. Тридцать пять лет я предоставляла тело клиентам, а теперь не хочу отдавать его врачам. Обещаешь?

- Обещаю, мадам Роза.

- Хайрем?

- Хайрем.

Это по-ихнему означает "клянусь", как я имел честь.

Мадам Розе я обещал бы все что угодно, только чтоб сделать ее счастливой, потому что даже в глубокой старости счастье еще может пригодиться, но тут раздался звонок и произошла та национальная катастрофа, которую я до сих пор не мог вставить в свой рассказ и которая принесла мне большую радость - хотя бы потому, что состарила меня враз на несколько лет, не считая всего прочего.

Позвонили в дверь, я пошел открывать, и там оказался хмырь печальней некуда, с длинным носом, который свисал книзу, и такими глазами, какие видишь повсюду, но только еще более испуганными. Весь бледный и взопрелый, он часто дышал и прижимал руку к сердцу, но не из-за каких-то там чувств, а потому что не всякое сердце мирится с семью этажами без лифта. Воротник пальто у него был поднят, а голова совсем без волос, как у большинства лысых. Шляпу он держал в руке, словно хотел показать, что она у него есть. Я понятия не имел, откуда он взялся, но мне никогда еще не встречался тип, настолько не уверенный в себе. Он дико глянул на меня, и я отплатил ему той же монетой, потому что клянусь вам: достаточно было хоть разок посмотреть на того типа, чтобы почувствовать, что все вокруг сейчас встанет на дыбы и набросится на тебя, а это и есть паника.

- Мадам Роза здесь живет?

В таких случаях всегда надо проявлять осторожность, потому что незнакомые люди не станут забираться на седьмой этаж, просто чтобы доставить вам удовольствие.

Я прикинулся недоумком, на что в своем возрасте имел полное право.

- Кто-кто?

- Мадам Роза.

Я призадумался. В таких случаях всегда надо сперва выиграть время.

- Это не я.

Он вздохнул, вытащил платок, вытер лоб, а потом проделал все это в обратном порядке.

- Я больной человек, - сказал он. - Я только что вышел из больницы, где провел одиннадцать лет. Я поднялся на седьмой этаж без разрешения врачей. Я пришел сюда, чтобы повидать перед смертью сына, это мое право, на это есть законы, даже у дикарей. Я хочу присесть на минутку, отдохнуть, повидать сына, и все. Это здесь? Я доверил своего сына мадам Розе одиннадцать лет назад, у меня даже есть расписка.

Он порылся в кармане пальто и протянул мне листок бумаги, засаленный до невозможности. Я прочел - это я сумел благодаря мосье Хамилю, которому обязан всем. Без него я был бы ничто. "Получено от мосье Кадира Юсефа пятьсот франков аванса на малолетнего Мухаммеда, мусульманского вероисповедания, седьмого октября 1956 года". Что ж, поначалу меня шарахнуло, но шел семидесятый год, я быстренько посчитал, получалось четырнадцать лет, это не мог быть я. У мадам Розы Мухаммедов перебывало, должно быть, видимо-невидимо - уж чего-чего, а этого добра в Бельвиле хватает.

- Подождите, я схожу посмотрю.

Я пошел к мадам Розе и сказал, что какой-то тип с подозрительной рожей приперся к нам выяснять, есть ли у него сын, и старуха перепугалась до смерти.

- Боже мой, Момо, да ведь у нас только ты да Мойше.

- Значит, это Мойше, - буркнул я, потому что если это не он, то, выходит, я. Вполне законная самозащита.

Мойше дрых себе рядом. Он дрых больше всех, кого я когда-нибудь знал из породы сурков.

- Наверное, мамашу собрался шантажировать, - сказала мадам Роза. Ладно, посмотрим. Уж кого-кого, но не сводников же мне бояться. У меня все фальшивые бумаги в порядке. Зови его. Если станет зарываться, позовешь мосье Н'Да.

Я привел хмыря. У мадам Розы на трех оставшихся волосинах висели бигуди, она была накрашена и одета в свое японское кимоно, и когда этот субчик ее узрел, у него ноги подкосились, он так и осел на краешек стула, не в силах унять дрожь в коленях. Я видел, что мадам Роза тоже трясется, но при такой толщине трясение у нее не так заметно - попробуй-ка встряхнуть такую махину. Зато у нее карие глаза очень красивого цвета, надо только не обращать внимания на все остальное. Мосье Хмырь сидел, держа свою шляпу на коленях, на краешке стула напротив мадам Розы, царившей в кресле, а я примостился у окна, чтобы не особенно бросаться в глаза, потому что наперед никогда не знаешь. Я на него нисколько не был похож, на этого типа, но у меня в жизни золотое правило: никогда не рисковать. Тем более что он повернулся ко мне и внимательно меня осмотрел, словно искал собственный потерянный нос. Все молчали, потому что никто не хотел начинать, до того все перепугались. Я даже сходил за Мойше, потому что у хмыря действительно была расписка по всей форме, и что ни говори, а его полагалось отоварить.