Жизнь на фукса - Страница 23

Хороши деревенские ресторанчики в Германии. Шницель мы запиваем кружкой пива. А надпись над стойкой находим интересней княжеской:

Даваться в долг не будет,

Так торговать нельзя,

А то товар убудет

И вместе с ним друзья!

В умерший у пруда ильзенбургский замок мы не заходим. Идем в деревеньку Дрюбек. И сразу же входим в белеющий мытыми стенами дрюбекский монастырь. Из его окон кивают головами дамы в завитушках и белых чепцах. Старые, знатные, успокоившиеся после светских бурь, живут они здесь на покое. А на дворе, вся в подпорках, стоит тысячелетняя липа, шумя широкошумной листвой, как дубрава. Привратник, видом много старше липы, шамкает в золотом закате, провожая по мощенному голышами дворику. В десятитысячный раз с закрытыми глазами повторяет, что монастырь основан в 857 году и первой аббатисой его была Адель Грунд.

Мы входим в церковь, где лежат кости Адель Грунд, где висят по стенам гобелены, вытканные пальцами древних монашек, и где на железной доске выведено четкой латынью:

"Благодарим тебя, боже, за нашу победу под Бель-Альянс"55.

Как ни белы стены монастыря, а хорошо выйти из них в поля, где паровыми плугами и тракторами поднимают старую немецкую землю. И мальчики на бело-розовых арденах тротом едут по утрамбованному шоссе.

От бережно хранимых антикварностей - мы устали. Бегло осматриваем замок Бланкенбург, где Петр I неудачно сватал царевичу Алексею браунгшвейгскую принцессу 56. Но все же, несмотря на усталость, у замка Регенштейн останавливаемся изумленные.

В глубине средневековья основали его рыцари-разбойники во главе с атаманом графом Вольфом. Это не здание, а в неприступной скале - высеченные комнаты. Из них, в откос с вершины, пробиты окна и пролеты. Отовсюду виден Регенштейн. Но подступы к нему узки и коварны. Не поддаваясь никому в битвах, до старости прожил здесь легендарный бандит граф Вольф.

В тридцатилетнюю войну пришел сюда и стал с войском Валленштейн 57. И гиды показывают колодец, в котором у Валлейнштейна сидел пленный епископ. Суров был Валленштейн. Уморил в колодце священнослужителя. И в пещере поставил дыбу, где для осмотра посетителей аккуратно сложены кости погибших и черепа.

С Регенштейна мы уходим прямо на современный вокзал, там в синих и красных околышах машут жезлами железнодорожники, отпуская курьерские поезда, а в киосках висят газеты с портретами бегуна Нурми.

Через пять часов мы в Берлине на Ангальтском вокзале. Через пятнадцать минут - в квартире, где на столе лежит записка от знакомых, приглашающих на ужин с В. М. Черновым и И. Церетели.

Ужин с Черновым и Церетели

Если б я был любителем не особенно дорогих афоризмов, я бы сказал: "познай человека за ужином". И думаю, был бы прав. Во всяком случае, по опыту утверждаю: не надо пренебрегать ужинами. С людьми интересной биографии - в особенности.

По-моему, интересны ужины с политиками. Но я совершенно не согласен с Оскаром Уайльдом, бросившим ужинный лозунг: "в политике заодно с либералами, за столом заодно с консерваторами". Ужины с либералами считаю куда более интересными. Даже чем мой сосед ни левей, тем он за ужином мне милей!

Пищеварительный процесс-один из приятных и таинственных. Пищеварящий субъект мякнет, добреет, забывает неприятное. А если еда смачивается бутылкой доброго вина, то любой ужинный сосед может внезапно стать вашим искренним другом.

Не думайте, что на земле так уж много глупого. Дипломатические столы вовсе не случайно ломятся от яств. И не случайно короли банка, биржи и индустрии вызывают последнее слово партнера за обилием яств и вин. Дельцы и дипломаты прекрасно знают, что такое пищеварительный процесс.

