#Живое воспитание. Как неидеальной маме воспитать счастливого ребенка - Страница 9
Все это повлияло на то, какое у женщины сложилось восприятие злости. Для нее агрессивные чувства были воплощением опасности, отвержения и разрыва отношений – того, что нужно избегать любыми способами, как внутри себя, так и с окружающими.
Подобные проявления эмоций у сына подняли из глубин подсознания Алены подавленные страхи и обиды. Это вскрыло ее самое уязвимое место – беззащитность перед агрессией. И в то же время собственную сильную злость и жажду мести, которые неизбежно возникают, когда кто-то делает нам больно и подавляет нас. У маленькой Алены, конечно, не было никакой возможности отстоять себя и защититься от пугающего отца. Однако теперь, когда она стала взрослой, она чувствует в себе эти силы и неосознанное желание сделать это.
Таким образом, получается, что агрессивные проявления сына невольно напоминают ей поведение отца. Это одновременно пугает и злит, и в итоге заставляет реагировать на агрессию сына беспомощным и в то же время яростным криком. И, конечно же, это не помогает ни Алене, ни мальчику, поскольку тому самому нужна помощь. Такая ее реакция лишь усугубляет его проблемы и заостряет пока только формирующиеся способы поведения.
Что на самом деле происходило с ребенком? У мальчика действительно были трудности, но вполне рядового плана. Он не столько агрессивный, сколько импульсивный ребенок, и если какое-то чувство захватывало, то ему было сложно с ним справиться. Навыки самоконтроля в этом возрасте развиты недостаточно. У ребенка не получалось самостоятельно переключиться, срабатывала некая инертность психических состояний. И ему была необходима помощь, чтобы успокоиться и собраться.
Нужна мама, которая может распознать, что происходит с ребенком, и сохранит способность быть твердой и последовательной. И для того чтобы стать такой, женщине важно научиться отделять свои состояния, страхи, неудовлетворенные потребности от особенностей и поведения ребенка.
«Ты повергаешь меня в состояние, которое вызывало у меня боль и ужас»
Представьте себе ночь. В комнате только я и мой старший ребенок. Тогда он был еще грудничком. Я укладываю его спать, пою песенки, а внутри спешу. У меня намечено еще много задач, дел, писем.
Обычно ребенок засыпает довольно быстро, но в этот раз процесс особенно затянулся. И в какой-то момент я осознаю, что внутренне закипаю. И чем больше хочу уйти, тем дольше он засыпает. И я начинаю тихо сходить с ума.
Такие сильные чувства неадекватны ситуации, ведь через время я даже не смогу понять, в чем причина этих эмоций, ситуация же рядовая, мелочи жизни. Подобная несоразмерность свидетельствует о том, что в ход пошла неосознанная энергия моего личного прошлого опыта.
Тогда я делаю паузу и задаюсь вопросом: что меня так сильно цепляет? Что я сейчас чувствую? Сосредоточиваясь на эмоциях и ощущениях, я выхожу на мучительное чувство подавленности, бессилия, гнева. И даже боли… Согласитесь, все это точно не могло быть вызвано тем, что ребенок ворочается в постели дольше обычного. Тут явно что-то другое.
Сидя напротив сына, я «иду» дальше: в какой ситуации в прошлом у меня возникали подобные чувства? Такое горькое состояние, как будто тебе очень важно было что-то донести, быть услышанной, но тебя обрубили. Сказали «нет и все», вывернули слова наизнанку и сделали виноватой. Это была не одна ситуация, а некоторый повторяющийся опыт общения со взрослыми.
Это, вероятнее всего, я сделала или сказала что-то не так и попыталась объяснить, что не виновата, но папа посчитал по-другому и принялся учить «уму-разуму». Разумеется, он хотел мне только добра. Но я в своем возрасте и со своими особенностями не могла осознать его предостережения, воспринимала в этих словах не смысл, а форму, за которой мне слышалось одно: «Ты плохая!»
Надо сказать, что, как девочка впечатлительная и боготворящая папу, я ужасно переживала такие моменты: не быть услышанной им – тяжкий груз и боль отвержения. Но не только. Я ощущала также принуждение поступать так, как не хочу и неприятие меня как таковой.
Отсюда ощущение давления и бессилия.
Этот повторявшийся не один раз опыт продолжает влиять на меня взрослую, в результате чего любая ситуация, напоминающая давление, принуждение, детскую беспомощность и непонятость, воспринимается болезненно.
И вот как это сработало в моем материнстве. То, что Андрей «держал» меня у своей кроватки, мое подсознание восприняло как акт давления и вызвало ответный бунт.
Осознав это, я смягчилась. Никто на меня не давит, передо мной лишь ребенок, который не может заснуть. Он не в ответе за мой личный опыт. После этих открытий буря стихла, я стала снова вменяемая мама с огромным запасом терпения.
На основе этого примера вы можете убедиться, что ребенок способен невольно «проваливать» в уже давно забытый, но тем не менее продолжающий влиять на нас опыт, в котором мы ощущали себя невыносимо беспомощными, охваченными страхом или болью. Это тот опыт, когда мы предстали один на один с ситуацией, преодолеть или разрешить которую у нас не было ресурсов. А значит, возникло бессилие.
Для обеспечения безопасности подсознание теперь тщательно отслеживает подобные угрожающие ситуации, чтобы не допустить повтора. И на помощь к нему приходит защитное раздражение, обращающее наше внимание на эти ситуации, чтобы мы могли что-то предпринять.
