Жизнь поэтов - Страница 16

Она всегда щепетильно отказывалась от подарков — принимала только те, что стоили совсем пустяк. А мне все время что-нибудь дарила: цветы, декоративные ложки, антикварные открытки, вазочку — маленькие подношения, сделанные под впечатлением минуты, неизменно красивые и со вкусом выбранные.

Я довез ее до окраины ее городка в горах, где она оставила свою машину. Река была скована льдом. Ветер мел снег по улицам. У самого берега реки — красный кирпичный завод с заколоченными дверьми и окнами.

Но вот лежит открытка от нее — красочные иностранные горы, далекие перевалы. Гималаи. «Я познакомилась с одной компанией и еду дальше с этими людьми. Прости меня». Она, видите ли, познакомилась с одной компанией и едет дальше с этими людьми. А сама превратилась в красивую открытку с иностранными горами, чужими далекими небесами. Я провожу пальцем по строчкам, написанным ее рукой. Как-то раз она сказала мне: «Язык — это что-то почти нереальное».

Не только в религии, в науке тоже: Лайнус Полинг, получивший Нобелевскую премию по химии, упорно продолжает настаивать на мощном лечебном действии витамина C, принимаемого в лошадиных дозах, он настаивает, следуя логике и убеждению, покуда его не лишают ассигнований и не объявляют полученные им данные несостоятельными. Полинг, ему уже далеко за семьдесят, сохраняет добродушие и полную невозмутимость: буднично, без единой жалобы, преодолевает препятствия и рассказывает о том, что знает, на официальных обедах. Наука стала для него неким обнесенным стенами городом, и он стоит, изгнанный, у врат вместе с другими изгоями, ибо последовал за своим призванием туда, куда оно привело его.

Ну и, конечно, классический случай Вильгельма Райха[18]. Было время, когда Фрейд считал его лучшим среди своих последователей. Какие у него были труды, какой вклад он внес в литературу по психоанализу! И вот на своем дальнейшем пути вперед он, следуя логике и убеждению, пришел к идее исцеления всего общества. Продолжал идти все дальше вперед, обреченный в своей приверженности, — прямо в оргоновый бокс. Вышел из него где-то в Нью-Гемпшире, чтобы кончить свои дни, сбивая НЛО из жестяной лучевой пушки собственного изобретения.

Позвонила мать:

— В газете пишут о твоем друге Нормане, я постоянно вижу его по телевизору, а почему ты никогда не выступишь по телевизору?

— Не знаю, мам, наверно, мне по душе уединение.

— Слушай, от кого ты прячешься?

Он говорит, многие из них болеют от недоедания, единственная их пища — это бобы да маисовые лепешки, поэтому он учит их добывать дополнительное питание из листьев юкки и дынного дерева. Он говорит о том, какую большую медицинскую помощь оказывает обычный гвоздь, который, пролежав несколько дней в питьевой воде, насыщает ее железом — это необходимо, чтобы вылечить их от анемии. У них, говорит он, нет аспирина, и поэтому он учит их делать отвар из ивовой коры, который действует как жаропонижающее средство. Настой эвкалиптовых листьев помогает от кашля. Если национальные гвардейцы, рассказывает он, задерживают человека с лекарствами, двумя-тремя кусками мыла, несколькими ампулами противостолбнячной сыворотки, его бросают в тюрьму за подрывную деятельность.

Я пытаюсь вспомнить все, что он рассказывал. Мы слушали его на чердаке одного дома на Спринг-стрит; взрослые мужчины и женщины, мы, как дети, сидели на полу, а молодой доктор с бледным лицом говорил, стоя возле вентиляционных труб. В джунглях там не спрячешься. Это земледельческий край, и каждый клочок земли в горах и долинах населен, поэтому партизаны должны иметь опору в народе. Каждый район под их контролем управляется общим собранием — выборным органом общины. Каждый район выращивает свои традиционные культуры, но собранный урожай они хранят совместно. Некоторые из районов специализируются на разведении домашней птицы, свиней или коз. На весь край — несколько примитивно оборудованных больниц. Немногочисленным врачам и студентам-медикам помогают «бригадистас» — подготовленный на месте средний медицинский персонал. Прямо под деревьями они учатся читать и писать.

