Жизнь охотника за ископаемыми - Страница 3

Даже в те юные годы я постоянно выбивал раковины, которые часто попадались в местном известняке. Я любовался ими, но думал, что это текучая вода с чудесным мастерством обточила камни в форме раковин. Самая богатая находка была сделана мною на чердаке, в доме одного из моих дядюшек, в Эймсе (в штате Нью-Йорк): старая колыбель, полная раковин и кристаллов кварца. Их собрал его брат. По словам дяди, он, к счастью, умер в молодости: не успел вызвать гнев и осуждение семьи тем, что убивал время, блуждая по холмам и собирая камни. Все большие камни, которые он натаскал в усадьбу, были выброшены, а мелочь в старой колыбели надолго забыта. Мне разрешили взять столько, сколько я смог уложить в тележку, когда дядя повез меня обратно к отцу. Я никогда не забуду радости, с которой я разбирал этот материал, отбирая образцы, которые мне казались самыми красивыми и необыкновенными. Я на все наклеил ярлычки: «от дяди Джемса». Через несколько лет, когда семья моя двинулась на Запад, я передал мои коллекции на сохранение тетке. Она очень удивилась, найдя бакулиты^[5] с надписью: «червяки дяди Джемса».

Когда мне минуло десять лет, со мной случилось несчастье, от последствий которого я никогда не мог вполне оправиться. Я помню, что я бешено мчался в погоню за мальчиком старше меня по хлебным скирдам и стогам соломы в отцовской риге. Внизу оглушительно шумела старинная молотилка, одна из первых машин этого рода, а за стеной две лошади на топчаке неустанно шли по наклонной плоскости вверх и вверх, никогда не достигая вершины.

Мальчик вскочил на подмостки под крышей риги, спрятался за ворохом овса, а «Чарлик», как называла меня мать, кинулся за ним, провалился в дыру над лестницей, прикрытую рассыпанной соломой, и упал с высоты семи метров. Мой враг проворно соскочил вниз и на руках отнес меня к матери: я потерял сознание при падении.

Домашний врач подумал, что я только растянул связки, и забинтовал поврежденную ногу. Но на самом деле малая берцовая кость левой ноги была вывихнута. Болезнь моя затянулась: я долго бродил среди родных холмов на костылях.

Нога моя никогда больше не была совсем здоровой, и это причинило мне немало неприятностей. В 1872 году я служил на ранчо^[6] в Канзасе. В ноябре сильная буря с градом прошла над всей серединой штата. Мне нужно было напоить скот, который разбрелся на пространстве в несколько тысяч гектаров по Ильмовой речке. Я отправился по тропкам, проложенным скотом, к обычным местам водопоя, чтобы пробить лед. Из полыньи выплеснулась вода, мое платье промокло и промерзло; в результате в ноге начался острый ревматизм. Я просидел целую зиму в кожаном кресле у печки, а мать ухаживала за мной, не отходя ни днем ни ночью.

Воспаление прошло, но коленный сустав не сгибался. Чтобы не остаться калекой на всю жизнь, я три месяца пролежал в госпитале в форте Рилей. Военный хирург так хорошо сделал свое дело, что я мог уйти без костылей и палки. Нога, правда, навсегда осталась несгибающейся, но это не помешало мне пройти тысячи километров в унылых равнинах Запада, в местностях, богатых ископаемыми.

В 1865 году, когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец принял предложение стать во главе Айовского лютеранского колледжа в Альбионе, в провинции Маршаль, и холмистая страна, в которой прошло мое детство, сменилась равнинами и ручьями Среднего Запада.

Через два года мой брат-близнец и я перебрались на ранчо старшего брата в Эльсворте, в Канзасе, в четырех километрах от форта Харкер, который теперь известен под именем Канополиса. В то время этот поселок был конечной станцией Канзасской ветки Тихоокеанской железной дороги; почти ежедневно товарные поезда выгружали целые обозы степных телег, запряженных волами, ослами или мулами; они отправлялись по старым путям на Беттерфильд или Санта-Фе, в предгорья Смоуки-гилл, через долину Арканзаса в Денвер или на юго-запад.

Весной большие стада буйволов шли к северу, в поисках нежной молодой травы; они возвращались на юг осенью. Однажды в ясный день мы с братом отправились в первый раз на охоту. Мы ехали в легкой рессорной повозке, запряженной парой индейских пони; скоро постройки остались позади и мы выбрались в открытую степь близ старого форта Заро, брошенного поста Объединенной компании на пути к Санта-Фе. В то время там жил пастух, маленькое стадо которого паслось в окрестностях.

