Жизнь Николая Клюева - Страница 46

В апреле 1924 года в Ленинграде возникает новая литературная организация – Союз поэтов (аналогичное объединение, созданное в Петрограде в 1920 году, было отделением московского Союза и вынуждено было прекратить свою деятельность в 1922 году). Первым председателем новосозданного Союза поэтов становится И.И. Садофьев; Клюев же – его полноправным членом. Не имея собственного помещения, Союз поэтов проводит литературные вечера в комнатах Союза писателей на Фонтанке, 50, или в «Доме печати» (ул. Плеханова, 2), устраивает выездные чтения в клубах и театpах, на заводах и фабриках, совершает экскурсии, отмечает юбилейные даты... Клюев, судя по газетным отчетам и иным документам, не уклоняется от участия в этих мероприятиях; актерское дарование явно побуждает его к «публичности», влечет его к «слушателям», к литературной молодежи.

Обладая способностью влиять на людей, Клюев сыграл в судьбе некоторых молодых поэтов огромную роль. Ограничимся одним примером – рассказом Ольги Берггольц о своих первых шагах в литературе (рассказ записан Д.М. Молдавским): «...В юности, когда она <Берггольц> еще писала слабенькие стихи «под Есенина», у нее был знакомый начинающий поэт, который знал Клюева. Он и повел ее к старику. Дверь открыл какой-то отрок в поддевке. Борзые собаки. Множество икон и лампад. Клюев говорил: «Читайте, девушка, стихи». Я читала, он слушал. Потом встал и сказал: «Орел Сафо над вами парит... Сами не знаете, кем будете... Идите к Анне, Анне Ахматовой. Держитесь ее советов».

Вот она и пошла...».

Упомянем также поэтов и прозаиков группы «Содружество» (Н.В. Баршев, Б.М. Борисоглебский, Н.Л. Браун, В.А. Рождественский и другие), незаслуженно забытую поэтессу и переводчицу Л. И. Аверьянову, молодую поэтессу М. И. Комиссарову (позднее – жену Н.Л. Брауна), поэтессу Л.М. Попову... Встречи Клюева с каждым из них, его надписи на подаренных им книгах образуют ряд мелких, но неизменно занимательных эпизодов клюевской биографии. В середине 1920-х годов Сергей Городецкий привел к Клюеву на Морскую молодого журналиста Б.К. Черного, который понравился Клюеву («Херувим, херувим», – повторял он) и получил от него в подарок том «Песнослова» – «...с нежностью и любованием на его юность, слово и песню».

Однако в кругу питерских знакомых Клюева появлялись, естественно, не только литераторы. Например (середина 1920-х годов), – врач В.М. Белогородский; ему посвящена поэма «Деревня». Другой врач, знакомый Клюева, – В.А. Рудаков. Общался Клюев и с бывшим князем Н.А. Мещерским, впоследствии – крупным филологом, специалистом по истории русского языка и древнерусской переводной литературы. Знакомство их состоялось в середине 1920-х годов (в 1932 году Мещерский был репрессирован). Мещерский, в то время – аспирант в Институте языков и литератур Запада и Востока при ЛГУ, знал на память немало стихотворений Клюева, не раз навещал его на Морской. Его поражало, что Клюев читал по-немецки Рильке.

К ленинградским писателям, особенно «официальным» и «благополучным», Клюев относился сдержанно, порой иронически. Будучи от них во многом зависимым, он вынужден был общаться с ними и, по своему обыкновению, нередко подыгрывал им, но в глубине души, как явствует из многих источников, ощущал себя чужим. Впрочем, резкого разделения на литературный «официоз» и «андеграунд» в 1920-е годы еще не было: Клюева охотно принимали, слушали, пытались ему помочь. Но умный Клюев уже тогда угадывал в окружающих многое, что станет очевидным лишь позднее. Записи Н.И. Архипова сохранили ряд его острых, нелицеприятных (и, кстати, не всегда справедливых) суждений о современниках.

Запись от 20 марта 1924 года:

«Был у Тихонова в гостях на Зверинской.* [Н.С. Тихонов, впоследствии один из столпов официальной советской литературы; упоминается также его жена, художница М.К. Неслуховская]. Квартира у него большая, шесть горниц, убраны по-барски, красным деревом и коврами; в столовой стол человек на сорок. Гости стали сходиться поздно, все больше женского сословия, в бархатных платьях, в скунцах и соболях на плечах, мужчины в сюртуках, с яркими перстнями на пальцах. Слушали цыганку Шишкину, как она пела под гитару, почитай, до 2-х час<ов> ночи.

