Жизнь на фукса - Страница 6
Ее дают в зале первого этажа, где устроена сцена и стоит пианино, на котором сейчас кто-то тыкает пальцем "Гречаныки". За обедом брюкву едят 80 человек, и все не знают, почему их заперли.
Если есть две недели брюкву - голова начнет кружиться слаще, чем от картофеля, ноги приятно ослабеют, а характер испортится.
У подпоручика Анисимова - усы колечками, он ежевечерне сумерничает у пианино, аккомпанирует и поет:
Да, то был вальс - старинный, томный.
Да - то был дииивный вальс.
Я слышу вальс везде. Лежа на постели. Гуляя по узкому дворику лагеря. Вальс был, конечно, недурен. Но - незадачлив.
Да - то был диииивный ва-альс.
На кухне рыжая, краснорукая Матильда замерла в женской, вечерней тоске от пенья. Рубаха-парень Еремеев неумолим в отправлении физиологических потребностей. Он охаживает Матильду под "дивный вальс", и она, вздыхая "Ach die Russen",- дает ему из-под фартука кусок оленины, обещая вечером отдать любовь.
По верху сосен звенит в иглах резким воздухом ветер. Сумерки пали. Филин плачет в далеких горах. Часовой в заплатанном мундире тихо ходит у ворот, напевая песню, с которой ходил по Бельгии:
Wenn die Soldaten Durch die Stadt marschieren.
В зале дают по чашке желудевого кофе, которое хорошо как мочегонное. Но Кузьма Прутков, вероятно бы, сказал: "лучше выпить что-нибудь, чем ничего". И я пью желудевое кофе. И слушаю, как семинарист Крестовоздвиженский разыгрывает рамольного полковника Кукушкина.
- Как вы относитесь, господин полковник, к партии эсеров?
- Раз уж "еры"-значит, г...-бормочет полковник.
- Солидарен, господин полковник, но вот вы, вероятно, еще не читали, что Троцкий, женившись на великой княгине Ольге Александровне, переехал с ней в Нескучный сад?
- Неправда! Это неправда! Ты врешь, сволочь! поп! - визжит и брызжет слюной полковник.
- Уверяю вас - факт, а не реклама,- хохочет на "о" семинарист.
А Кукушкин швыряет чашки, блюдца, звенит шпорами и убегает, ругаясь, по лестнице.
Городок и горы
Тихо живет Альтенау - горный городок в три улички. Сплошной - санаторий. Нет даже маленькой собачки, которую б не знал житель. И нет жителя, которого бы не знала маленькая собачка.
Утрами мужчины Альтенау с рюкзаками на спинах, в толстоподметных бергшуях едут на велосипедах в шахты и на лесные работы. Горбатый пастух собирает возле колодца черно-пегих голанок, позвякивающих ошейниками с певучим бубенцом. Собственно, не пастух собирает стадо. Он сидит. Собирает его умная овчарка, сгоняя коров прыжками и лаем, и гонит в гору, по указанию пастуха.
Возле отеля "Ратгауз" с дощечкой: "здесь в 1777 году останавливался поэт Вольфганг Гете во время путешествия по Гарцу" - сходятся у помпы женщины, гулко звеня деревянным башмаком по голышам. Здесь они обменяются сплетнями трех уличек и разойдутся кривой походкой под тяжестью ведер.
Если отворить дверь магазина, раздастся оглушительный звонок. Из задней комнаты выйдет хозяйка. Но что вы можете купить в этом году в немецком магазине? Морковный мусс и мозаичную подметку. Как жаль, что у меня нет ни пфенига. Я бы купил себе на память подметку. Ибо эта мозаика потрясает сильнее фреск феррарского Скифаноя. И искусство Гете говорит о стране меньше, чем искусство немецкого сапожника во время войны. Вот он, пафос страны,заключенный в подметку!
Германский скелет - почему-то еще переставляет ноги и, подражая дыханью, шевелит ребрами. А дети здесь, называясь именем "Kriegskinder"*, [* Дети военных лет.] рождаются слабенькими уродцами, без ногтей и с кривыми ногами.
Горы Альтенау стоят недвижно. Стоят как - тысяча лет. Я иду из города - в горы.
С обрыва Вольфсварте смотрю на Брокен.
Хожу по вершине Брухберга. Спускаюсь серой от гравия дорогой, меж мачтовых сосен. Разыскиваю водопады. Но овладевает мной - стереоскопическое чувство.