Надо было подыскать пастбище и воду для нашей стоянки. Осматривая местность, мы добрались до реки Арканзас и заметили лощинку, заросшую травой и ивняком, где виднелись тропинки, протоптанные буйволами. Я залег на одной из них и взял ружье на прицел; только что я взвел курок, как огромное животное бросилось из зарослей прямо ко мне. Я выстрелил. Темная масса тяжело рухнула на землю.

Потрясая ружьем, я побежал к ней с криком: «Я убил буйвола!» — и увидел, что застрелил тексасскую корову. Мысль о гневе ее владельца нас не на шутку испугала; мы поспешили снова сесть в повозку и, погоняя пони, помчались прочь. Однако, пораздумав, мы решили, что корова, наверное, отбилась от своего стада и пришла вместе с буйволами и была такой же нашей законной добычей, как и сами буйволы.

Перед заходом солнца мы добрались до той части равнины, где буйволы еще не проходили; богатый травяной покров, одевающий землю, сулил хороший корм нашим усталым пони. В овраге мы с удовольствием увидели старого буйвола-самца, который ушел от стада, чтобы умереть в одиночестве. Забыв об оставленном позади коровьем трупе, мы открыли огонь из наших спенсеровских карабинов и продолжали дырявить свинцовыми пулями бедное старое тело, пока не прекратились судороги. Но даже когда буйвол затих навсегда, мы подкрались к нему и бросали в него камнями, чтобы удостовериться в его смерти. Мясо оказалось такое жесткое, что его нельзя было есть. Но для нас, мальчиков, событием великой важности было то, что мы убили огромное животное, которое, быть может, еще недавно было вожаком стада.

По этому поводу я расскажу о случае, происшедшем со мной на охоте через несколько лет, когда я жил на ранчо в восточной части Эльсворта. Я увидел могучего самца-буйвола, который бежал вдоль гряды холмов, по узкой полосе земли, заключенной между огороженными проволокой участками. За второй изгородью находился участок строевого леса. Боясь потерять животное из виду, если оно уйдет в чащу, я погнался за ним со всей возможной быстротой.

Буйвол коснулся проволоки головой, и она взлетела кверху, как пружина, но немедленно опустилась позади него. Чтобы следовать за животным, мне надо было или перерезать проволоку или проехать через ворота далеко к югу. Я поскакал, работая плеткой и пришпоривая лошадь, но когда добрался до ворот, то увидел, что буйвол от меня уходит и что он уже на полпути к убежищу. Я успел все-таки послать ему пулю в зад, когда он прорывался через изгородь с другой стороны; он исчез в густой заросли.

Я был так возбужден, что крикнул на пони, спрыгнул на землю и, стоя у изгороди, прижимал проволоку книзу, звал пони и понукал перешагнуть. Но им овладел внезапный приступ упорства, он не шел, — пятился. Чтобы его ударить, мне пришлось отпустить проволоку, а когда я снова прижал ее к земле — пони отступил, и все началось сызнова. Мы повторяли эту штуку до тех пор, пока я не выбился из сил и не отказался от борьбы.

Я взглянул с отчаянием в ту сторону, где исчез буйвол, и мне сделалось стыдно: к удивлению моему, он стоял под вязом в десяти шагах от меня; пышный куст дикого винограда закрывал его до самых глаз; он в немом изумлении следил за моей борьбой с пони. Как только я овладел собой, справившись с взбудораженными нервами, я выстрелил в него, и он упал.

В последний раз я видел стадо буйволов в Канзасе в 1877 году. Антилопы попадались частенько еще в 1884 г., даже много лет спустя я встретил антилоп, затерявшихся между скотом близ Монумент-Рокс в провинции Гёв.

В те давние годы мы в лагере редко оставались без мяса антилоп. У меня и теперь еще слюнки текут при мысли о превосходном филе антилопы, которое мы вымачивали в соленой воде, валяли в сухарях и поджаривали в кипящем сале. В те дни можно еще было подвесить заднюю ногу под повозкой, и в самый жаркий летний день она не портилась. Мясо на ветру подсыхало снаружи плотной корочкой, а мясных мух тогда не было, поэтому червей в нем не заводилось. Поселенцы сами заносили с собой в новые места своих врагов и сохраняли их, а друзей своих — хорьков, барсуков, диких кошек и койотов, а также орлов, ястребов и змей — уничтожали за то, что те убивали порой цыпленка или курицу вместо привычной порции сусликов и кроликов.