Жильцы - Страница 23

Джекоб Тридцать Два утвердительно кивнул.

— Что вы ответите на мое предложение? — раздраженно спросил Билл. — Сколько можно трусить, мать вашу?

— Я бы тоже мог обозвать вас, грязный х..., — парировал Лессер.

Он увидел через комнату, как Айрин сделала знак молчать.

— Беру свои слова обратно.

— Вы ничего не можете взять обратно, — сказал Билл, придвигаясь пылающим лицом к Лессеру. — Таковы гребаные правила игры. Уж не потому ли вы хотите взять свои слова обратно, что они не выражают того, как вы хотели меня обозвать? Может, вы хотели сказать «грязный негритянский х...», только не набрались духу выговорить это? А ну скажите правду, приятель.

— Я скажу правду — я только о ней и думал, потому что знаю: вы хотите слышать ее.

— Чудненько, — сказал Билл. — Ну а я назову вас сраным говноедом, пидером, жидом пархатым, вороватым евреем. — Он раздельно произносил каждое слово и закончил фразу эффектным ударением.

Негры одобрительно зашумели. Тот, что с бонго, отстукал коротенькую дробь. Сэм вытер счастливую слезу из-под очков.

— Принимаю послание, — сказал Лессер, — и сдаю игру. Это мое последнее слово.

Наступило молчание. В комнате пахло потом. Он думал, что его ударят по голове, но никто не двинулся с места. Наблюдавшие эту сцену явно заскучали. Негр в красной феске зевнул. Контрабасист стал укладывать инструмент. Люди расходились. У Билла был довольный вид, Джекоб Тридцать Два с наслаждением затягивался сигарой.

Сорвав с крючка в стене шляпу и пальто, Лессер направился к двери. Айрин, когда он проходил мимо, бросила на него полный горечи взгляд.

Трое негров подскочили к двери, преграждая Лессеру путь, но Билл пронзительно свистнул и сделал знак, чтобы они отошли.

— Пропустите это белое чучело.

Чучело, белее чем когда-либо, униженное до самых пят, но все же сохраняющее присутствие духа, покинуло мансарду в тот момент, когда Мэри выскочила из ванной и бросилась в объятия Айрин.

*

Пройдя квартал, Лессер остановился наискосок от разбитого светофора, ожидая, что Айрин выйдет за ним, и она действительно вышла, но с Вилли. Они пошли в другую сторону. Лессер всю ночь видел ее во сне. Ему снилось, что она пришла к нему в комнату и они сидели, не касаясь друг друга, — ведь она была женой Вилли. Проснувшись в темноте с мыслью о ней, он, чувствуя, как переполнено его сердце, понял, что влюбился.

*

Билл, тихо посапывая, пришел к нему на следующий день. Он уселся в его драное кресло, зажал толстые руки между коленями и уперся взглядом в пол. Вид у него был такой, как будто он ужался на дюйм и похудел. Его комбинезон свободно болтался вокруг его свежевыстиранного просторного зеленого свитера. Он поправил на носу очки в металлической оправе, пригладил пушистые концы своих монгольских усов.

— Я как пить дать ничего не написал сегодня, ни одного паршивого предложения. У меня похмелье, большое, как слоновая жопа, приятель.

Лессер сидел неподвижно и хранил молчание.

Билл сказал: — Я хочу, чтобы вы знали, Лессер, как я спас вашу шкуру прошлой ночью.

— Чью шкуру?

— Сэм хотел, чтобы братцы накинулись на вас, раздавили вам яйца и отдали мясо его сучке, но я ввел вас в игру так, чтобы они насладились вашим позором и уже не жаждали вашей крови.

Лессер сказал, что если так, то он весьма благодарен.

— Что-то непохоже, мать вашу.

— Честное слово, благодарен.

— Я просто хотел, чтобы вы знали, как я сделал это.

Лессер задним числом подумал, что лучше было бы не знать. Не бередить душу ни благодарностью, ни неблагодарностью. Любить его девушку, испытывая при этом радость и покой.

*

Однажды под вечер, укрывшись в подъезде, Лессер наблюдает, как идет снег. Из снежной пелены появляется черная голова, пристально глядит на него и исчезает, как луна в гряде облаков. Эта черная голова теперь становится его собственной. Он весь день истязал себя из-за Билла: Биллу отпущено так мало, почему он должен иметь еще меньше по моей милости? Меньше, если он любит ее, больше, если не любит, — если б только я знал.

