Жизнь Галилея - Страница 11

Философ. Если им позволить, они разрушат все наше звездное небо.

Первый астроном. До чего мы дойдем? Пять лет спустя датчанин Тихо Браге определил путь кометы. Этот путь начинался над Луной и пробивал одну за другой все сферические опоры - материальные носители подвижных небесных тел! Комета не встречала никакого сопротивления, не испытывала никаких отклонений света. Что ж, значит, мы должны были бы спросить: где сферы?

Философ. Это исключено! И как только может сам Кристофер Клавиус, величайший астроном Италии и церкви, вообще даже рассматривать нечто подобное?

Прелат. Позор!

Первый астроном. И тем не менее он исследует! Он сидит там и глазеет в эту дьявольскую трубу!

Второй астроном. Principiis obsta! {Нарушены принципы! (лат.).} Все началось с того, что мы уже давно стали вычислять долготу солнечного года, дни солнечных и лунных затмений и положение небесных тел по таблицам этого Коперника, а он - еретик.

Первый монах. А я спрашиваю, что лучше? Увидеть лунное затмение на три дня позже, чем предсказано в календаре, или навеки погубить душу?

Очень тощий монах (выходит на авансцену, держа в руках раскрытую Библию, фанатически тычет пальцем в страницу). Что сказано здесь, в писании? "Стой, солнце, над Гаваоном и луна - над долиною Ахалонскою". Как же может Солнце остановиться, если оно вообще не движется, как утверждают эти еретики? Разве писание лжет?

Второй астроном. Есть явления, которые нам, астрономам, трудно объяснить, но разве человек должен все понимать?

Оба астронома уходят.

Очень тощий монах. Родину человечества они приравнивают к блуждающей звезде. Людей, животных, растения, целые страны они погружают на тачку, которую гоняют по кругу в пустых небесах. Для них больше нет ни Земли, ни неба. Нет Земли потому, что она только небесное тело, и нет неба потому, что оно состоит из многих земель. И, значит, нет уже различия между верхом и низом, между вечным и бренным. Что мы бренны, мы это знаем. Но они говорят нам теперь, что и небо тоже бренно. Сказано было и записано так: есть Солнце, есть Луна, есть звезды, а мы живем на Земле. А теперь, по-ихнему, и Земля - это звезда. Нет ничего, кроме звезд! Мы еще доживем до того, что они скажут: мет различия между человеком и животным, человек тоже только животное; нет ничего, кроме животных!

Первый ученый (Галилею). Вы что-то бросили на пол, господин Галилей.

Галилей (все это время играл камнем, который достал из кармана, и наконец уронил его на пол. Наклоняется, чтобы поднять его). На потолок, монсиньор, я бросил его на потолок.

Толстый прелат (оборачиваясь). Какое бесстыдство!

Входит очень старый кардинал, опираясь на монаха. Перед ним почтительно

расступаются.

Кардинал. Они все еще там? Неужели они действительно не могут побыстрее управиться с такой мелочью? Клавиус-то должен ведь разбираться в своей астрономии! Я слышал, что этот господин Галилей перемещает человечество из центра вселенной куда-то на край. Следовательно, он, совершенно очевидно, враг человеческого рода. И как с таковым с ним и следует поступать. Человек - венец творения; это известно каждому ребенку. Человек самое совершенное и самое любимое творение господа. Разве стал бы господь помещать такое дивное творение, плод таких чудотворных усилий на какую-то мелкую, побочную и все время куда-то убегающую звездочку? Стал бы он посылать своего, сына куда попало! И как могут быть люди настолько развращены, чтобы верить этим жалким рабам своих расчетных таблиц? Какое божье творение допустит это?

Прелат (вполголоса). Этот господин здесь присутствует.

Кардинал (Галилею). Вот как, значит, это вы? Я уже не слишком хорошо вижу, но все же я замечаю, что вы очень похожи на того человека - как там его звали? - которого мы в свое время сожгли.

Монах. Вашему преосвященству не следует волноваться. Врач...

