Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам - Страница 5

Да я, честно говоря, и не помню толком, каким я был. Детство – кривое зеркало, в центре которого находишься ты сам, остальной мир занимает периферийные части, и все при этом так искажено, что позже, повзрослев, трудно разобраться, где была реальность, а где – иллюзия.

Первые мои воспоминания связаны с домом в Челси. Когда мне исполнилось восемь, я начал школьное обучение под руководством преподобного Видена Батлера, жившего по соседству. До этого отец преподавал мне основы евклидовой геометрии.

Года через три меня отослали в школу доктора Морелла в Хоуве, близ Брайтона. Это была хорошая школа, разнообразные занятия оставляли мало времени для безделья. В ящике стола завалялось мое письмо тогдашней поры. Вот о чем я писал маме, когда мне было четырнадцать:

«Недавно я прочел Саллюстия[2], но, к моему сожалению, не всего, так как доктор Морелл пожелал перевести меня в другой класс. Сейчас я читаю Теренция[3] и Горация[4]. Гораций мне очень нравится, однако не так, как Вергилий[5]. Я бы хотел попросить кое о чем. Я сделал полдюжины лодок и совсем стер руки. Еще я снял план Хоува – это была очень интересная работа. Я был бы очень обязан, если бы Вы спросили папу (я надеюсь, что он пребывает в здоровье и бодрости), не сможет ли он одолжить мне свою длинную измерительную ленту. В ней восемьдесят футов[6]; он знает, что я имею в виду. Я обещаю обращаться с ней аккуратно. Я хочу начертить план точнее, хотя и этот довольно точный, как мне кажется. Еще я немного рисовал. Я хочу снять виды всех (наверное, пяти) главных домов этого славного города. Я уже нарисовал пару».

В перерывах между классическими штудиями я занимал себя не только составлением плана города Хоува в его тогдашнем состоянии, но и критическим изучением деятельности по его расширению, что тогда активно велась. В непосредственной близости от школы тоже возводили два дома, и мне казалось, что новостройки изобилуют разного рода небрежностями и упущениями. Как-то вечером, в преддверии сильного, судя по всему, шторма, я сказал двум своим однокашникам, что не успеет еще наступить утро, как эти дома повалятся. Они возразили. Мы поспорили и держали пари. Так что же – я оказался прав: ночью во время бури их стены и в самом деле повалились.

Затем два года я провел в Парижском коллеже… Но вообще-то мне не так уж и часто приходилось покидать дом, а потому я мог непосредственно наблюдать работу отца. Особенно восхищала меня модель уже упоминавшегося мной механизма для пошивки сапог и фанеровочная машина – у нее была пила огромного размера, в диаметре больше моего роста, обеспечивавшая замечательную равномерность вращения, и еще механическое приспособление для очистки фанеры от опилок…

Что сказать дальше? Не знаю. Кажется, я и в раннем детстве старался придерживаться честных правил, тяготел к порядочной игре, не любил разного рода мелких жульничеств, которые столь часто позволяют себе дети, а во всем остальном… да был как все, наверное. Я рос в хорошей и довольно обеспеченной семье, поэтому занимался именно тем, чем занимались все отпрыски таковых: гребля, велосипед, пешие прогулки, прилежная и упорная учеба, пикники, частные спектакли… В общем, кто жил в Англии первой половины XIX века, тот знает, о чем я говорю. А кто не знает, пусть почитает хотя бы Джерома Клапку Джерома. Замечательный автор, скажу я вам.

Но все это не обходилось без хотя бы частичного удовлетворения того изобретательского зуда, что не покидал меня ни на минуту. Так, помню, лет в шестнадцать, чтобы обеспечить друзьям успех в соревнованиях по гребле на время (нужно было преодолеть по Темзе расстояние от Лондона до Оксфорда и обратно – в общей сложности около 180 миль), я разработал конструкцию, а затем и организовал строительство новой четырехвесельной лодки. Она заметно превосходила любое из ходивших тогда по Темзе суденышек такого типа по длине и по соотношению длины к ширине, благодаря чему летала просто как птица. В итоге заветный приз был нами получен. И, надо сказать, получен довольно легко, поскольку первые из отставших прибыли к пристани минут через сорок после нас.

