Жизнь мальчишки (др. перевод) - Страница 2

Но все же Зефир был волшебным местом. Духи прогуливались здесь по улицам при свете лунного месяца. Они выходили из могил, вставали на холме и рассказывали о старых временах, о тех самых временах, когда «Кока-кола» действительно драла горло и имела свой истинный вкус, когда можно было запросто отличить демократа от республиканца. Я знаю это. Я сам слышал их. Легкий бриз дул вдоль улиц, проникая между ставнями, принося с собой в дома легкий аромат жимолости и пробуждающейся любви, а острые синеватые молнии разбивались о землю и будили ненависть. У нас случались ураганы и засухи, а речка, которая протекала почти рядом с нашим городом, имела чрезвычайно дурную привычку разливаться каждый год. В мою пятую весну наводнение принесло на улицы змей. Потом ястребы, словно темный торнадо, спустились на землю и унесли змей в воздух в своих смертоносных клювах, а река вернулась обратно в свои берега, словно побитая собака. Потом показалось солнце, словно над городом раздался призывный клич трубы, и пар начал подниматься столбом с кровянисто-пятнистых крыш моего родного городка.

У нас была своя чернокожая королева, которой было сто шесть лет. У нас был свой стрелок, который спас жизнь Вьятту Эрпу в О'Кей Коррал. У нас было чудовище, которое жило в реке и являлось ее злым духом; у нас была тайна, связанная с озером. У нас было привидение, которое витало над дорогой позади машин, светясь огнями под своим капюшоном. У нас были свои Гавриил и Люцифер, и мятежник, восставший из мертвых. У нас был завоеватель-инопланетянин, мальчик с совершенной рукой, и у нас был, наконец, динозавр, который потерялся где-то на Мерчантс-стрит.

Это было волшебное место.

Все эти воспоминания о мальчишеской жизни проходили во мне как воспоминания о той поре, когда я жил в королевстве магии и волшебства.

Я помню.

И об этом хочу всем вам поведать.

— Кори? Просыпайся, сынок. Пора…

Я позволил ему вытащить меня из темной пещеры сна, потом открыл глаза и взглянул вверх, на него. Он был уже одет в темно-коричневую форму с именем «Том», написанным белыми буквами на верхнем кармане. Я уловил запах бекона и яиц, звуки радио, которое тихо играло где-то на кухне. Гремели кастрюли и звенели стекла: мамочка находилась в своей родной стихии, словно форель, попавшая в попутную водную струю.

— Пора, — повторил отец, включил лампу на столике рядом с моей кроватью и оставил меня потягиваться и прищуриваться от последних видений сна, которые постепенно стирались у меня в мозгу.

Солнце еще не взошло. Была середина марта, за моим окном растущие вдоль улицы деревья обдувал холодный пронизывающий ветер. Я мог чувствовать этот ветер, положив руку прямо на стекло. Мама, поняв, что я проснулся, когда папа вошел на кухню выпить чашечку кофе, сделала радио чуть громче, чтобы услышать прогноз погоды. Весна началась несколько дней назад, однако зима в этом году была очень суровой и цеплялась за южные края словно белый кот. У нас не было снега — у нас вообще никогда не выпадал снег, — однако зима выдалась на редкость холодной, и холод этот исходил прямо из полярных легких севера.

— Не забудь теплый свитер, — закричала мама. — Слышишь?

— Слышу, — ответил я и достал зеленый шерстяной свитер из комода. Вокруг меня была моя комната, освещенная зеленоватым и желтым светом, пропитанная приглушенным гудением калорифера: индийский ковер цвета, похожего на кровь; стол с несколькими загадочными ящиками; стул, покрытый таким же бархатным материалом, как плащ Бэтмена; аквариум, в котором плавает столь прозрачная рыбешка, что можно видеть, как бьется ее сердце; уже упомянутый выше комод, на котором стояли модели самолетов из наборов «Ревелл»; кровать со стеганым одеялом, вышитым родственницей Джефферсона Дэвиса; чулан и полки. Да, да, полки. Собрания, клады бесценных сокровищ. На тех полках — куча моих книг: сотни комиксов — «Лига Правосудия», «Флэш», «Зеленый Фонарь», «Бэтмен», «Дух», «Черный Ястреб», «Сержант Рок» и «Крепкая Компания», «Аквамэн» и «Фантастическая Четверка». Здесь же еще выпуски журнала «Жизнь мальчишки», а также дюжина выпусков «Знаменитых чудовищ мира кино», «Экрана кошмаров» и «Популярной механики». Желтая стена целиком заставлена выпусками журналов «Нэншнл Джиографик», и я, краснея, могу на память указать, где в них расположены все картинки из африканской жизни.

