Житие Андрея Юродивого - Страница 4

Истинно и достоверно то, о дражайшие, что в течение целого дня он съедал одну половину сухого печения. Именно так он поступил и в тот раз, оставив большую часть пищи на столе. Когда же кто‑то подносил ему испить вина, он не отказывался, хотя никогда не пил по собственному почину. Часто он по целой неделе или по два–три дня ни к чему не прикасался, ибо сатана делал черствыми многих людей, чтобы они не давали ему ничего, сам же Андрей никого не понуждал, дабы не быть в тягость. А ведь часто, сжигаемый жаждою, не зная, как поступить, но не желая просить, он останавливался на широкой улице и, если находил лужу с водой, образовавшуюся после дождя, преклонив колено, дул на нее трижды крестообразно и пил, так что смотревшие на него приходили в ярость, и одни били, а другие говорили:"Правильно, юрод, тебе и подобает нечистотами питаться". Он же ни слова никому не говорил в ответ, но тотчас удалялся. Таково, о возлюбленные братья, было тайное житие блаженного Андрея.

И вот когда он, как было сказано ранее, вкушал, сидя в таверне с теми славными отроками, случилось, что я, ничтожный, проходил мимо и услыхал его голос. Тогда я отошел в сторону и, выбрав удобное место, стал украдкою наблюдать. Когда юноши поцеловали его и ушли своею дорогою, случилось так, что хозяин вышел за какой‑то нуждой из таверны, и Андрей остался в ней один. Тогда он огляделся вокруг и, никого не увидев, простер руки свои ввысь и сотворил молитву за тех трех юношей. Бог, Который губит всех говорящих неправду, да будет мне свидетелем, что во время молитвы он поднялся над землей и повис в воздухе. Когда я увидел это, трепет и волнение охватили меня. По исполнении же молитвы Андрей, вновь разыграв сумасшедшего, вышел наружу, в гущу толпы, дабы нести обычную службу. В этом я ради вашей любви исповедался, не хвастаясь и не похваляясь, но узрев все своими глазами.

Когда, наконец, наступила лютая зима и пронизывающий холод сковал воздух, всякая телесная природа страдала от стихии. Все здания были полны снега из‑за сильнейших ветров, срывавших кровли с высоких домов и тех, что находились на возвышенностях. Все бедняки, возопив"Горе нам!", с рыданиями и стонами угасали из‑за голода и нужды и приближались к смерти. Сосуды растрескивались, деревья отрывались от корней, а птицы небесные гибли от недостатка пищи. Меня же удручала великая скорбь по рабу Божьему, потому что был он наг телом: не было у него ни хитона, ни шерстяной одежды, ни власяницы, ни рогожи, ни хижины, но, всего лишенный, он не имел даже куда голову преклонить, потому что ведь и я не знал, где он находится, но лишь одно говорил:"Теперь он умер". Жестокая зима свирепствовала много дней. Наконец, по прошествии двух недель, когда ветер утих, глубоким вечером приходит ко мне этот славный муж. Я же, узрев его, воспрял духом и, поднявшись, обнял его и облобызал святым лобзанием. А после того как мы надолго застыли в объятии, он обратился ко мне, сдержав слезы:"Сядем, возлюбленный брат мой, ибо у меня есть, что поведать тебе". Когда мы сели, молвит он мне радостно:"Приготовь стол, дабы предались мы веселию". Я же, услыхав такую речь, отдал распоряжение все приготовить.

В то время как мальчик был занят исполнением моих распоряжений, праведник обратился ко мне:"Господин и брат мой, почему, в самом деле, ты так тревожился обо мне, полагая, что из‑за стужи я испустил дух, как все мои братья и сотоварищи в бедности? Разве ты не знаешь, что Господь хранит сокрушенных сердцем и спасает смиренных духом? Разве ты не знаешь, что сказавший мне, ничтожнейшему:"Если послужишь Мне всей душой, изведаешь Мои дары и великое утешение, назначенное тебе от Меня", — пребывает со мною? Поэтому, друг мой, отныне вовсе не думай ничего такого обо мне, ибо велика радость для тех, кто верует в Бога всей душой, и в нынешнем веке, и в грядущем". Когда он говорил о столь важном, уразумел я мыслию своею, что в той великой нужде случилось с ним какое‑то чудо. Тогда я обратился к нему с умоляющими словами и стал говорить:"Господин мой, где ты был во дни такого несчастья? Ради святого Бога, не таись от меня". Блаженный же молвил мне:"Друг мой во Христе, где же и быть безумцу и дураку, как не в безумии и дурачестве своем, как и всегда?"