Подводя черту под своим детством, скажу лишь, что мне совершенно не хотелось его насильно длить. Меня манила взрослая жизнь, я уже чувствовал в себе и достаточно сил, и внутреннюю готовность. Поэтому прямо из отрочества, у многих неуверенного и долго еще волочащего за собой лохмотья детства, я прыгнул в нее, как прыгают в глубокую воду, невольно затаив дыхание, – и почти сразу занял среди инженеров, людей нашей профессии, равное с ними положение.

Вероятно, это стало возможно благодаря свойственной мне быстроте мышления, точности во всем, врожденной способности применить теорию на практике и поддержать свои предварительные, интуитивные выводы строгими математическими расчетами.

Начиная с 1823 года, то есть семнадцатилетним юношей, я приступил к регулярной работе в конторе отца. А когда началось строительство туннеля, мне было уже девятнадцать и я ощущал себя полноценным инженером – взрослым, опытным и твердо стоящим на земле человеком.

Кроме того, я начал курить сигары.

Компания, называвшаяся Thames Archway Company, была образована в 1805 году. Своей целью она ставила прокладку туннеля под Темзой. Ему предстояло соединить два оживленных деловых района Лондона – Ротерхит и Лаймхауз.

В начале проекта в качестве главного конструктора был нанят Ричард Тревитик, бывший не только знаменитым изобретателем паровозов, но и опытным горным инженером. Он привлек к работе видавших виды корнуоллских горняков, однако на втором году их деятельности проходка встретилась с песками-плывунами. Это не только значительно ее затрудняло, но вскоре стало представлять собой и серьезную опасность. В конечном счете туннель, уже пробитый ими более чем на тысячу футов, пришлось забросить. По итогам этой неудавшейся попытки мнение экспертов свелось к тому, что затея в целом нереализуема.

Между тем отцу уже приходилось проектировать нечто подобное – это был туннель, которым в свое время предполагалось соединить берега Невы в столице России. Тогдашняя идея никогда не достигла даже начальной стадии исполнения, но, так или иначе, в 1818 году Марк Брюнель запатентовал устройство, названное им проходческим щитом.

Проходческий щит представлял собой усиленную конструкцию из чугуна и стали, позволявшую горнякам работать в ее отдельных ячейках, извлекая из них доступный грунт. По мере извлечения грунта составляющие щита можно было передвигать. А когда благодаря этим передвижениям весь слой впереди щита оказывался выбран полностью, сам щит с помощью особых приспособлений делал шаг вперед, а высвобожденное пространство готового туннеля каменщики тут же обкладывали кирпичом, чтобы воспрепятствовать осыпанию стен и сводов.

Отец говорил (и это тоже было для меня серьезным уроком), что идея щита пришла к нему, когда он однажды наблюдал за тем, как корабельный червь[7] прокладывает дорогу в твердой дубовой щепке. По его словам, он с удивлением заметил, что жесткой раковиной покрыта только лишь голова маленького моллюска и зазубренными краями этой раковины он и буравил дерево. Углубляясь, червь оставлял на стенках хода гладкий защитный слой извести. Это наблюдение и упорные размышления над ним в конце концов и привели отца к идее проходческого щита.

Впоследствии его изобретение стало основой для создания модифицированных проходческих щитов: с их помощью прокладывалась как подземная система Лондонского метро, так и множество других туннелей.

Отец был убежден, что с помощью своего щита он способен провести туннель под Темзой. Он развил бурную деятельность, стараясь вовлечь в проект всех, кто был в нем хоть сколько-нибудь заинтересован и кто мог оказать хоть сколько-нибудь положительное влияние на его воплощение в жизнь.