Жестокость - Страница 21

— Это? А, ну да, конечно, — это к-компост.

Мой заикающийся голос не остался незамеченным — офицер устремил на меня, можно сказать, испепеляющий взгляд.

— Угу, компост, значит, да? Пожалуй, надо на него взглянуть получше.

Я попытался скрыть от него невольно вырвавшийся у меня вздох облегчения, ибо, если уж что и заставляло меня то и дело дергаться, так это скорее блуждания Усача, не сводившего глаз с нашей новой лужайки.

Тем временем Делани принес из гаража лопату и грабли. Пока компостную кучу разбрасывали в разные стороны, я старался сохранять как можно более бесстрастный и даже скучающий вид и смотрел куда угодно, только не на моих неожиданных землекопов. Окинув взглядом дома, окружавшие наш участок в три четверти акра, я мысленно представил себе, что, очевидно, в каждом из них сейчас кто-нибудь напряженно следит за нами в прорези между створками жалюзи.

— Ну что, Делани, нам и дальше копать? — спросил один из подручных лейтенанта.

Я невольно поразился, как близко от меня стоял этот человек, когда послышался его ответ. Он внимательно всматривался в мое лицо, на котором, похоже, светилось выражение непоколебимой уверенности в себе.

— Нет, — сказал офицер. — Пора заканчивать.

Двое мужчин стояли, опираясь на ручки лопаты и грабель и горестным взглядом окидывая маленькие кучки грязи, в которые сами же превратили весь мой запас компоста. Мне даже стало их жалко и я предложил не заниматься сейчас уборкой — сам, мол, потом все сделаю.

— Нет-нет, — сказал лейтенант. — Оставьте все как есть. Мы пришлем своих людей, и они наведут здесь порядок. Так не годится.

Первыми уходила эта троица; Усач по-прежнему плелся сзади. Как, впрочем, и я. Он чуть ли не к самому носу поднес свою записную книжку и, делая в ней поспешные записи, бормотал что-то вроде «сделал… четверка… S четыре… сначала…» Снова бросив взгляд на лужайку, он внезапно сунул книжку в карман, словно только сейчас заметил, что все уже ушли. Я стоял почти вплотную к нему, а потому его поспешный рывок завалил меня прямо на заросли цинний.

Еще одним постоянным и к тому же сводившим меня с ума садовым увлечением жены было пересаживание этих самых цинний. Сейчас, когда Усач смущенно помогал мне подняться с земли, я убедился в том, что Дороти ухитрилась даже после своей смерти заставить меня основательно вываляться в земле. Однако теперь мне стало ясно, что Дороти тоже придется «пересаживать», поскольку Усач успел составить подробную карту — схему нашего участка, пометив его массой всевозможных указателей и надписей. Я понятия не имел, что такое «S четыре», однако не сомневался в том, что вскоре вся лужайка в очередной раз будет перекопана и полиция либо найдет тело Дороти, либо признает свое поражение.

Я обдумывал то весьма затруднительное положение, в котором теперь оказался, когда по моим нервам был нанесен еще один мощный удар.

— Что-то я не вижу, Миллер, следов былых сорняков, а?

— Что?.. О чем вы? — хрипло прошептал я и, обернувшись, увидел рядом с собой ухмыляющееся лицо соседа Херба Гортона.

— Да о твоих ползучих сорняках. Похоже, наконец-то ты с ними разделался — ни одного не видать.

Некоторым людям никак не удается понять, что, перепахивая лужайку, они тем самым лишь закапывают сорняки глубже под землю, чтобы на следующий год на этом же самом месте буйным цветом вновь проросли миллионы семян. Лично мне, по крайней мере, никогда не удавалось убедить в этом Дороти. «Ты просто лодырь!» — восклицала она, и потому каждую осень ваш покорный слуга исправно перекапывал одну, а то и обе лужайки семьи Дэвисов, тогда как на участке Гортонов прекрасно уживались друг с другом и люди, и ползучие сорняки.

Наконец Херб дошел и до своего заветного вопроса.

— Слушай, старина, а что это за машины с полицейскими приезжали?

