Жизнь мальчишки (др. перевод) - Страница 35

— Том мне ни за что не поверит, — сказала мама, обращаясь в основном к самой себе.

Потом поднесла к глазам белый конверт, открыла его, достала оттуда письмо, развернула его и прочитала.

— Вот так так, — проговорила она. — Хочешь послушать?

— Да, мэм.

И она прочитала мне письмо:

— «Имею честь просить Вас почтить визитом мой дом в семь часов вечера в пятницу. Прошу Вас взять с собой сына». И самое интересное: знаешь, от кого письмо?

Мама протянула мне письмо, и я увидел подпись.

Леди.

Когда папа вернулся домой, мама рассказала ему о визите мистера Лайтфута и письме Леди, наверное, раньше, чем он успел снять свою фуражку молочника.

— Что ей нужно от нас, как ты думаешь? — спросил маму отец.

— Не знаю, но сдается мне, что она решила оплатить услуги мистера Лайтфута, чтобы он стал нашим персональным монтером.

Отец снова перечитал письмо Леди.

— У нее отличный почерк, — заметил он, — для такой-то пожилой женщины. Я всегда считал, что у старух почерк становится корявым.

Он прикусил нижнюю губу. Я понял, что настроение у него портится.

— Знаете, я никогда не видел Леди вблизи. Я, конечно, видел ее на улице, но… Он покачал головой:

— Нет. Не думаю, что я приму ее приглашение.

— Но, Том, — нетерпеливо проговорила мама. — Леди сама просит, чтобы мы к ней пришли. В ее дом!

— Для меня это не важно, — ответил отец. — Я не пойду к ней, и все тут.

— Но почему, Том? Можешь ты мне объяснить?

— В пятницу вечером «Филадельфия» играет с «Пиратом», будет радиотрансляция, — ответил отец, опускаясь в свое удобное кресло. — По-моему, это достаточно веская причина.

— Мне так не кажется, — холодно отозвалась мама. Этот эпизод стал одним из свидетельств того, что я не до конца знал своих родителей. До тех пор я был уверен, что мои мама и папа ладят лучше девяноста девяти процентов семей нашего городка, но, как оказалось, и они не всегда находят общий язык. Как нет ни одного идеального человека, так и брак двух несовершенных людей не может длиться всю жизнь тихо и мирно. Бывало, я слышал, как отец раздраженно кричит на маму из-за потерянного носка, тогда как истинная причина его раздражения крылась в том, что днем ему отказали в прибавке к жалованью. Я с удивлением слушал, как моя всегда такая миролюбивая мама устраивает разнос из-за грязи на ковре, а на самом деле вся беда была в том, что она повздорила с соседкой. И на этот раз в путанице крайностей благонравия и природной ярости, известной нам под названием «жизнь», между мамой и отцом зарождалось новое противоречие.

— Это из-за того, что она цветная, да? — сделала свой первый выпад мама. — Из-за этого ты не хочешь к ней идти?

— Нет, конечно, нет.

— Ты в точности похож на своего отца. Том, копия. Клянусь, Том…

— Замолчи! — внезапно сорвался отец. Даже я вздрогнул. Упоминание дедушки Джейберда, который относился к расизму точно так же, как рыба к воде, определенно было ударом ниже пояса. Отец никогда не страдал глупой ненавистью к цветным, в этом я был совершенно уверен. Но он был сыном человека, который всю свою жизнь каждое без исключений утро встречал поднятием флага Конфедерации и почитал темную кожу знаком, коим человека отмечает дьявол. Этот тяжкий крест отец был вынужден покорно нести, потому что любил дедушку Джейберда; вместе с тем он лелеял в душе веру — которую надеялся когда-нибудь привить и мне, — что ненавидеть любого человека, по любой причине, значит совершать противный Богу грех. Вот почему мне было понятно, что за следующими словами отца стояла только гордость и более ничего:

— От этой женщины я милостыни не приму, ни под каким видом!

— Кори, — наконец обратила на меня внимание мама, — по-моему, тебе нужно было заняться математикой, разве не так?

Я отправился в свою комнату, но это совсем не означало, что я не слышал оттуда продолжение спора.