Кардинал (отталкивает его, Галилею). Вы пытаетесь унизить Землю, хотя вы на ней живете и все от нее получаете. Вы гадите в свое гнездо. Но уж я ни в коем случае не допущу этого. (Отталкивает монаха и начинает гордо расхаживать взад и вперед.) Я не какое-то существо на какой-то звездочке, которая короткое время где-то там вертится. Я ступаю по твердой земле, я шагаю уверенно, Земля неподвижна, она - средоточие вселенной, я нахожусь в этом средоточии, и взор творца почиет на мне, и только на мне. Вокруг меня вращаются закрепленные на кристаллических сферах неподвижные звезды и могучее Солнце, созданное для того, чтобы освещать все, что есть в моем мире. А также и меня, чтобы господь меня видел. И так явственно и неопровержимо все сосредоточено вокруг меня, вокруг человека, ибо человек это плод господнего усилия, творение, обретающееся в центре мироздания, образ и подобие божье, непреходящее и... (Шатается, теряет сознание.)

В это мгновение растворяется дверь в глубине сцены; во главе группы астрономов выходит великий Клавиус. Он проходит быстро и молча, не оглядываясь по сторонам, через зал и уже у выхода говорит, обращаясь к

одному из монахов.

Клавиус. Все правильно! (Уходит, сопровождаемый астрономами.)

Дверь в глубине сцены остается открытой. Мертвая тишина. Старик кардинал

приходит в себя.

Кардинал. Что такое? Решение уже вынесено?

Никто не осмеливается сказать ему.

Монах. Вашему преосвященству нужно проследовать домой.

Старику помогают выйти. Все в смятении покидают зал. Маленький монах из

комиссии Клавиуса останавливается возле Галилея.

Маленький монах (шепотом). Господин Галилей, патер Клавиус, перед тем как уйти, сказал: пусть теперь теологи позаботятся о том, чтобы снова вправить небесные круги. Итак, победа ваша. (Идет к выходу.)

Галилей (пытаясь задержать его). Моя? Нет! Это победа разума!

Маленький монах уходят, Галилей тоже направляется к выходу. Из дверей ему навстречу выходит высокий монах - кардинал-инквизитор. Его сопровождает один из астрономов. Галилей кланяется и, прежде чем выйти, шепотом

спрашивает что-то у одного из привратников.

Привратник (отвечает шепотом). Его преосвященство кардинал-инквизитор.

Астроном провожает кардинала-инквизитора к телескопу.

VII

Но инквизиция налагает запрет на учение Коперника (5 марта 1616 года)

Когда Галилей приехал в Рим,

Кардинальский дворец распахнулся пред ним,

Ему сласти несли, подливали вино

И просили исполнить желание одно.

Дом кардинала Беллармина в Риме. Бал в разгаре. В вестибюле два монаха-писца

сидят за шахматами и ведут записи о гостях. Входят Галилей, его дочь Вирджиния, ее жених Людовико Mарсили; их встречает

рукоплесканиями небольшая группа мужчин и дам в масках.

Вирджиния. Я буду танцевать только с тобой, Людовико.

Людовико. У тебя пряжка на плече расстегнулась.

Галилей.

Сместившийся слегка платок нагрудный

Не поправляй так тщательно, Таисия!

Иной беспорядок случайный позволит

Скрытые прелести вдруг подглядеть.

Так в людном, огнями сияющем зале

Можно мечтать о таинственном парке,

Где темная тень ожиданий полна.

Вирджиния. Послушай мое сердце.

Галилей (кладет ей руку на сердце). Бьется.

Вирджиния. Я хочу быть красивой.

Галилей. Да-да, будь красива. Не то они опять усомнятся, что она вертится.

Людовико. Да она же вовсе не вертится.

Галилей смеется.

Весь Рим говорит только о вас. Но с сегодняшнего вечера, сударь, будут говорить о вашей дочери.

Галилей. Говорят, что нетрудно быть красивым в Риме весной. Тут даже и я могу уподобиться располневшему Адонису. (Писцам.) Я должен здесь подождать господина кардинала. (Дочери и Людовико.) Идите веселитесь.

Вирджиния (не успев еще войти в бальный зал, возвращается, подбегает к отцу). Отец, парикмахер на Виз дель Трионфо принял меня вне очереди, заставил четырех дам ожидать. Ему известно твое имя. (Уходит.)

Галилей (писцам). А почему вы играете в шахматы еще по-старому? Тесно! Тесно! Теперь везде играют так, что большие фигуры могут проходить по всей доске. Ладья так (показывает), слон так, а ферзь и так и эдак. Теперь есть простор и можно строить планы.