Жизнь Имтеургина старшего - Страница 1

На самом севере Дальневосточного края есть река Ясачная, темноводная, извилистая. Она впадает в большую реку Колыму, текущую в Северное полярное море.

От Ленинграда до реки Ясачной около 11 тысяч километров. Туда можно доехать, примерно, через три месяца непрерывного пути. Ехать надо сначала на поезде до Владивостока, потом на большом пароходе; с парохода надо пересесть на речной катер, с катера на лодку, с лодки на лошадь, с лошади на оленей, с оленей на собачью упряжку.

На реке Ясачной, среди ивовых зарослей, в шатре из оленьей кожи родился я – пишущий эту книгу.

Отца моего звали Атыляхан Иполун, он был юкагир из рода Чолгородие, то есть заячьих людей.

В детстве я бродил вместе с семьей по лесным долинам реки Ясачной и ее притокам в поисках охотничьей добычи. Но так как у отца моего не было огнестрельного оружия, охота нас кормила скудно, и мы часто голодали.

В одну из таких голодовок меня отвезли на долбленой лодке в город Среднеколымск. Там я жил у чужих людей – сначала у русских, а потом у якутских купцов.

Каждый день я возил для хозяев из лесу дрова на собаках и носил им воду из реки. Я топил печи, чистил хотон – хлев, кормил собак, чинил собачью упряжь, мял коровьи кожи на подошвы и собачьи шкуры на одежду. Работал с утра до ночи, спал на полу в кухне, без постели и одеяла, никогда не умывался и совсем не знал белья. Облезлая оленья рубаха и штаны, надетые на голое тело, были единственной моей одеждой в течение многих лет подряд.

Первые хозяева мои, русские купцы, отдали меня по совету православного священника в церковно-приходскую школу.

Священник хотел из меня, туземца, воспитать дьячка для местной церкви, чтобы привлечь и других охотников моего племени к православию.

В школе я научился немногому, потому что плохо понимал по-русски, и был занят до школы и после школы своей обычной работой у хозяев. На уроки я приходил замерзший и усталый после того, как гонял к проруби коров и возил на санках воду хозяевам.

В Среднеколымске я хорошо узнал, как живут русские поречане и якуты.

Там же я познакомился впервые с чукчами.

Оленные чукчи приезжали в наш город два раза в год: один раз на праздник в гости, другой раз пригоняли табуны оленей для русского населения города. Каждый раз городские начальники и купцы устраивали чукчам попойку и вели с ними торговлю. В городе, где жило всего около 300 человек, считая мужчин, женщин, стариков и детей, приезд чукоч был всегда большим событием.

Каждому городскому жителю, купцу, чиновнику, казаку, дьячку, доставались от чукоч по меньшей мере одна оленья туша на еду, оленья шкура на одежду, песцовые шкуры для торговли.

Потом, когда я подрос, я стал ездить к чукчам с моими хозяевами – купцами русскими и якутскими. В дороге я был у них каюром – собачьим кучером, разводил для них костер на снегу, кипятил чайники, ставил палатку.

О революции в наших краях узнали поздно – в 1919–1920 гг.

Потом началась гражданская война. Пришли белые, побыли у нас года два-три. Они отнимали у туземцев пушнину и возили ее в Японию и Америку, кололи наших оленей, забирали парней – якутов, чукоч, тунгусов – в свои войска.

Мой хозяин, купец, стал у белых хорунжим – офицером в «собачьих войсках».

Кавалерия в наших местах состояла из якутских конных отрядов и русских отрядов, ездивших на собачьих нартах.

О гражданской войне на Севере я расскажу во второй части моей книги.

Когда красные выгнали белых из тундры и лесов, я поехал в Якутск. Там я учился в совпартшколе. А потом, после школы, меня послали учиться в Ленинград.

Из Среднеколымска до Якутска ехал я год через Индигирку, где одиннадцать месяцев просидел в плену у восставших якутских тойонов. А из Якутска в Ленинград ехал месяца два вверх по реке Лене на пароходе, на лодках, на лошадях, и, наконец, от Иркутска на поезде.

