Жизнь Николая Клюева - Страница 18
Почти целиком была посвящена Клюеву другая статья Городецкого – «Незакатное пламя», опубликованная в начале 1912 года. (Название – заключительные слова из стихотворения Клюева «Верить ли песням твоим...») Набросанный в ней портрет Клюева не оставляет сомнений в том, что автор хорошо знал и не раз видел живописно изображенного им поэта-крестьянина, слышал его рассказы о себе и своей жизни в Олонии. Именно в этой статье Городецкого обретает явственные очертания тот миф о Клюеве, который впоследствии получит широкое распространение.
«Клюев, – пишет Городецкий, – тихий и родимый самый сын земли с углубленным в даль души своей сознанием, с шепотливым голосом и медленными движениями. Живет он на речонке Андоме, в деревне, землю пашет, зори встречает и все песни свои тут же отдает односельчанам на распев в хороводах и на посиделках. Лик его с морщинистым, хотя и юным лбом, со светлыми очами, далеко сдвинутыми под вздернутые резкими углами брови, с запекшимися деревенскими устами, прикрываемыми верленовскими усами, с лохматенькой бороденкой, – а волос весь дико-русый, – знакомый давний лик в глубине своей живущего человека, только ее хранящего и только ее законам верного. Низкорослый и скуластый мужичонко этот всем обликом своим говорит о божественной певучей силе, обитающей в нем и творящей».
Так рождался экзотический образ «народного» поэта, певца-сказителя, носителя «народной души», живущего единой жизнью с Природой и Богом. Он далек якобы от всякой «книжности», творит лишь по вдохновению, естественно изливаются из него знакомые ему с детства стихи-песни. Городецкий именовал Клюева «Велесовым внуком», охотно вспоминал слова самого поэта, называвшего себя «блюстителем древних песенных заветов и хранителем живого, действенного начала в слове». Кроме того, Городецкий решительно опровергал – поскольку это не укладывалось в творимый им образ – начитанность Клюева, его причастность к «литературе» («Литератором он покорно просит себя не считать...») и даже утверждал, что «Клюев Тютчева еще не читал» и что эпиграф к книге «Сосен перезвон», «совсем неподходящий к человеку природы», основан якобы на недоразумении – «приклеен к книге тем же клеем, что заглавие и предисловие».
Нам неизвестно, что именно рассказывал о себе Клюев Блоку, Городецкому и другим своим «городским» покровителям. Несомненно, однако, что, едва появившись в 1911 году в петербургских и московских литературных кругах, Клюев сразу привлек к себе внимание, причем не только своими стихами, но и всей своей своеобразной личностью – внешностью, манерой, речью. Будучи человеком проницательным, Клюев быстро уловил, на чем держится интерес к нему со стороны «публики», и в какой-то мере (сперва, возможно, непроизвольно) усугублял его, «подогревал». Во всяком случае, уже тогда, в 1911-1912 годах, он явно и намеренно сближал себя с «героями» своей ранней лирики (жнецами, пахарями, богомольцами), подчеркивал свое крестьянское происхождение, близость к Природе, страннический образ жизни и резко, подчас вызывающе, противопоставлял себя человеку «городского» типа. Именно этого и ждали от Клюева его покровители и поклонники «из интеллигенции». (Впрочем, в 1911 году Клюев рассказывал о себе разным людям по-разному: экзотический портрет, созданный Городецким, сильно отличается по духу и содержанию от статьи Брихничева «Северное сияние», изобилующей прозаическими деталями).
В своих обеих статьях Городецкий подчеркивал влияние Блока на Клюева. Отмечая, что Клюев «органически заражен» Блоком, Городецкий восклицает в статье «Незакатное пламя»: «И поистине безбрежен поцелуй двух этих поэтов, учителя и ученика. Блока и Клюева». Упоминая о тяготении некоторых поэтов-символистов к народной стихии, Городецкий называет имена А. Добролюбова и Л. Семенова, канувших «в море народное, как жемчужина в свою родину», и намечает преемственную связь: А. Добролюбов – Л. Семенов – Блок – Клюев. Свежесть и самобытность таланта Клюева, «народность» его поэзии оценили почти все рецензенты сборника «Сосен перезвон». Явно перекликаясь с Городецким, В. Львов-Рогачевский писал про «аромат полей и сосен, которых не знают поэты-эрудиты». «Неожиданным и драгоценным подарком» назвал «Сосен перезвон» Н.С. Гумилев. В своем разборе клюевских стихов он противопоставил «народную» культуру, «русский дух», который всегда найдет дорогу к свету», и «изжитую культуру», которая привела «к тоскливому безбожью и бесцельной злобе». «В творчестве Клюева намечается возможность поистине большого эпоса», – подытоживал Гумилев.
