Жил-был мальчик - Страница 7

Не решаясь что-нибудь произнести, он разделся, переобулся в домашние туфли, сел за стол. Несколько минут прошли в тягостном молчании.

- Я все-таки не понимаю,-услышал он наконец сырой вибрирующий голос жены,как же так? Что это все означает? И откуда вдруг это все? Почему?! Очень мило с твоей стороны, ничего не скажешь. Ты мог бы со мной сначала поговорить... мог бы хоть предупредить! А не так - камнем по голове. Как же это все! Как нам теперь жить?! И как ты только мог!.. О-о-о...- Она зарыдала, пригнувшись к валику кушетки.

Петр Иванович закурил, молчал. Ему хотелось подойти, погладить вздрагивающую спину жены, но он не решался. "Может, удастся как-то объясниться?-соображал он.- Но что сказать, что придумать? Что теперь скажешь! В том и штука, что теперь все яснее ясного: произнесены слова, смысл которых не затемнить другими словами".

- Ну, успокойся, будет,-молвил он наконец.-Что же теперь поделаешь. Я, право, не хотел...

-Что-не хотел? Что?!-вскинулась Людмила Сергеевна.- Не хотел излишних объяснений, поэтому состряпал и подсунул мне эту... это?! - Она схватила книгу, потрясла, отшвырнула.-Если не хочешь жить со мною, то можно было бы и без этого... без собирания сведений, без хлопот с типографией!.. ("Любопытный поворот темы,- ошеломленно отметил Петр Иванович.- Кто это собирал сведения, хлопотал с типографией - я, что ли?") Да и зачем все в кучу валить: и то, что я травилась спичками в школьные годы, и что меня не любил отец... и мама тоже не очень, и как меня подловили на продаже золотого кольца. До этого-то тебе какое дело? Зачем копаться!

Только теперь Петр Иванович начал понимать, что жена вовсе не нападает на него, а защищается.

- -Если- хочешь развестись, достаточно было сказать-и все, и пожалуйста, и дело с концом! Незачем собирать... "обличающий материал"! - Она рассмеялась нервно и зло.-А Андрюшку я тебе все равно не отдам. Если ты думаешь использовать... про Иннокентьева, то... во-первых, у нас с ним ничего такого не было, а во-вторых... во-вторых... все равно не отдам! И все! -Она снова заплакала.

- Погоди, Люсь, о чем ты? - пробормотал Петр Иванович.- Спички какие-то, папа с мамой, Иннокентьев... да там ничего этого нет!

- Как нет? Как это нет! - Она схватила книгу, перелистнула страницы и прочитала с утрированно драматическими интонациями: - "Она было средней дочерью, и родители не слишком любили ее. Мать любила сына и отца, отец сына, младшую дочь и одну женщину на стороне... Не ценили учителя-посредственна. Не пользовалась успехом у мальчиков, потом - у парней. Постепенно зрела обида на жизнь: ведь не хуже других, просто всем везет, а ей нет... Когда исполнилось шестнадцать лет, попыталась отравиться спичками: просто так, от скуки и неудовлетворенной мечтательности. Но не получилось, только испортила на" год желудок..." - Она захлопнула книгу.- Ах, как это все увлекательно и безумно интересно! Как это тебе важно было узнать! И о том, что вышла замуж за того, кто взял,-за тебя... Ну вот, узнал. Удовлетворен, да? Эх, какой же ты все-таки...- И Людмила Сергеевна отшвырнула книгу, как будто швыряла не книгу.

- Постой, Люсь,- Петр Иванович все более овладевал собой.- Ты в своем непременном стремлении во всем винить меня явно перегнула палку. При чем здесь ты? Ведь книга-то... не о тебе! Вот смотри,- он поднял книгу, раскрыл на первой странице,- здесь же написано: "Жил-был мальчик..."

- Какой мальчик, при чем здесь мальчик! Там написано: "Жила-была девочка..."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ранее, чем Петр Иванович окончательно понял, что к чему, он почувствовал невыразимое, огромное, как счастье, облегчение. Человека осудили и приговорили, сейчас казнят: оглашен приговор, делаются последние приготовления; скучая, покуривает врач, готовый освидетельствовать; осужденный уже простился с жизнью - как вдруг: "Да вы что, братцы, с ума сошли! Это же наш Петр Иванович, хороший парень! Развяжите его. Вот так!"

"Так вот оно что! Вон, оказывается, какая это штука! Ну и ну! Вот это да! А я-то, дурак..."

Он сел на кушетку рядом с женой, обнял ее за плечи, притянул к себе. Людмила Сергеевна попыталась вырваться, но не настолько энергично, чтобы в самом деле вырваться.

- Успокойся-ка. Ну, чего ты запсиховала, глупышка? "Разводи-иться", "Как ты мо-ог!"... Чуть что, сразу я виноват. Разобраться надо сначала.

- Что это за книга, можешь ты мне объяснить?

- Могу. С нашим удовольствием. Понимаешь, эта книга... это, собственно, никакая не книга. Это... ну, прибор такой, что ли. Он возбуждает память нашего подсознания, она становится настолько отчетливой и обобщаемой, как будто все выражено словами. И получается впечатление, что человек читает книгу о самом себе... Ты ведь не прочла в этой "книге" ничего такого, чего бы и сама не помнила, верно?

- Да-а...

- Вот видишь! Иначе и быть не могло. И я тоже - только о том, что знал и помнил. И каждый человек "прочтет" здесь то, что он знает и помнит, то есть все о себе и кое-что (именно то, что и было ему известно) о других. И ничего более! - с удовольствием закончил Петр Иванович.

- Вот оно что-о...- протянула жена. Она с иным интересом рассматривала книгу.- Смотрите, что выдумали! Как это делается?

- Ну... кибернетика с примесью телепатии - что-то в этом роде. Видимо, первую опытную партию выпустили в обращение.

- Значит, и ты прочёл... только о себе? - Жена осторожно посмотрела на него.

-Да.

- Бедненький, тебе, наверно, тоже досталось? - Она погладила его по волосам.

- Ничего...- рассеянно ответил Петр Иванович, думая о другом. ("Травилась спичками, надо же! Господи, и что мы за народ такой - люди, и чего мы такие крученые-верченые? Вот о том, что она встретила в магазине Марьмихалну, да как Марьмихална была одета, да куда намеревается поехать летом отдыхать, это я от нее всегда знаю. А что травилась да почему травилась, так бы, пожалуй, и не узнал...") - Ничего,- повторил он.- Жизнь сложна. У всех и у каждого сложна. И незачем это мусолить.

Все-таки фамилия Иннокентьев жгла память Петра Ивановича. "Какой Иннокентьев, что за Иннокентьев? - размышлял он, укладываясь спать,- И что у них было? Когда?.. А ведь что-то было серьезное, раз она даже испугалась, что могу воспользоваться фактом и отнять Андрюшку. Эх, напрасно я ей все открыл с перепугу. Нужно было сделать вид, что я о ней все знаю, и выудить у нее потихоньку. Тогда бы я действительно о ней знал-а она обо мне нет! Вот дал маху...-Он досадливо покосился на книжную полку.- А все потому, что меня эта чертова книженция привела в полное расстройство. Собственно, даже и не она. Просто сей "прибор" пробудил что-то во мне - какие-то чувственные, дословесные представления о совершенное, истинном, справедливом. Они есть в каждом человеке. Они самый суровый наш судья; судья, который все запоминает, учитывает любое - пусть не понятое, не высказанное, только почувствованное несовершенство, фальшь, неправду... Страшный судья!"