Я сижу и слушаю молодого доктора. Спиной я прислонился к стене, колени мои высоко подняты. Я открываю глаза и нахожу взглядом большое запыленное чердачное окно, выходящее на мой собственный дом в нескольких кварталах к северу отсюда. Отсчитываю девять этажей и вижу мои собственные освещенные окна. Представляю себе, будто стою у окна и гляжу оттуда на себя. Думаю о том, почему я снял эту квартиру. Я снял квартиру ради нее. Чтобы сделать ее нашим нью-йоркским гнездышком.

Когда правительственные войска нападают на какой-нибудь из этих районов, партизаны, обороняясь, эвакуируют гражданское население. Они уносят с собой раненых. Прячут скот. Уходят ночью. Все это у них, по его словам, очень хорошо организовано. Как только рейд кончается, гражданское население возвращают обратно. Большинству партизан нет и восемнадцати. Они учатся читать и писать прямо под деревьями.

«Я познакомилась с одной компанией!» С какой еще компанией?! Кто такие эти ее друзья?! Как она попадает во все эти страны, откуда у нее деньги?

ЦРУ она, шлюха.

Кто-то же должен платить, из тех, кто с ней. Сердце разрывается на части, во рту привкус крови. Кто с ней? «Тебе надо было девочкой на свет родиться, — лет пяти, наверно, услышал я от матери. — Я девочку ждала — было бы кому помочь мне на старости лет. Уж и заставил он меня помучиться, — рассказывала она приятельницам, сумерничавшим вместе с ней на веранде дома где-то в гористой местности в тысяча девятьсот тридцать — каком? — пока я играл на деревянных ступеньках, видя на уровне своих глаз монументальные женские икры и колени, ляжки, распластанные на плетеных сиденьях стульев, юбки, поднятые повыше, чтобы подставить ноги легкому ветерку в этот знойный вечер в горах, — ведь он шел задиком вперед, чуть не убил меня». Рильке еще больше не повезло, ему во всем крупно не везло, мать назвала его Рене, одевала, как девочку, не давала подстригать ему волосы. На Райнера он сменил это имя, только став взрослым. Райнер Мария Рильке. Почему, интересно, он не сменил заодно и Марию? «Нет места здесь, где ты бы не был зрим. Ты должен жизнь сменить». Да, Рене-Райнер. Искать преображения, отдать богу влажную, сияющую душу. Ибо Смерть сочинит о тебе легенду. Она скажет, что ты поступил правильно. Что ты пополнил число блаженных и не зажился на этом свете. Боже ты мой, не нравится мне это выражение в связи со мной, его тайный смысл. Что кровь моя стынет. Что мое биологическое время прошло. Что от жизни взято все. Что невероятно красивым мужчиной мне больше не быть.

Теодора С. сейчас в городе, я повстречал ее на днях в «Грэнд Юнион». Она рассказала, что муж ушел от нее к другой женщине:

— А я ради него порвала с человеком, который столько для меня значил! — Нет, Теодора — не то.

Может, долговязая исландка? Когда мы говорили в прошлый раз, она похвасталась, что нашла потрясающую новую диету и сбросила несколько фунтов. Сказала, что ищет теперь способ больше двигаться, чтобы снова не растолстеть.

— Почему бы не заняться сексом? — посоветовал я, — За один раз сжигаешь двести калорий.

— Не может этого быть, раз ты просто лежишь и все, — ответила она. Нет, долговязая исландка — не то.

А пока его мозг просто лежал и все, его открытый глаз с красными прожилками узнавал в беспокойно ерзающей по полу фигуре — все время, что праведный доктор говорил, она вертелась, все никак не могла удобно усесться, юбка у нее то и дело задиралась, открывая для обозрения ноги, — ну да, боже ты мой, его, мою старую знакомую, актрису Бренду. Когда-то, годы назад, Бренда стала на пять минут моей пылкой музой. У нас сладилось потому, что она гораздо больше моего знала о болезнях и недугах. Не просто живая, волнующая женщина — все они теперь таковы, — а большой авторитет по части физических страданий. Вон она. Мы переглядываемся через комнату и улыбаемся друг другу, слушая, как они учатся читать и писать под деревьями.