Жижи - Страница 10

– Я не хочу того, чего хотите вы, – вновь заговорила Жильберта. – Вы сказали бабушке…

Он прервал её движением руки. Рот его слегка скривился, словно его мучила зубная боль.

– Я сам знаю, что я сказал твоей бабушке. Можешь мне это не повторять. Скажи мне только, чего ты не хочешь. Ты можешь также сказать, чего ты хочешь… Ты это получишь.

– Правда? – вскричала Жильберта.

Он кивнул, плечи его устало ссутулились, словно он совершенно выбился из сил. Жижи с удивлением наблюдала за этими проявлениями слабости и душевной муки.

– Дядюшка, вы сказали, что хотите обеспечить моё будущее?

– Да, и тебе не на что будет жаловаться, – твёрдо сказал Лашай.

– Конечно, только если это будущее мне понравится, – не менее твёрдо возразила Жижи. – Мне все уши прожужжали, что я отстаю в развитии, но я всё же понимаю, что означают ваши слова. Они означают, что я должна буду уехать из моего дома, буду жить с вами и спать в вашей постели…

– Умоляю тебя, Жижи…

Она остановилась, потому что голос у него действительно был умоляющим.

– Не понимаю, дядюшка, что, собственно, тут такого, ведь вы не постеснялись сказать об этом моей бабушке? И бабушка тоже не постеснялась сказать всё это мне. Бабушка хотела убедить меня, что мне невероятно повезло. Но я-то знаю, что она не всё мне рассказала. Я знаю, что получится, если вы займётесь моим будущим: это значит – мои портреты в газетах, это значит – праздник Цветов и скачки в Довиле. Когда мы с вами поссоримся, об этом напишут в «Жиль Блаз» и «Пари ан амур»… А когда вы бросите меня окончательно, как бросили Жантиану де Севенн, как только она вам надоела…

– Как, тебе и это известно?

Она серьёзно кивнула головой.

– Мне рассказывали бабушка и тётя Алисия. Они объяснили мне, что вы человек известный. Я знаю, что Мариза Шюке украла у вас письма, а вы подали на неё в суд. Я знаю, что графиня Париевски была вами очень недовольна, потому что вы не захотели жениться на ней, и она стреляла в вас из револьвера… Я знаю то, что знают все.

Лашай положил руку на колено Жильберты.

– Все эти истории не стоят того, чтобы их обсуждать, Жижи. С этим покончено. Всё это в прошлом.

– Сегодня покончено, дядюшка, а завтра начнётся сначала. Вы, конечно, не виноваты в том, что вы так известны. Но у меня совершенно другой характер. Всё это не по мне.

И, одёрнув край юбки, она сбросила со своего колена руку Гастона.

– Тётя Алисия и бабушка с вами заодно. Но меня это тоже касается, и у меня тоже есть мнение. Так вот вам моё мнение: мне это не подходит.

Она поднялась и стала ходить взад и вперёд по комнате. Молчание Гастона, видимо, смущало её, и она подбадривала себя, бормоча: «Правда, правда, всё это именно так… Разве я не права?..»

– Скажи мне лучше, – заговорил наконец Гастон, – не пытаешься ли ты просто скрыть от меня, что я тебе не нравлюсь… Если это так, проще сказать об этом прямо.

– Нет, дядюшка, вы мне очень нравитесь. Я всегда рада вас видеть. И знаете что, давайте сделаем так. Вы будете приходить к нам как обычно, даже чаще. Никто не увидит в этом ничего плохого, потому что вы друг дома. Вы будете приносить мне леденцы, а на именины – шампанское, по воскресеньям сразимся в пикет. Мы прекрасно заживём. По крайней мере, не нужно будет спать с вами в одной постели чуть ли не на виду у всех, терять жемчужные ожерелья, позировать перед фотографом и постоянно ходить по струнке…

Она машинально накручивала на нос прядь волос и постепенно начала гнусавить, а кончик носа посинел.

– Действительно, всё это очень привлекательно, – прервал её Гастон Лашай. – Ты забываешь только об одном, Жижи: ведь я влюблён в тебя.

– Что? – вскричала она. – Но вы ни разу мне об этом не сказали.

– Ну вот, теперь я тебе это говорю, – вымолвил он с трудом.

Часто дыша, она застыла перед ним и молчала.