«Игра» Клюева основывалась во многом на том, что реальный отрыв культурного общества от народа был и в XIX, и в начале XX века чрезвычайно глубоким. Знание деревенской жизни черпалось в основном из литературы. «Наш интеллигент, – признавала критик Е.А. Колтоновская, – редко соприкасается с деревней, мало знает ее». Писатель и журналист А.М. Ренников вспоминает: «...Для меня русский крестьянин был каким-то таинственным незнакомцем, о котором справа и слева мне рассказывали много легенд, но которого я лично видел очень редко, главным образом тогда, когда он со своей телегой появлялся на городских улицах. <...> Я утешал себя мыслью, что многие горожане-интеллигенты, не только правые, но даже левые, и даже народники, и даже социалисты-революционеры были в таком же положении, как я».
Таким «таинственным незнакомцем», возбуждающим всеобщее любопытство, и вступил Клюев в русскую литературу. Не удивительно, что его литературный дебют оказался на редкость удачным.
Со страниц ведущих русских газет и журналов было громогласно заявлено о появлении талантливого «народного» поэта. И уже в марте 1912 года Клюев обращается к Блоку и Брюсову с вопросом, издавать ли ему вторую книгу стихов. «"Новая земля" предлагает мне издать книжку стихов в духе «Песнь братьям»* [В №7-8 «Новой земли» за 1912 год была помешена «Песнь – братьям»; под заглавием «Песнь похода» вошла затем в сборник «Братские песни».] – в №7-8 «Новой земли», – пишет он Блоку. – Все чтоб были стихи в таком же роде. <...> Быть может, новоземельцы и искренне веруют, что мои песни – «отклик Елеонских песнопений». Я вовсе сбит с толку. <...> Книга предполагается с вступительной статьей, что ли, Епископа Михаила. Но беспокоит меня больше следующее: не повредит ли мне книжка с такими песнями с художественной стороны? <...> Очень и очень прошу написать мне поскорее. Без Вашего же слова я не смею ни соглашаться, ни отказывать». Блок, должно быть, высказался за издание книги. 16 марта Клюев пишет Брюсову: «"Новая земля" предлагает мне издать второй сборник стихов в духе журнала под названием: Братские песни. А. Блок советует издать, говорит об этом твердо. Спрашиваю Вашего совета».
Сомнения Клюева были не беспочвенными. Уже в те месяцы он исподволь тяготился ролью «поэта голгофского христианства», на которую его упорно выдвигали деятели «Новой земли». Возвеличивая Клюева, Брихничев и его группа пытались толковать его творчество в своем духе. И отчасти не ошибались: как бы оправдывая их ожидания, олонецкий поэт отвечал им «братскими песнями», что, конечно, воодушевляло «новоземельцев». И все же на первом месте для Клюева стояла поэзия; поэтому уже в 1911-1912 годах он воспринимал своих апологетов из «Новой земли» с известным недоверием. Это же отталкивало от «Новой земли» и Блока, пытавшегося объяснить Брихничеву, что его путь – это путь художника и что «голоса проповедника» у него нет.
Смущало Клюева, видимо, и другое обстоятельство. Подлинных «братских песен», то есть стихотворений, стилизованных в духе религиозных песнопений или молитв, у него было к весне 1912 года не так уж много: приблизительно 10-12. Составить из такого скромного количества стихотворений целую книгу было, разумеется, затруднительно.
«Братские песни» были изданы в мае 1912 года усилиями Брихничева («Издание журнала "Новая земля"» – значилось на титульном листе). Вступительную статью написал В. Свенцицкий, утверждавший, что Клюев не столько художник или поэт, сколько пророк, проповедник, что его песни – это «пророческий гимн Голгофе». «В них звучит отклик тех песен, которые пели мученики Колизея и древние братья на испанских кострах, – но в них же слышится новый, вдохновенно-радостный голос прощенной земли, освобожденного мира», – писал Свенцицкий о «Братских песнях». Он называл их «пророческими», «лучезарными», «искупительными», пытался раскрыть – впрочем, сбивчиво и неубедительно – их «голгофское» содержание. Н. Гумилев в своей рецензии на «Братские песни» точно заметил, что статья Свенцицкого «грешит именно сектантской узостью и бездоказательностью».