Полки тянутся миля за милей. Дальше идет моя коллекция стеклянных шариков в каменной вазе. Моя засушенная цикада ждет, чтобы снова запеть летом. Мой йо-йо Дункан, который почти исправен, если не считать того, что у него лопнула струна и папа давно обещает ее починить. Моя маленькая книжечка образцов тканей, которую я получил от мистера Парлоу в магазине «Стэгг-шоп для мужчин». Вырезанные из этой книжечки лоскутки играют роль ковров в моих моделях самолетов, я выстилаю ими проходы между сиденьями. Моя серебряная пуля, придуманная и отлитая Одиноким Рейнджером для охоты на оборотня. Пуговица времен Гражданской Войны, слетевшая с формы какого-нибудь солдата. Мой резиновый нож для выслеживания в ванне крокодилов-убийц. Мои канадские центы, ровные и гладкие, словно северные равнины. Я просто неизмеримо богат.

— Завтрак уже на столе! — позвала мама. Я застегнул свитер, который был того же оттенка, что и рваная рубашка сержанта Рока. Мои джинсы были покрыты заплатами на коленях — словно подтверждениями многочисленности моих смелых столкновений с колючей проволокой и гравием. Моя рубашка была достаточно красной, чтобы привести в неистовство быка. Носки были белыми как голубиные крылья, а кеды по-ночному темны. Моя мама страдала дальтонизмом, а папа любил в цветах максимальные контрасты. Так что со мной все было в полном порядке.

Забавно, что иногда смотришь на людей, которые воспитали тебя и ввели в этот мир, и замечаешь в них самого себя. И понимаешь тогда, что каждый человек в этом мире является своего рода компромиссом с природой. От моей мамы мне достались мелкие легкие кости скелета и волнистые темно-коричневые волосы, в то время как от моего отца я получил голубые глаза и заостренный нос с горбинкой. У меня были длинные пальцы моей матери, «артистические» руки, как она любила говорить, когда я раздражался, что мои пальцы слишком тонки, густые брови моего отца и маленькая расселинка его подбородка. Я мечтал проснуться однажды в облике Стюарта Витмана из «Полосы Симарона» или Клинта Уокера в «Шайене», но правда была в том, что я по природе должен был оставаться тощим неуклюжим ребенком среднего роста и внешности, однако я мог воплощать себя в них обоих, закрывая глаза и задерживая дыхание. И потому, невзирая ни на что, в своих фантазиях я выслеживал нарушителей закона вместе с ковбоями и детективами, которых нам каждый вечер показывали по телевизору, а также в лесах, которые начинались сразу позади нашего дома, помогал Тарзану бороться со львами и в одиночку воевал и уничтожал нацистов. У меня была небольшая группа друзей, ребята, такие как Джонни Вильсон, Дэви Рэй Колан и Бен Сирс, но я не был тем, кого можно было назвать «заводилой». Когда я начинал волноваться в разговорах с людьми, мой язык прилипал к гортани, так что во время споров я просто бывал вынужден помалкивать. Мои друзья были примерно одного со мной возраста, роста и темперамента; мы избегали того, с чем мы не смогли бы бороться, потому что все были просто жалкими воинами.

Именно потому, думаю, я и начал писать. Занялся правдоисканием, если вам будет угодно назвать это так. Правдоисканием как попыткой изменить сложившиеся обстоятельства в свою пользу, попыткой сформировать мир так, каким он должен был быть согласно твоим собственным представлениям, чтобы не быть одураченным Господом и не клацать от досады зубами. В реальном мире у меня не было силы; в моем мире я становился Геркулесом, срывающим с себя цепи.