Житие Одинокова - Страница 4

— Вам в Томск надо? — спросил Василий. — А наш вагон идёт в Барнаул.

— Доеду до Новосибирска, а там, с Божьей помощью, доберусь и до Томска.

— Удивительные вы нам тут вещи рассказываете, — заметил Мирон. — Я, вроде, работник прессы, но ни о чём подобном не информирован. Знаю только, что борьба с религиозным дурманом — важная задача партии и комсомола.

— Ну это уж я не знаю, сын мой, кто тебя о чём информировал. Но всё же думаю, что со сталинской Конституцией, принятой в 1936 году, ты знаком.

— А как же! Я гражданин!

— Во-от! А в Конституции провозглашено равноправие всех граждан, в том числе и служителей культа. В статье 124-й записано: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами». Я эти пункты, сын мой, наизусть знаю! Участвовать в выборах депутатов и быть избранными тоже имеют право все граждане СССР, независимо от их вероисповедания.

— Да, что-то такое я помню… — признался Мирон, а Вася буркнул, недоверчиво глядя на попа:

— Но ведь религия — отживший пласт культуры, согласитесь.

— Вы оба имеете право так думать, можете смело меня переубеждать. Попробуйте.

Они попробовали. Спорить с хорошо подкованным священником было трудно! Они ему про равенство в труде, а он им цитату из Писания о том же самом; они про созидание ради общего интереса — а он опять цитату; прямо-таки получалось, что коммунизм и христианство — едва ли не одно и то же.

— Коммунизм желает уничтожения частной собственности, — горячился Мирон. — А при царизме церковь поддерживала существовавший тогда порядок, то есть частную собственность и эксплуатацию человека человеком. И сама эксплуатировала крестьян.

— Церковь призывала к человеколюбию, — возражал отец Анатолий. — И разве не находим мы в трудах святого Иоанна Златоуста слов: «Для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение»?

— Какой вы трудный собеседник, отец Анатолий, — пожаловался Мирон. — Ничем вас не проймёшь. Наверное, оттого, что вы знаете свои тексты, а мы свои: Маркса, Энгельса — и не можем спорить на равных.

— Маркса и Энгельса мне довелось читать, — не согласился с ним священник. — В ссылке была, знаете ли, библиотека. Фонды её небогатые я все осилил. Энгельс писал, что социализм существует давно, а своего господства он достиг в виде христианства. И Ленин говорил, что классовая борьба вначале велась под знаком религии.

— Где это он такое говорил?

— Я не помню. Вам виднее, вы знатоки текстов своих кумиров.

— Ни Энгельс, ни Ленин не были верующими. И товарищ Сталин тоже атеист.

— Сталин — первый в России глава государства, имеющий семинарское образование.

— Это он нарочно там учился, чтобы обмануть царизм, — отверг этот довод Мирон.

— Помяните моё слово, со Сталиным православие получит свой шанс.

— Скорее рак свистнет, батюшка, — смеялся Мирон.

— Это вы зря, — покачал бородой батюшка. — Сталин очень умный человек, уж вы мне поверьте. Он не может не учитывать, что советский народ — в основном верующий. Перепись населения показала в 1937 году, что две трети сельских жителей и одна треть городских — верующие.

— Данные той переписи признаны ошибочными… — начал Мирон, но Вася прервал его. Он, когда дошло до цитат из Писания, как-то задумался. Сидел, морщил лоб, шевелил пальцами, будто пытаясь что-то вспомнить, и вдруг выдал:

— «Все верующие были вместе и имели всё общее. И всякую собственность разделяли всем по нужде каждого».

Священник посмотрел на него с одобрением, а новый друг-журналист просто застыл с открытым ртом. Одиноков смущённо засмеялся:

— Вот, вспомнилось, не помню, откуда. Но не Энгельс, точно.

Отец Анатолий взморщил свой лоб:

— Если не ошибаюсь, это фраза из «Деяний апостолов». Но каким чудом?..

Мирона всего корёжило, он не мог говорить. Наконец прошептал:

— Вася! Ты что, учил наизусть поповские бредни?!

— Неужели, сын мой, ты верующий? — как эхо, проговорил отец Анатолий.

— Нет! Что вы! Это из детства… Родители по всей стране возили, заводы какие-то строили, а школ там не было, ну и учили меня все кому не лень. Один старик был, химик, он ещё с Менделеевым знался, натаскивал меня по химии. А заодно преподал Слово Божие. Я маленький был, мне нравилось читать. Хорошо запоминал. Но я атеист! Комсомолец! Понимаю, что это всё сказки старых времён.

— Ладно, — махнул рукой отец Анатолий. — Ни до чего мы не договоримся. Может, лучше ещё по стакану чаю?

— Можно, — согласился Мирон, всё ещё не сводя изумлённых глаз с Василия.

— Да, батюшка, — вздохнул Василий. — Чего там спорить. Давайте чаю.

— Николай! — позвал проводника батюшка…

На другой день, в Новосибирске, отец Анатолий попрощался с ними, с проводником Николаем, с другими пассажирами. Он уходил по перрону, с саквояжем в руке — большой, заметный; некоторые встречные отворачивались, но были и такие, кто подходил за благословением. Ребята и проводник стояли у окон, смотрели.

— Этот нигде не пропадёт, — завистливо сказал Мирон.

— Сколько стоять будем? — спросил Вася проводника.

— Долго будем, — неласково буркнул тот.

— Успеем сходить купить газеты?

— Успеете. И несколько раз прочитать успеете. Вагон перецеплять будут.

Они вышли на перрон, огляделись: батюшки уже не было видно. Зашли в здание вокзала, купили газет, пива и копчёную курицу с рук. Из радиорупора лилась песня:

Мирон, только что отучившийся на филологических курсах, возмутился фразой «С песнями борясь и побеждая».

— Получается, что народ борется с песнями и побеждает их, следуя за Сталиным. Ну скажи, я прав?

— Там же запятая должна быть, — лениво отбрёхивался Василий. Он хотел спать.

— На слух поди улови эту запятую. А песня-то не абы про кого, а про Сталина! И такая халтура. Или вот: «Сталин — наша слава». Консонантное скопление согласной «н». Два «н» сливаются, и звучит как «стали наша». Так нельзя… А вот ещё лучше: «Песнями любви и изобилья», получается какой-то поросячий визг: и-и-и… Какой графоман это написал? Ты не знаешь?

— Не знаю. Зато музыка хорошая.

— Серость, понимал бы что. В песне главное — стихи…