Нельзя сказать, что дальнейший разговор мамы и отца происходил на повышенных тонах, но держать себя в руках обе стороны особенно не пытались. Как я догадывался, ссора давно уже собиралась на горизонте подобно грозовой туче и зрела словно нарыв, подогреваемая многими причинами: это была и утонувшая в озере машина, и пасхальные осы, и то, что отец не мог купить мне новый велосипед, и переживания, связанные с наводнением. Слушая, как отец объясняет маме, что она не имеет права тащить его на аркане в дом к Леди, я постепенно начал понимать истинную причину, крывшуюся за его категорическим нежеланием знаться с королевой Братона: он ее просто-напросто боялся.

— Ни за что, даже не проси! — кричал он маме. — Я не собираюсь водить знакомство с теми, кто полагает, что эти игры, это дуракаваляние с костями и мертвыми животными — нормальное дело, и кто… — Он замолчал, и тут я уразумел, что в эту категорию людей вполне можно было зачислить и дедушку Джейберда и что отец тоже это понял. — Я просто не пойду к ней, и все тут, — бессильно закончил он.

Мама поняла, что нет смысла загонять лошадей. Я скорее вообразил, чем услышал ее тяжкий вздох:

— Тогда я отправлюсь к ней с визитом одна — это тебя устроит? Нельзя же просто так взять и отказать ей. Это будет неприлично, а она ничего плохого нам не сделала.

Отец немного помолчал, потом ответил:

— Хорошо, можешь отправляться.

— Кори я тоже возьму с собой.

Эти мамины слова послужили поводом для новой вспышки.

— Зачем он там тебе? Ты что, хочешь, чтобы он увидел все эти скелеты, которых, я не сомневаюсь, немало заперто по шкафам у этой женщины? Ребекка, я не знаю, чего она от нас хочет, и честно тебе скажу: мне на это наплевать. Но эта женщина занимается всякими глупостями с восковыми куклами и дохлыми черными кошками и бог еще знает с чем, о чем и думать противно! Я уверен, что Кори не место в ее доме; ему нечего там делать!

— Но Леди в своем письме просила нас прийти вместе с Кори. Вот, сам посмотри!

— Я уже видел письмо. Я не знаю, что она задумала и что ей от нас нужно, но одно я знаю твердо — Леди не та женщина, с которой стоит водить близкое знакомство. С ней вообще не стоит связываться. Ты помнишь Барка Хатчета? Помнишь, что с ним стало? Тот самый Барк Хатчет, что был помощником управляющего в молочной в пятьдесят восьмом?

— Я знаю, о ком ты говоришь.

— Этот Барк Хатчет жевал табак. А когда жуешь табак, то, само собой, сплевываешь, не без этого. Дурная привычка; он уже внимания на нее не обращал. Доходило до того — только не смей никому об этом говорить, — доходило до того, что он забывался и сплевывал прямо в бидоны с молоком.

— Том, ну к чему ты завел этот разговор…

— Все к тому, сейчас узнаешь. Так вот, однажды шел Барк Хатчет по Мерчантс-стрит, он только-только подстригся у мистера Доллара в парикмахерской — а нужно сказать, что у Барка была роскошная шевелюра и такие густые волосы, что их ни один гребешок не брал, — так вот, он опять забылся, повернул голову и сплюнул прямо на мостовую. Только на мостовую его табак не попал, а угодил прямо на ботинок Человеку-Луне. Ботинки у того были белые, а табачная жвачка Барка вся по ним размазалась. Не хотел он на Человека-Луну плевать, я в этом и тогда был уверен, и теперь. А Человек-Луна и ухом не повел, просто прошел мимо, и все. Но этого Барку показалось мало. У него было странное чувство юмора. Как на грех, потянуло его рассмеяться, может, от смущения, а может, по другой какой причине. Рассмеялся он прямо в лицо Человеку-Луне. И знаешь, что после этого случилось?

— Что? — устало спросила мама.

— Через неделю Барк стал лысеть. У него стали выпадать волосы.

— И ты в это веришь?

— Так и было, я точно знаю! По голосу отца было ясно, что он уверен в своих словах на все сто — Всего через месяц после того, как Барк сплюнул табачную жвачку на ботинок Человеку-Луне, он был лыс как коленка! Ему даже пришлось носить парик! Именно парик! Он едва от этого не спятил!

Я словно увидел, как отец подался вперед в своем кресле с таким серьезным и мрачным видом, что маме, наверное, нужно было собрать все силы, чтобы не рассмеяться.