"И все же, брат мой во Христе, любовь твоя и великая преданность побуждают меня довериться тебе; но заклинаю тебя Богом, сотворившим это небо и землю, не разглашать никому на свете то, что я намереваюсь поведать, до тех пор пока я пребываю в этой жизни, ибо я говорю с тобой об этом, побуждаемый безграничной любовью к тебе". Когда же я уверил его, что буду хранить тайну, он, отворив свои драгоценные уста, заговорил:"Тебе известны, о дражайший, жесточайшая беспощадность мороза, стужи и сильнейшего ветра, выдержать которые я не имел сил и погибал, ибо был нагим, неодетым и необутым. И тогда я отправился к таким же, как я, беднякам, чтобы хоть ненадолго укрыться, и они не приняли меня, но прогнали палками, как собаку, крича с отвращением:"Убирайся прочь отсюда, пес!"Я же, не находя ни отдохновения, ни спасения, разуверившись в жизни, пришел в отчаяние и сказал так:"Благословен Господь, и если я все же умру, мне это зачтется за свидетельство; ибо не будет Господь несправедлив, но, сотворивши стужу, даст мне и выносливость".

И вот, забившись в один из углов портика, я отыскал пса и лег поближе к нему, надеясь получить от него хоть какое‑то тепло. А он, увидев, что я приближаюсь к нему, вскочил и отбежал. И тогда я сказал себе:"Видишь, несчастный: настолько ты грешен, что псы — и те презирают тебя, бегут от тебя и даже как пса, им подобного, не принимают. Люди отворачиваются от тебя как от злого демона, собаки гнушаются тобой, собратья–бедняки — прогоняют; итак, что же тебе остается? Умри, пропащий, умри, потому что здесь не будет тебе спасения!"Когда я в страдании говорил это, сердечное сокрушение овладело мною, и, скованный стужею, в величайшем трепете, я заплакал, к одному лишь Богу обратив свои мысленные очи, дабы разглядеть, что сбудется со мною. И когда все члены мои похолодели, думал я, что уже испускаю дух.

И тут я внезапно почувствовал какое‑то тепло, и, открыв глаза, увидел юношу, весьма красивого видом, и лицо его сияло, как солнце. А в руке своей держал он золотую ветвь, увитую лилиями и розами, влажными от росы, совершенно не такими, какие бывают в этом мире, но многоцветными и разнообразными по природе и по виду. И вот, держа это прекрасное растение, он взглянул на меня и промолвил:"Где ты был, Андрей?"Я же отвечал ему:"Во мраке и в тени смерти". И одновременно с моими словами он коснулся моего лица этой цветоносной ветвью и говорит:"Да примет плоть твоя силу и жизнь неукротимую". И тотчас благоухание этих цветов проникло в мое сердце и вложило в меня жизнь, будто некий образ.

После этого слышу я голос, говорящий:"Отведите его для отдыха, пока не минет две недели, и затем он опять вернется: ведь Я хочу, чтобы он еще поборолся". И при этих словах я был погружен в глубокий и сладостнейший сон и не ведал, что происходит со мною, ибо подобно человеку, сладко спавшему целую ночь и поутру пробудившемуся, пребывал я в течение двух недель там, где Божий помысел повелел. А лицезрел я себя в прекрасном и предивном саду, и удивился я в душе своей и рассуждал, что же это было:"Жизнь моя протекала в Константинополе, а что я делаю здесь, не знаю". Не понимая, как в самом деле такое случилось со мной, и находясь в замешательстве, я вновь обратился к самому себе:"Вот, я стал по–настоящему безумен: мне было дано благословение от Бога, и я должен был славить и благодарить Его, я же сижу теперь и созерцаю это невиданное диво". Я чувствовал себя как будто лишенным плоти, ибо не сознавал, что на мне плоть. А хитон на мне был сверкающий, белоснежный и каменьями усыпанный, и радовался я сильно его красоте. И взглянул я на свой головной убор; был на мне венец, блистающий позолотою, сплетенный из всевозможных цветов. На ногах моих были сандалии, и пояс на мне был красного цвета, удивительно яркий. А воздух этого сада сиял неизъяснимым светом, переливаясь оттенками цветков розы. Благоухания, причудливо сменяющие друг друга, достигали ноздрей, веселя мои чувства. Словно царь, гулял я в Божьем саду и наслаждался, понимая, что блаженство мое — сверхчеловеческое.