Хозяин же все отсутствовал; жена его, урожденная панна Неслуховская с таинственным видом объясняла гостям, что «Коля заперся в кабинете и дописывает поэму» и что на дверях кабинета вывешена записка «вход воспрещен», и что она не может его беспокоить, потому что «он в часы творчества становится как лютый тигр».

Когда гости уже достаточно насиделись, вышел сам Тихонов, очень томным и тихим, в теплой фланелевой блузе, в ботинках и серых разутюженных брюках. Угощенье было хорошее, с красным вином и десертом. Хозяин читал стихи «Юг» и «Базар». Бархатные дамы восхищались ими без конца...

Я сидел в темном уголку на диване, смотрел на огонь в камине и думал: вот так поэты революции!..»

Другая запись:

«Пошел в «Круг» спросить у Вронского,* [А.К. Воронский (Вронский) – председатель правления «Круга». Визит Клюева к Воронскому мог состояться осенью 1923 г. во время пребывания поэта в Москве.] будет ли издана моя книжка «Львиный хлеб». Вронский съежился, хитро прибеднился: «Да, знаете, – говорит, – человек-то вы совсем другой...» – «Совсем другой, – отвечаю, – но на что же вам одинаковых-то человеков? Ведь вы не рыжих в цирк набираете, а имеете дело с русскими писателями, которые, в том числе и я, до сих пор даже и за хорошие деньги в цирке не ломались».

Ответ Вронского: "А нам нужны такие писатели, которые бы и в цирке ломались и притом совершенно даром"».

Но были и другие писатели – не чуждые Клюеву. В Ленинграде 1920-х годов всех ближе ему была, по-видимому, Ахматова: отношение Клюева к ней всегда оставалось почтительно-восторженным, хотя подчас и довольно своеобразным. В.А. Баталин вспоминает:

«Однажды я прочел ему <Клюеву> стихи Ахматовой:

Вечерние часы перед столом

Непоправимо белая страница,

Мимоза пахнет Ниццей и теплом,

В луче луны летит большая птица.**

[Первые строки стихотворения (1913), вошедшего в сборник «Четки»]

Растроганно, со слезой, он сказал: «Красота-то какая! Сидит она, красавица наша русская, в тереме за хрустальным оконцем и дозорит Русь... Неповторимо прекрасно!..»

Я, не соглашаясь с его, как мне казалось, произвольной «оценкой» стихов Ахматовой («русская»..., «Русь»..., «дозорит», а ведь это скорее альтмановская Ахматова на берегу Херсонесской бухты), все же невольно поддался обаянию его слов и «поверил» в его Ахматову. Хотя бы на миг».

Клюев вел, как видно, далеко не замкнутый образ жизни. Он охотно посещал своих многочисленных знакомых, бывал на выставках, выступал на литературных вечерах. 4 февраля 1924 года Клюев читал свои стихи в доме Самодеятельного театра на концерте, устроенном по случаю открытия Клуба инструкторов (Самодеятельный театр – одно из названий студии Шимановского). Имя его появляется порой и в печати, например, – в ленинградских периодических изданиях («Ленинград», «Красная газета»). К весне 1924 года Государственным издательством дважды переиздается сборник «Ленин».

Летом 1924 года Клюев участвует в юбилейных мероприятиях, посвященных 125-летию со дня рождения Пушкина (к Пушкину он относился с особой любовью, не раз «реминисцировал» его строки в собственном творчестве). Вместе с другими петербургскими поэтами (А. Ахматова, К. Ватинов, Ю. Верховский, М. Кузмин, Е. Полонская, В. Рождественский, А. Толстой и др.) он выступает 6 июня на торжественном заседании Всероссийского Союза писателей – читались как стихи самого Пушкина, так и оригинальные стихи, ему посвященные, – и едет затем в Петергоф на праздник поэтов, который состоялся в одном из залов Большого дворца. Н.М. Конге, передавая в цитированном письме к А.Е. Парнису рассказ своего покойного мужа об этом вечере, устроенном якобы исключительно для мужчин, брезгливо упоминает клюевские «наклонности». «Клюев не пил вообще, ибо старообрядцы не пьянствуют. Но зато он не мог овладеть своими извращенными наклонностями и приставал ко всем, кто был моложе его».