#Живое воспитание. Как неидеальной маме воспитать счастливого ребенка - Страница 10
Надо сказать, сама по себе идея садика мне нравится. Мама и ребенок выходят из периода симбиоза и нуждаются в расширении пространства. Маме – чтобы уделить время реализации своих дел и планов, ребенку – чтобы получить опыт общения, игр и обучения со сверстниками вне привычной модели «мама-ребенок», «папа-ребенок», «семья». Но реализация этой идеи действительно может быть разной. От счастливого и веселого пространства, куда идти хочется, где хорошо, до каторги, где мучают и унижают детей.
Чтобы ребенок получил свой, здоровый опыт, очень важно быть уверенной и надежной опорой ему, чтобы малыш ощущал: в любой ситуации у меня есть остров безопасности. Когда же вы впадаете в тревогу, то обеспечить ему это не в состоянии.
Таким образом, мы снова возвращаемся к тому, как важно разделять личный опыт и опыт ребенка, знать, какие чувства исходят из вашего собственного детства, а какие испытывает ваш ребенок.
«Ты перестаешь быть тем, кто мне нужен!»
Один из сильнейших источников родительского раздражения, которое разрушает отношения, – это ситуация, в которой ребенок выходит за рамки ожиданий родителя. Но полбеды, когда это банальные ожидания в стиле «надо быть хорошим, опрятным, внимательным» или «злиться нехорошо». Такие ожидания, как правило, лежат на поверхности и благодаря «продвинутости» современных родителей легко поддаются корректировке.
Однако дела становятся намного сложнее, когда родители от ребенка как будто ничего не ждут, но на самом деле малыш призван выполнять определенную функцию в модели маминого или папиного мира.
Что это могут быть за функции?
– Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю.
– Соответствовать системе координат родителя.
Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю – в этом случае ребенок призван заполнить зияющую в родительской душе дыру, нехватку, потерю, компенсировать то, чего родителю остро не хватает.
Можно вспомнить множество таких историй. Мне приходит на ум случай Инны.
Эта молодая женщина в тридцать лет выглядит совсем юной, лет на девятнадцать. Ее голос нежен и робок, как у Аленушки из «Морозко». Она добра и впечатлительна, пуглива и не уверена в себе. Инна осознает это, объясняя: «Я недозрела… Когда выхожу в люди, веду себя, как… как будто мне лет двадцать».
У нее двое славных мальчишек. Старшему пять, а младшему не было еще и года.
Инна обратилась ко мне по поводу агрессии старшего сына и жалобами, что она не справляется. Он практически не играет сам – начал только после рождения младшего и может занять себя на час-два. Игры у него агрессивные («сражательные»), охота с убийством зверей. Мальчику нравятся плохие герои, потому что они сильные. Инну пугает это: «Боюсь, что он пойдет по преступной дорожке», и тут же она вспоминает про себя: «Я была послушной и хорошей, но на мои промахи мама реагировала как на проявления преступницы».
Сама по себе Инна очень часто ощущает нехватку сил и подавленность. Она часто болеет и практически перестала выходить из дома. У нее есть несколько подружек, с которыми она общается в соцсетях, в остальном с людьми Инна чувствует себя некомфортно.
Из истории Инны я узнала, что она с детства чувствовала себя нелюбимой, но, когда родила старшего, это прошло. Инна ушла с головой в ребенка. Она была в восторге от него и не отходила ни на шаг. Когда он болел, она остро переживала, и ее ласка, тревога и забота усиливались.
Ребенок занял важное место в ее жизни, ведь его безотказная нежность, любовь и восторг давали Инне все то, чего ей не хватало в своем детстве от мамы.
Ведь, будучи маленькой, Инна страдала от холодного маминого отношения. Мама много работала и уставала. Она была постоянно недовольной и раздраженной. Инне, как любому другому ребенку, сложно было понять, что дело не в ней, она воспринимала все на свой счет:
«Мама никогда меня не хвалила, ни за что. От нее не было ни поддержки, ни защиты, ни похвалы. Только до школы, когда я была маленькая, помню, мама утром целовала меня, говорила – просыпайся, зайчик. Позже она уже не встречала, не провожала, не проявляла тепло».