Он ждет в подъезде, на крыльце в пять ступеней, на другой стороне Одиннадцатой улицы, где живет Айрин в кирпичном доходном доме. Этим утром он зашел сюда взглянуть на надпись на почтовом ящике: АЙРИН БЕЛЛ — ВИЛЛИ СПИРМИНТ. Гарри видит письмо в ящике Айрин, одно из тех, что он часто писал, только не на бумаге. Ему представляется, как Вилли читает его при свете спички.

В письме говорится о любви Лессера Вилли прочитывает его и сжигает. Может, он и вправду сжег бы его, будь там письмо и будь там он сам. Но Вилли в своем кабинете на четвертом этаже покинутого дома Левеншпиля, он с головой ушел в работу над новой книгой. А Лессер после вечеринки у Мэри на прошлой неделе был не способен сосредоточиться на работе. Он ходил взад-вперед по комнате, а когда присаживался к столу, впадал в отчаяние от бессилия и снова вставал.

Он не пытался писать в то утро. Он вышел из дому рано, пошел к Пятой авеню, вскочил в автобус, добрался до Шестой и нажал кнопку звонка. Лессер не застал Айрин дома, она ушла на репетицию. Он возвратился домой, пытался писать. Он говорил себе — не ходи туда. Сиди на месте, черт подери. Выжди. Сейчас не время влюбляться. Вилли — сложная натура, и ему явно придется не по душе, если белый влюбится в Айрин.

Но он все-таки снова вышел из дому, чтобы увидеть ее.

Ночь. Идет снег. Лишь через некоторое время он замечает это. Он наблюдает, как снег падает на улицу, покрывает тротуары, оконные карнизы, свесы крыш домов на той стороне улицы. Лессер ждет часами. Он должен сказать ей, что любит ее, иначе он никогда больше не сможет писать.

Церковный колокол едва слышно отбивает четверти часа, продлевая ожидание. Лессер складывает в уме четверти часа. Он знает, который сейчас час: начале седьмого. Наконец из-за угла выходит высокая девушка в сапожках и плаще, в припорошенной снегом зеленой шерстяной шапочке — крашеная блондинка, естественный цвет ее волос — черный. Лессер наблюдает за ней в снежном свете уличных фонарей. Он переходит улицу, окликает ее по имени.

Айрин смотрит на него так, как будто не знает его. Затем так, как будто нехотя узнает.

Лессер говорит, что он — Лессер.

Она хочет знать, почему он сказал «шалом» в тот день, встретив ее у музея.

— Я хотел сказать, не будьте мне чужой.

— Будьте белой? Будьте еврейкой?

— Будьте близкой — так лучше.

— Что вы здесь делаете?

— Все очень просто, — отвечает Лессер. — Я пришел сказать вам, что люблю вас. Я полагал, вы бы хотели это знать. В последние дни мне очень хотелось сказать вам об этом, но в то же время и не хотелось. Думаю, вы знаете почему.

Она как будто не очень удивлена, хотя по ее глазам видно, что она все понимает и тронута. Но он не уверен, в конце концов она чужая ему.

— Мне казалось, вы интересовались Мэри?

— Не скажу, что нет. Я переспал с ней, потому что желал вас. Я ревновал вас к Биллу, когда увидел вас на Лексингтон авеню.

Она пристально глядит ему в глаза. — Вы влюблены в меня потому, что я белая, еврейка и девушка Вилли? Я хочу сказать, имеет ли это какое-либо значение?

— Может быть. Я не скажу «нет».

— Вы хотите избавить меня от жалкой жизни с негром, бывшим преступником?

— Моя любовь исповедует только любовь. Любите вы его или нет?

— Я уже сказала вам. Мы поговариваем о разрыве, но никто из нас не делает первого шага. Он по-прежнему пишет свою черную книгу в пику своей белой сучке. Я вижусь с ним по уик-эндам, но, правду сказать, мы не радуемся друг другу. Я не знаю, как быть. Хочу, чтобы он сам сделал первый шаг.

— Я люблю вас, Айрин, я хочу вас.

— В каком смысле «хочу»?

— Хочу надолго.

— Скажите просто, я не так уж умна.