Разумеется, он, как и остальные соседи, прекрасно понимал, чем именно занимается здесь полиция, но в данный момент присутствие Херба оказалось мне на руку — очень хотелось узнать, убедила ли его жену разыгранная мною сценка с отъездом Дороти. Оказалось, убедила. По словам Херба, Мэрион поклялась ему, что своими глазами видела, как я повез Дороти на станцию, и что она, дескать, даже помахала ей на прощание рукой из окна машины. Подобное известие немало приободрило меня, хотя из головы по-прежнему не выходили то самое загадочное «S четыре».

Разумеется, теперь я уже не мог взять на себя смелость закопать Дороти под компостную кучу, поскольку не был уверен, проявлял ли Делани заботу обо мне, или, напротив, продолжал в чем-то подозревать, когда говорил, чтобы я пока не наводил порядок на месте недавних раскопок, учиненных его парнями. Вместо этого я принялся бродить по лужайке, входил и выходил из гаража, но так ни к какому конкретному выводу и не пришел. Потом обследовал все комнаты, пока не понял, что лишь подвал представляет собой идеальное место.

Там у нас стояли две старые деревянные бочки, которые так трудно отыскать в наше время, и Дороти все собиралась как-нибудь весной посадить в них землянику. Но сейчас они стояли пустые, если не считать набросанного туда всякого старого хлама. Накрывавшее их полуистлевшее постельное покрывало было сейчас вывернуто наизнанку, и, поскольку Дороти никогда бы не оставила его в таком виде, я смекнул, что полицейские не обделили бочки своим вниманием и, скорее всего, скрупулезно обследовали их содержимое.

От Херба я узнал, что на субботний вечер они с женой запланировали у себя дома небольшую вечеринку для соседей и он, собственно, ради того и пришел, чтобы поинтересоваться, не стану ли я возражать, если они будут там плясать и веселиться, тогда как самому бы мне хотелось покоя и тишины.

Разумеется, я сразу же сказал, чтобы Херб даже думать перестал об отмене подобного мероприятия, и, более того, заявил ему, что, мол, отголоски их веселья отчасти помогут мне немного отвлечься от горестных мыслей по поводу исчезновения Дороти. Вернувшись к себе, я поставил будильник на четыре часа утра, поскольку предполагал, что где-то между двумя и тремя часами гости успеют разойтись, а те соседи, кто не был приглашен, облегченно вздохнут по поводу того, что смогут спокойно поспать хотя бы оставшуюся часть ночи.

Еще даже не начал заниматься рассвет, а Дороти уже оказалась в подвале внутри одной из бочек. Прежде, чем выкапывать ее тело, я, естественно, с максимальной осторожностью снял слой дерна, а по завершении работы снова уложил его на место. Когда же солнце взошло, я распаковал тюк заранее припасенного торфяного мха и принялся аккуратно разбрасывать его тонким слоем по лужайке, окончательно заметая таким образом последние малейшие следы моего ночного вмешательства.

Когда где-то к полудню из своего дома вышел Херб, я лицемерно пояснил ему, что опять же ради Дороти — где бы моя жена в данный момент ни находилась — хочу сделать так, чтобы она заочно полюбовалась вместе со мной столь безупречно ухоженной лужайкой. Херб вздохнул и сочувственно опустил мне на плечо свою ладонь; после минутной паузы он еще раз глубоко втянул в легкие воздух, затем медленно направился к себе, скорее всего, чтобы позавтракать.

Несмотря на то, что уже во второй половине дня в субботу я увидел Усача, проезжающего на своем «форде» модели 1951 года мимо моего дома, ко мне они с лейтенантом заявились лишь во вторник. При этом Делани пояснил, что хотел лишь поинтересоваться, не получил ли я за это время каких-либо вестей от жены. При этом он добавил, что через коллег в Калифорнии они связались с сестрой и кузеном Дороти, однако тем не было ничего известно о ее нынешнем местонахождении. Он также попросил меня в случае получения каких-либо вестей о ней сразу же сообщить в участок. Ни он, ни Усач даже не взглянули в сторону лужайки.

Уже перед самым уходом Делани вдруг снова вспомнил про компостную кучу. При этом он извинился за то, что забыл прислать своих людей, чтобы те все прибрали, и пообещал, что наследующее утро они уже обязательно прибудут. Усач снова извлек свою записную книжку и, как и прежде, поднеся ее к самому носу, сделал в ней несколько записей, причем я отчетливо расслышал произнесенные им слова — «сточный колодец».