Мачтовые сосны прекрасны. Они насажены правильными рядами. Культура лесного хозяйства Германии - давняя. Водопады - недурны. Они сделаны для туристов. Отведена вода, разложены камни, и вода бежит по камням, серебрясь. Летом, меж гор - цветные луга. Луга засеяны цветами.
Я вижу вековой пласт труда и культуру народа. Но ведь волновать может только хаос, до которого не коснулась рука.
Я вырос на реке Вад. Люблю мордовские леса, в которых люди молятся чурбанам. Где, идя сто верст,- не встретишь человека. А под деревней мелькнут мордовки в сапогах гармошкой и с платком, завязанным на голове чертовыми рогами. И все, что я скажу такой бабе, будет ей дико и непонятно. А по ее я не знаю ни слова.
На вершине Брухберга мне кажется, что я вставляю натурные съемки в стереоскоп. И - смотрю.
Полковник Кукушкин
Я перестаю ходить по горам. Таланты открываются всегда по пустякам и внезапно. Я занят другим. У меня открылся талант парикмахера.
В вилле "Фрида" у всех отрастали волосы. И все хотели их стричь. Но денег не было. А волосы росли. Брата я остриг сам. Получилось прекрасно. И все пришли просить "ежиков", "полек" и "наголо". Я стриг всех без отказа - плохо и хорошо. Но - с полного согласия. Стриг до тех пор, пока в одно январское утро не вошел ко мне помешанный полковник Кукушкин. Он звякнул шпорами и обратился с покорнейшей просьбой:
- Остригите меня с пробором. Я пришел в замешательство, замялся, сказал:
- Видите ли, полковник, волосы у вас отросли, но человек вы военный, и, если я вас буду стричь, я все время буду бояться, как бы не сделать вам польку слишком, так сказать, штатской - штрюцкой. А это бы не соответствовало вашему виду и чину.
- Вы совершенно правы,- сказал полковник,- вы не по профессии парикмахер?
- Нет.
- Тогда я прочту вам свои стихи - хотите?
- Стихи я очень люблю - обласкайте.
Полковник Кукушкин встал во фронт и прочел громко:
Подрисованные женщины нежнее
Кажутся при свете фонаря.
Я толпе в глаза взглянуть не смею
Без отчизны, бога и царя.
- Превосходно, господин полковник! - сказал я.- Я даже жалею, что не могу вас остричь.
- Понимаю-с, не сердит. В день творю по семи стихотворений,- и, звякнув шпорами, полковник вышел.
Медик Казанского университета повернулся на кровати, сказал мрачно и медленно: "спирохеты в стихи играют", и заснул.
"Гостиница Павлиньего озера"
Немцы любят "знаменитости". Если их нет, они их делают. И каждый немецкий город чем-нибудь да знаменит.
Городок Клаусталь знаменит, во-первых,- Горной академией. Улицами его ходят разноцветноголовые студенты. Шапочки красны, сини, зелены, голубы, а те, кто состоит в ферейне, блюдущем мужскую девственность до брака,- носят шапочки желтого цвета.
Знаменит Клаусталь, во-вторых,- государственными медными и серебряными рудниками. И в-третьих, Целлерфельдской кирхой, где Мартин Лютер говорил проповеди. И они хранятся там, писанные его рукой. Кто-то рассказывал, что в кирхе есть знаки чернильных пятен, ибо будто бы и тут Лютер швырял в навещавших его чертей чернильницами. Но это неверно. Чернильные пятна берегутся под стеклом совсем в другом месте Германии26.
С 1919 года Клаусталь должен быть знаменит и в-четвертых. В этом году неизвестно откуда приехало в него 500 русских в острых папахах и полушубках. И широтой души и ласковостью рук пленили клаусталек.
Лагерь стоял в километре от города. Это был отель и назывался прекрасно: "Kurhaus zu dem Pfanenteich", что значит - "Гостиница Павлиньего озера".
"Гостиницу Павлиньего озера" за время войны пленные офицеры превратили в грязную казарму. В лучших двух комнатах живет старший в чине, начальник эшелона - гвардии полковник Клюкки фон Клюгенау. Здесь разглядел я его прекрасно. Это был русский рыжий немчик, с белесыми глазами и отвисшей розовой губкой. Вкруг него собралась - "parlez - vous francais" - голубая кровь. В комнатах ошую и одесную - армия всех чинов и рангов. На дворе же в бараках плебс - вартовых и хлеборобов. Там 12 марта поселились я, брат и четыре товарища.