Жизнь Николая Клюева - Страница 17

Справедливо и точно оценил Брюсов ранние стихотворения Клюева. Не умалчивая об их несовершенстве («У Клюева много стихов шероховатых, неудачных»), Брюсов увидел главное: их жизненность, органичность («Поэзия Клюева жива внутренним огнем»; «...у него нет стихов мертвых»). «Клюев – поэт подлинный – говорите Вы», – цитирует Брихничев слова Брюсова в письме к нему от 29 декабря 1912 года. Так признанный и крупный поэт, один из родоначальников русского символизма, «благословил» Клюева и помог ему укрепиться в литературе.

Книга «Сосен перезвон» вышла в свет в последние дни октября 1911 года (год издания на титульном листе стоял 1912-й). Сборник был посвящен Блоку, а в самой книге – стихотворения «Верить ли песням твоим...» и «Я болен сладостным недугом...»; в них отчетливо слышатся блоковские мотивы. Эпиграфом к своей книге Клюев не без вызова поставил известные тютчевские слова: «Не то, что мните вы, – природа». Получив в конце ноября первые экземпляры книги, Клюев сразу же отправил несколько из них в Петербург и Москву знакомым писателям: Блоку, Брюсову, Гумилеву и др. На экземпляре, посланном Блоку, Клюев написал: «Александру Александровичу Блоку в знак любви и чаяния радости – братства. Николай Клюев. Андома. Ноябрь. 1911 г.». Один экземпляр был отправлен Вячеславу Иванову, с которым Клюев, насколько известно, не был знаком лично. «Со страхом и трепетом» – гласила дарственная надпись. Такая же надпись стояла и на экземпляре, отправленном (видимо, по совету Городецкого) композитору А.К. Лядову.

Появление сборника «Сосен перезвон» не осталось незамеченным. В конце 1911-го и в 1912 году по страницам русской печати прокатилась волна откликов на первую книгу стихов Клюева – в основном одобрительных и даже восторженных. Первым, кто выступил в печати, был Сергей Городецкий: Клюев познакомился с ним осенью 1911 года в Петербурге. Городецкий – в то время убежденный сторонник клюевской поэзии – писал о ней с восхищением. «Редко мы встречаем у начинающих поэтов такое четкое, прекрасно выраженное самоопределение», – утверждал он, добавляя, что «интимные переживания» переданы в поэзии Клюева «с прямотой настоящего большого лирика». В этом, кстати, Городецкий не ошибался: стихи Клюева, составившие его первый сборник, – при некоторой своей разнородности – разительно отличались от его ранних поэтических опытов 1904-1905 годов. В них ощущалось довольно высокое профессиональное мастерство, достигнутое усердным трудом и ученичеством у мастеров символистской поэзии: Бальмонта, Блока, Брюсова и др.

Когда появилась статья Городецкого, Клюев находился у себя в Олонии. Со жгучим любопытством ждал он этой статьи – мнение Городецкого ему было особенно дорого. Имя Городецкого встречается в письмах Клюева к Блоку уже в 1909-1910 годах – и, разумеется, не случайно. Городецкий был, как известно, одной из центральных фигур того «ретроспективного» движения в русской литературе, которое обратилось к национальной старине, к языческой и раннехристианской Руси, стремилось черпать из народного искусства, фольклора, мифологии. Эти художественные искания зародились уже в недрах «Мира искусства» (оттуда вышли, например, такие художники, как И.Я. Билибин или Н.К. Рерих), но чрезвычайно усилились в середине 1900-х годов. Увлечение лубком или древнерусской иконописью, как правило, сочеталось у большинства художников с освоением современных изобразительных средств (многие из них испытали на себе влияние неоромантического стиля «модерн»).

«Двадцать лет тому назад, – вспоминал позднее Городецкий, – наблюдался некоторый рецидив идеи хождения в народ. На этот раз шли в народ эстеты. <...> Ходили в народ, чтоб выудить из деревни старинное кружево, строгановскую иконку, «зеньчуг», резную кость, ну и словом не брезговали. Пословицы, поговорки, присказки, отдельные цветистые выражения заносились в большие книги. И потом долгие зимние вечера просиживал начетчик, составляя из разрозненных слов сказки, повести и рассказы. Глядь, и школа целая выросла, появились ученики».