Иногда подобный перенос своего опыта на детский происходит буквально: мы видим, как ребенок оказывается в ситуации, которая вызывала в нас сильные непереносимые чувства, и реагируем соответствующе.
Очень часто таким провокатором становится поход малыша в сад или школу. Это сильный опыт для каждого человека, и он непременно пробуждается, когда наши дети проходят аналогичные этапы.
Если в эти периоды мы оказались без поддержки, в изоляции, в ситуации насмешек и издевательств, под властью страха и чувства покинутости, то наше подсознание может сработать так, что начинает видеть «врагов» даже там, где их нет.
Маме может казаться, что все воспитатели недостаточно компетентны, что они черствы, холодны и невнимательны… Опыт прошлого формирует установку, которую очень сложно заметить, ведь интеллект «упаковывает» ее в логические аргументы, которые сложно трансформировать.
Вот небольшая история о том, как я сама преодолевала эту установку.
Будучи девочкой стеснительной и катастрофически привязанной к родителям, я воспринимала садик как филиал ада на земле. Я помню даже то смутное физическое ощущение, когда предстояло туда идти: (темно, холодно, судя по всему, память сохранила воспоминания о зимнем утре), одежда туго сжимает живот и колется в области спины и шеи.
Я сижу на пуфике в коридоре и «тяну резину», лишь бы подольше не выходить. Затем промозглая серость вокруг, и мой взгляд скользит по асфальту, «перескакивая» через линии трещинок. Мы заходим в сад – кажется, словно окна сада горят одни-одинешеньки в ночи.
Дальше по накатанной: узкий тусклый коридор, моментально обволакивающий запах невкусной, как будто больничной еды, холодная раздевалка и… группа. Я стою на входе в зал и не могу сдвинуться с места. Кажется, что все смотрят на меня, а я не могу спрятаться или найти себе хоть какой-то угол для укрытия.
В плане событий я помню какие-то фрагменты, но в основном одни ощущения – одиночество, чувство беззащитности и холода от больших и строгих «теть» и один яркий эпизод унижения.
Эпизод, после которого я яростно прокручивала в голове сцену пыток с моей воспитательницей в главной роли. Но мое всемогущество осталось никем не замеченным – мне было так стыдно и страшно, что я не обмолвилась о произошедшем ни словом.
Что это за эпизод? Сердобольные взрослые могли бы сразу поднять табличку «Травма!», но я не буду спешить разбрасываться такими понятиями.
Дело было так. Однажды я долго не могла уснуть во время тихого часа. И, вероятно, создавала суету и лишние звуки. Возможно, мы даже играли с соседкой по кроватке? Не помню. Помню только одно: воспитательница набросилась на меня с яростными криками, выставила посреди зала и с силой начала стягивать трусики. Уж не помню до какой стадии она дошла, но все происходящее вызвало у меня жуткую панику и истерику. И пожалуй, подкрепило мою стеснительность и запуганность.
Справедливости ради, нужно отметить, что, вероятнее всего, мне делали замечания, на которые я не реагировала. Вот воспитателю и пришлось пустить в ход более радикальные «педагогические» приемы.
Сама ситуация и мои маленькие детские переживания остались в прошлом, как и у многих. И вспоминать о них нет особого смысла. Теперь я взрослая и сильная, справляюсь с самыми разными ситуациями. Однако, когда моему старшему ребенку исполнилось полтора года, от бабушек и дедушек зазвучал вопрос: «Вы уже решили, куда отдавать в садик?»
И я начала осознавать, что малыш подрастает и грядут важные перемены. Тот, кого я целый год носила на руках и бесконечно целовала, уже полуторагодовалый мальчишка, и через некоторое время меня ему будет мало, а мне – сложно удовлетворить все его потребности.
Вопрос о садике становился все актуальнее. И все забытые ощущения из прошлого, связанные с этим опытом, начали подниматься на поверхность.
Внутри у меня уже созрел протест: «Моего родного малыша, мою кровиночку – не отдам!» Возникает защитная установка: как будто кто-то нападает и нужно давать отпор. Как будто заранее известно, что ребенку будет там плохо. Как будто он в опасности и пора бить тревогу.
Если установка возникает еще до того, как мы переживаем какой-то опыт в настоящем, значит, она относится к нашему прошлому, которое автоматически переносится на ребенка. К счастью, мне быстро удалось это заметить, «вынести» свой опыт за скобки и быть внимательной к тому, что происходит здесь и сейчас.
Когда боль своего прошлого слишком сильна, то в поведении ребенка «мерещится» что-то свое. Вот он плачет, когда идет в сад, и ваше сердце разрывается. Его плач пробуждает те ощущения одиночества и боли, которые переживали лично вы. Но давайте посмотрим на ребенка: что происходит с ним. Может показаться, что ему также больно и страшно. Но вот уже через 10–15 минут он играет и исследует новую обстановку.
Воспитатель говорит, что он хорошо себя вел, естественно, скучал, но отвлекался. «Конечно, – „думает“ параноидная часть внутри вас, – отвлекался-то отвлекался, но на самом деле ребенок мучается». И тогда в зависимости от привычных моделей поведения родители начинают либо «спасать» ребенка из сада, находя «объективные причины», либо впадают в такую тревогу, что и ребенок «кожей» чувствует опасность, исходящую от новой среды.