Смущение её бросалось в глаза: грудь трепетала под узким корсажем, щёки пылали, губы подрагивали и были крепко сжаты, вместо того чтобы раскрыться и потянуться ему навстречу…

– Но это совсем другое дело, – воскликнула она наконец. – Значит, вы просто ужасный человек! Вы влюблены в меня, а хотите, чтобы я только и делала, что мучилась, и вокруг меня все сплетничали, и газеты писали всякие гадости… Вы влюблены в меня и тащите в эту кошмарную жизнь, где только и есть что разрывы, скандалы, Сандомиры, револьверы и ла… ло… лауданум.

Жижи разразилась рыданиями, отрывистыми, как приступ кашля. Гастон обнял её, стараясь, как ветку, склонить к себе на грудь, но она вырвалась и спряталась за пианино.

– Но послушай, Жижи… Выслушай меня…

– Никогда. Я больше не хочу вас видеть! От вас я этого не ожидала. Никакой вы не влюблённый, вы просто скверный человек! Уходите!

Стиснув кулачки, она отчаянно тёрла ими глаза. Гастон дотянулся до неё и пытался поймать губами отворачивающееся личико. Но он натыкался лишь на маленький залитый слезами подбородок. Звук рыданий привлёк госпожу Альварес. В нерешительности, бледная, она застыла на пороге кухни.

– Боже мой, Гастон, что с ней?

– Она не хочет, – ответил Лашай.

– Она не хочет… – повторила вслед за ним госпожа Альварес. – То есть как это не хочет?

– Вот так, не хочет, и всё. Я, кажется, ясно говорю?

– Не хочу! – пискнула Жижи.

Госпожа Альварес смотрела на свою внучку чуть ли не с ужасом.

– Жижи… Но это же безумие! Жижи, я же говорила тебе… Гастон, видит Бог, я говорила ей…

– К сожалению, вы сказали ей слишком много, – воскликнул Лашай.

Он вновь обратил к девочке взгляд, полный любви и отчаяния, но смог увидеть лишь узкую спину Жижи, сотрясаемую рыданиями, и её рассыпавшиеся волосы.

– В конце концов, мне это надоело, – проговорил он глухим голосом и вышел вон, хлопнув дверью.

Назавтра в три часа дня тётя Алисия, вызванная по пневматической почте, выходила из своей коляски у дверей дома Альваресов. По лестнице она поднялась отдуваясь, как будто страдала одышкой, и бесшумно толкнула дверь, которую её сестра оставила приоткрытой.

– Где Жижи?

– У себя в комнате. Ты хочешь поговорить с ней?

– Время терпит. Как она?

– Как всегда.

Маленькие кулачки Алисии яростно взвились в воздух.

– Как всегда! Обрушила потолок нам на головы – и в ус не дует! Ну и поколение!

Она подняла свою вуалетку в горошек и впилась взглядом в сестру.

– Ну а ты что стоишь? Надо действовать!

Сёстры глядели друг на друга, одна с лицом как увядшая роза, другая бледная как мел. Госпожа Альварес сказала сдержанно:

– Что значит действовать? Не могу же я тащить её на аркане. – Она тяжело вздохнула, приподняв свои полные плечи. – Мне кажется, я не заслужила, чтобы мои дети так со мной обращались.

– Не ной… Конечно, Лашай может наделать глупостей. Представляю себе, в каком состоянии он отсюда ушёл.

– Он ушёл без шляпы, – подтвердила госпожа Альварес. – Так, без шляпы, он и сел в автомобиль. Его могла видеть вся улица.

– Если мне скажут, что в настоящий момент он уже с кем-нибудь обручён или помирился с Лианой, я не удивлюсь.

– От судьбы не уйдёшь, – мрачно отозвалась госпожа Альварес.

– Ну и что ты потом сказала этой маленькой вонючке?

Госпожа Альварес поджала губы.

– Возможно. Жижи к некоторым вещам относится довольно странно и вообще отстаёт от своих сверстниц, но она не то, что ты говоришь. Девушку, которая привлекла внимание Гастона Лашая, нельзя назвать вонючкой.

Раздражённо пожав плечами, тётя Алисия тряхнула своими чёрными кружевами.

– Хорошо, хорошо… Так что ты сказала своей принцессе, обдув с неё все пылинки?

– Я взывала к её благоразумию. Говорила ей о нашей семье. Объяснила ей, что мы все связаны одной верёвочкой, перечислила ей всё то, что она сможет сделать для себя и для нас…

– А надо было взывать к её безумию. Почему ты не рассказала ей о любви, о путешествии вдвоём, о лунном свете, об Италии? Почему ты не поискала каких-либо тайных струн? Надо было сказать ей, как может светиться море, как колибри прячутся в цветах, как прекрасна любовь в тропическом саду, среди гардений и фонтанов.