В Ленинграде я поступил в университет.

Учеба показалась мне делом трудным, – пожалуй, потруднее всех работ, которыми мне приходилось заниматься в детстве.

Пройдя первый и второй курсы, я захотел побывать дома, на Колыме.

Я поехал на родину в 1927 году. По пути на Колыму я опять встретился с чукчами. Около месяца жил я в чукотских селениях Дежневе и Уэллене, затем я сел на американскую шхуну Свенсона и вместе с экспедицией Дальгосторга побывал во всех чукотских селениях северного побережья, начиная от Уэллена и кончая Чаунской губой и устьем реки Колымы.

На Колыме я пробыл около года и вывез оттуда в 1928 году чукчу Имтеургина на учебу в Ленинград.

В 1931 году, после окончания университета, я стал аспирантом Института Народов Севера и поехал в Чукотию в составе оргкомитета Дальневосточного крайисполкома для организации Чукотского национального округа. Пробыл я там на этот раз семь месяцев: сначала жил в Анадыре, потом выезжал в бухту Креста, в бухту Провидения, в бухту Лаврентия, заезжал и в другие чукотские селения. Затем я побывал у чукоч, которые живут по берегу Анадырского залива и по берегу Берингова моря к югу от Анадыря. Таким образом я побывал почти во всех крупных пунктах Чукотии, ознакомился с жизнью чукоч, как береговых, так и тундренных.

Первая часть моей книги рассказывает о жизни тундренных людей – чукоч Колымского округа – лет за пятнадцать-двадцать до революции. Я описываю жизнь оленевода и охотника Имтеургина-старшего – отца главного героя дальнейших частей повести.

Вторая часть книги рассказывает о том, как Имтеургин-младший живет в батраках у «собачьих людей» – у русских поречан.

Третья часть – жизнь Имтеургина у «конных людей» – у якутов.

В последних частях я расскажу о революции на севере, о том, как младший Имтеургин попал в Ленинград, как он там учился и как сделался, наконец, одним из строителей советского Севера.

Кругом снег лежит. По снегу Имтеургин ходит в штанах из оленьих камусов, в оленьей рубахе, в оленьей шапке. Сторожит оленье стадо. Олени копают снег копытами, щиплют мох. Большие рога над снегом качаются.

Имтеургин захотел сосчитать оленей. Он снял рукавицы и стал загибать пальцы. На одного оленя указал и загнул большой палец. Потом на второго указал и загнул другой палец. Все пальцы загнул. Но оленей в стаде было больше, чем пальцев у него на руках.

Имтеургин сел на снег, притянул к себе ногу в мохнатой обуви и пересчитал пальцы ног. Когда сосчитал пальцы на обеих ногах, он провел по снегу палкой и сказал: «Один человек». Но оленей было больше, чем пальцев на руках и на ногах у одного человека. Имтеургин опять сосчитал по пальцам рук и ног, опять провел палкой по снегу и сказал: «Два человека». Но и теперь еще не все олени были сосчитаны. Имтеургин провел палкой полосу, потом еще полосу, потом еще, потом короткую полосу, потом полосу поперек и сказал:

– Три человека, сверху один человек, еще полчеловека да еще лоб, два глаза и нос. Вот сколько у меня оленей.

В это время маленький пестрый олень лег и положил голову на снег. За ним согнул колени другой, тонкобрюхий, и тоже улегся на снегу. Вот легли две молодые важенки и старый седогрудый олень. Имтеургин подбежал к ним, толкнул старого ногой в бок и сказал:

– Нельзя спать! Все замерзнете. Надо снег копать, мох надо есть.

Олени один за другим поднялись и нехотя, с трудом стали разбрасывать копытами снег.

Имтеургин обошел стадо вокруг, поковырял палкой лед под снегом и сказал:

– Крепкий лед. Как вы себе ногти не сломаете?

Сказал и сам испугался. Худое слово – как острое копье, может на оленей беду навести. Имтеургин сел на землю и тоже начал копать снег.