О своем детстве Инна вспоминает интересный случай. В первом классе она была круглой отличницей и ощущала себя и умной, и красивой, ведь ее очень хвалили. В конце первого класса сделали ее фотографию, на которой девочка себе очень нравилась. Она сказала об этом маме, на что та ей ответила в сердцах: «Нет ничего хуже, чем нравиться себе». После этого девочка стала глубоко убежденной в том, что она некрасивая.
Инна рассказывала мне: «Я очень переживала из-за этой холодности и давления. Мама все время давила, но даже не могу вспомнить чем. Не заставляла ни убираться, ни делать уроки. Но она всегда была раздраженной. Я чувствовала себя виноватой в том, что она готовит, что она „упахивается“ на даче. Что она работает, пока спина не загнется. И все плохие, она же устала. Я чувствовала себя виноватой во всем».
Это ощущение себя нелюбимой, ненужной, незначимой очень удачно компенсировалось появлением ребенка, как будто сходится пазл. Ты обретаешь все, чего тебе не хватало. Как будто душа исцеляется и восстанавливается целостность. Ведь ребенок дает ощущение не просто значимости, а исключительности. Однако этот рай, когда ребенок замещает и удовлетворяет все нереализованные потребности матери длится недолго, ведь уже около года начинают возникать первые столкновения между мамой и малышом: мама хочет одного, ребенок другого. И чем больше в нем проявляется отдельная личность, тем хуже он играет необходимую для мамы роль – обожания, любви, нежности.
Так происходило с Инной. В два-три года подросший мальчишка начал проявлять характерные в его возрасте капризы, протесты и требования. Для мамы это значило одно: злится – значит не любит. Поведение сына снова и снова заставляло ее чувствовать себя ненужной. В ответ у нее возникала защитная холодность, нежелание иметь с ним дело. Она раздражалась от его выходок, прикрикивала. Ребенок, вместо того чтобы ощутить родительскую твердость, спотыкался о мягкость, неуверенность или холодность, раздражение, и его поведение ухудшалось еще больше.
«Ты заставляешь меня почувствовать себя плохой, и это невыносимо для меня»
Бывает и так, что раздражение невозможно связать с какой-то конкретной болевой точкой, пережитой раной, однако оно все же настораживает по своей силе и неадекватности реакции. И тогда, задавая себе вопрос, с чем оно связано, можно прийти к интересным открытиям.
Дело в том, что ребенок своим поведением может повергать маму в такое состояние, которое само по себе причиняет боль, бьет по самооценке, является невыносимым. Это происходит, например, когда он ведет себя плохо, устраивает истерики или не слушает маму (в силу разных причин).
Ребенок может так выражать свое недовольство, усталость, плохое самочувствие, но для мамы это значит одно: она плохая, она не справляется. Мама воспринимает все эти проявления на свой счет и соприкасается со своей беспросветной «плохостью». Если же ее потребность в признании, в одобрении не удовлетворена, то выдерживать собственную неидеальность для нее будет слишком сложной, непосильной задачей.
И тогда, с целью освободиться от этого неприятного чувства, она начинает делать то, что, на ее взгляд, делают хорошие мамы: становится слишком мягкой и нежной или, наоборот, строгой и подавляющей.
Эта стратегия может еще больше ухудшить ситуацию и поведение ребенка, ведь мама опирается не на анализ происходящего с ребенком и его потребностей именно сейчас, а на свои абстрактные представления о том, как ведут себя «хорошие».
Таким образом, она делает все, чтобы удовлетворить свою потребность быть хорошей, вернуть себе этот образ и снять тревогу. Но в результате этих действий она находится не в контакте со своим реальным ребенком и, увы, не может быть живой, чувствующей, чуткой…