Трудно сказать, кого имел в виду Городецкий, говоря в 1929 году о «начетчиках» и «учениках». Скорее всего, к первым он причислял писателя А.М. Ремизова, собирателя и знатока фольклора и древностей. Творчество Ремизова в значительной своей части представляет собой либо фольклорные стилизации, либо переработки фольклорных текстов, а также памятников житийной и апокрифической литературы. Тяготение к старине и «народности» отличает уже ранние сборники Ремизова – «Посолонь» (1907), «Лимонарь» (1907) и др. Появление этих книг приветствовал В. Иванов. «Много стихийности в творчестве Ремизова», – с удовлетворением отмечал Андрей Белый, рецензируя «Посолонь». Наряду с народными сказками, легендами и песнями, Ремизов обильно использовал в своих сочинениях духовные стихи, народные обряды, описания различных древнерусских действ и представлений («Бесовское действо», 1906; «Царь Максимилиан», 1920). «Учеником» же Городецкий мог с известной натяжкой назвать самого себя (хотя он начал свой путь в литературе немногим позже Ремизова). Его первый стихотворный сборник «Ярь» (1906) принадлежал, бесспорно, к числу наиболее удачных опытов в области художественного фольклоризма начала века. «Увлекаясь фольклором еще в университете, я жадно впитывал язык, синтаксис и мелодии народных песен, – вспоминал Городецкий. – Отсюда и родилась моя первая книга «Ярь», с ее реминисценциями язычества и безудержной радостью влюбленности в жизнь, в природу, в девушку». Та же погруженность в мир «варварства» и «первозданный хаос» отличает и следующий сборник Городецкого – «Перун» (1907).

Теоретическую опору для своих художественных опытов молодой Городецкий находил преимущественно в статьях Вячеслава Иванова, призывавшего современных художников-символистов приблизиться к «мифотворяшей» народной душе. «Мифу принадлежит господство над миром», – провозглашал В. Иванов. Совершенно в духе ивановских идей о «соборности» звучали строки посвященного ему стихотворения «Исход», завершавшего «Ярь»: «В хороводы, в хороводы О соборуйтесь, народы...». Успех «Яри» обеспечил Городецкому устойчивую репутацию «молодого фавна, прибежавшего из глубины скифских лесов», – так писал о нем Максимилиан Волошин.

Впоследствии, подчеркивая огромное влияние Иванова на современную ему поэзию, Городецкий пытался вывести из его «школы» не только собственное творчество тех лет, но и все новокрестьянское движение в целом. «Работа пишущего эти строки, – утверждал Городецкий в статье «Поэты из деревни» (1917), – началом своим примыкает именно к поэзии Вячеслава Иванова, и, таким образом, мои друзья из деревни, с Севера, с Волги, с Рязани, Клюев, Есенин, Ширяевец, Клычков, Верхоустинский,* [Б.А. Верхоустинский (1888-1919) – поэт, близкий к Городецкому; в 1915-1916 гг. был связан с новокрестьянскими поэтами (Клюев, Есенин)] которые пожали посеянное Вячеславом Ивановым, являются литературными внуками этого великого русского поэта». Городецкий несколько преувеличивает, но его формулировка о «литературных внуках» все же приемлема: между теориями В.И. Иванова и идейно-эстетической программой названных поэтов действительно прослеживается опосредованная связь – через самого Городецкого. Выходец из петербургской интеллигентной семьи, Городецкий вряд ли может восприниматься как носитель «варварской души» (в это, конечно, он и сам не верил). Но, захваченный в те годы общим поветрием, он живо и искренне тянулся к «древности», «народу», «стихии» и своими стихотворными стилизациями, бесспорно, проложил дорогу аналогичным попыткам Клюева и других поэтов. Городецкий оказался соединительным звеном между маститым теоретиком русского символизма, ясно обозначившим для современников пути к «мифу» и «тайникам народной души», и поэтами новокрестьянской группы, которые в дальнейшем – вольно или невольно – двигались в указанном направлении. В той же статье Городецкий вспоминает, как юный Есенин, «мальчик с узелком стихов», явившись к нему в Петербурге, сказал, что именно из его книг «он узнал, что «можно» так писать по-народному». Кроме того, в отличие от Иванова, Городецкий был дружен с этими поэтами, считал своим долгом их всячески поддерживать и сыграл, несомненно, плодотворную роль в литературной судьбе Клюева, Клычкова, Есенина, Ширяевца.