Но, конечно, все это я не отношу к скромному ужину, где сидел Ираклий Церетели, и в лице его чернота глаз контрастировала с краснотой губ. И где хохотал председатель Учредительного собрания Виктор Михайлович Чернов, встряхивая полуседой, львиной шевелюрой и чуть кося хитрым глазом.

Сидели женщины, комиссары Временного правительства, министры Временного правительства, и если б на заглавном месте был А. Ф. Керенский, то по привычке мыслить беллетристически я бы, наверное, подумал: "Наполеон и его двор". Но этого не случилось.

Мое внимание за ужином более всего привлек я сам. Я следил за собой, убеждаясь секундуально, какая страшная вещь - пищеваренье. Я никогда не испытывал восторга от несколько томных речей Виктора Михайловича Чернова, которого уездные эсеры называли "обворожительным". Симпатий не было. Но, жуя всяческие вещи, запивая их вином и слушая Виктора Михайловича, я чувствовал бесповоротно, что он берет мои симпатии в плен.

Во-первых, я узнал, что больше всего на свете Виктор Михайлович любит борьбу. Не какую-нибудь такую, а самую настоящую - французский чемпионат! Тур де бра с тур де тетом! И всегда на нее ходит, садясь для страсти в первый ряд. Во-вторых, я увидел, что если б Виктор Михайлович даже сейчас бросил политическую борьбу и занялся б французской, то боролся бы, как Поддубный. Скроен Виктор Михайлович - необъятнейше. Руки короткопалые и громадны, как шатуны. Любит детей. Жизнерадостен. А лицо такое русское, что Шульгин, глядя на Чернова, плачет.

Кроме наблюдений над собой, я заметил, что каждый ужин имеет свой темп. Когда описываемый ужин шел сильным темпом, Виктор Михайлович речитативом-говорком говорил частушки на революционные темы, об Учредительном собрании, о большевиках, о земле и воле, о Керенском, о себе самом. И опять мне страшно понравился. Частушки были преталантливые. Позднее я видел их напечатанными в газете как народное творчество. Тоже неплохо.

Кто-то спрашивал В. М. Чернова о встречах с В. И. Лениным. И он оживленно рассказывал:

- Помню, раз до войны было дело, году, кажется, в 11-м - в Швейцарии. Толковали мы с ним в ресторанчике за кружкой пива - я ему и говорю: "Владимир Ильич, да приди вы к власти, вы на следующий день меньшевиков вешать станете!" А он поглядел на меня и говорит: "Первого меньшевика мы повесим после последнего эсера",- прищурился и засмеялся. Это ведь в 11-м году было,-хохочет Виктор Михайлович и берет кулебяку вилкой. А мои симпатии бегут к нему гурьбой.

Что-то жуя, я слышу, как кто-то говорит: "Осенями Виктор Михайлович кашляет". Неизвестно почему, бритвой врезаются в меня эти "осени", хотя я уже слушаю Ираклия Церетели.

Есть такой штамп у людей о людях: некрасивый, но симпатичный. А вот Ираклий Церетели "красивый и симпатичный". Так о нем и говорят. Виктор Михайлович страсть любит, чтоб его слушали. Но сейчас и он слушает, как кавказским упирающимся акцентом рассказывает Церетели свой сон:

- Снится мне позавчера, что гонят меня по царской России из централа в централ и пригоняют в Сибирь, в мою ссылку. И живу я там во сне, как и наяву: в своей избе, проверять меня ходит стражник, но отчего-то мне очень во сне хорошо, чувствую, что скоро проснусь, а так хорошо, что просыпаться не хочется. Проснулся - лежу в Берлине, оказывается. И так стало мне жаль, что не в своей я сибирской ссыльной хате с проверяющим меня стражником. Хорошее, думаю, было время! И стал вставать.

Церетели весело смеется. И кругом все засмеялись. Этим в моей памяти кончился ужин.