Жестокость - Страница 15

Когда он вновь стал приходить в себя, свет уже не бил прямо в глаза, а в ушах стоял размеренный, монотонный стук, доносившийся откуда-то сверху. Кроме того, Сэмюелу показалось, что к этим чередующимся ударам примешиваются звуки гулко опускающихся на деревянную доску комьев земли. Да, вот снова то же самое… Но где же он оказался? И что вообще творится?..

Не доверяя глазам и ушам своим, Сэмюел Пил хотел было проверить все на ощупь — и тут же буквально зашелся от острой, пронзительной боли, когда оставшиеся от пальцев окровавленные обрубки сильно ткнулись во что-то твердое. — А духотища-то здесь какая, — подумал он. — Но почему? Где я нахожусь?

Постепенно звуки падающих на дерево комьев стали стихать, но на их место пришло новое ощущение; это был характерный аромат свежевскопанной земли. Не прошло и секунды, как от дикой, совершенно нелепой и чудовищной мысли сердце Сэмюела, как ему показалось, перестало биться вовсе — получалось, что его закапывали в землю, хоронили, причем заживо! Похоже, Томас и в самом деле лишился остатков рассудка, коль скоро решился на подобное!

В отчаянии замахав руками вокруг себя, он тут же убедился в справедливости собственной догадки. Широкие взмахи не получались — для них попросту не было места; гроб, будь он самый хороший и просторный, все же оставался весьма тесным помещением.

Сердце Сэмюела забилось с новой, удвоенной силой, причем у него возникло такое ощущение, будто он явственно различает гулкое эхо его ударов, мечущееся под низкой крышкой деревянного ящика. Не обращая внимания на боль в руках, он стал яростно колотить ими у себя над головой, стараясь сокрушить крышку гроба. Разумеется, и это оказалось совершенно бесполезным занятием.

Между тем звуки падающей на доски земли полностью стихли, так что теперь он мог различать лишь свистящее шипение собственного дыхания, да разве что гулкое биение того же отчаянно содрогающегося сердца. Воздух вокруг него с каждой минутой становился все тяжелее, жарче, удушливей; теперь к нему примешивались смрадные ароматы затхлости и сырой земли. Снова и снова он яростно швырял свое тело на боковые стенки гроба, словно пытаясь пробить, сокрушить их твердь, но от этого лишь в жгут скрутил свою верхнюю одежду, запутался в ней, что полностью сковало все его движения. Наконец он затих — неподвижный, потрясенный, едва живой.

Тогда Сэмюел Пил решил воспользоваться последним имевшимся у него средством к спасению: он широко раскрыл рот и попытался закричать, чтобы посредством истошного вопля хотя бы немного заглушить надсадные, выматывающие душу звуки биения собственного сердца — но вместо яростного крика услышал лишь невнятный стон, жалобное, булькающее, хрипловатое мычание, натужно вырвавшееся из пересохшей и потому жестоко саднящей глотки. Так вот оно как! Томас не удовлетворился лишь тем, что отрубил ему все пальцы — все вплоть до последнего, пронеслось в постепенно впадавшем в забытье от недостатка воздуха мозгу Сэмюела Пила. Ко всему прочему он ему еще и язык вырвал. С корнем..

Мистер Тридуэлл был маленьким, симпатичным человеком, который работал на преуспевающую Нью-Йоркскую компанию и занимал в ней положение, позволявшее ему иметь свой собственный офис. Как-то однажды — дело было во второй половине прекрасного июньского дня — к нему на работу пришел посетитель. Это был мужчина плотного телосложения, прекрасно одетый и довольно импозантный, с гладким, розовым лицом и близко посаженными маленькими глазками, весело поблескивавшими из-за массивных очков в роговой оправе.

Положив на кресло объемистый портфель и крепко стиснув протянутую ему мистером Тридуэллом руку, он представился:

— Моя фамилия Бунс. Я являюсь официальным представителем Геронтологического общества и прибыл для того, чтобы помочь вам, мистер Тридуэлл, разрешить некоторые из ваших проблем.

Хозяин кабинета вздохнул. — Извините меня, мой друг, — проговорил он, — однако с учетом того, что я вас совершенно не знаю, никогда не слышал о представляемой вами фирме, а также поскольку у меня нет проблем, которые могли бы вас касаться, вынужден заметить, что едва ли являюсь наиболее подходящим потребителем тех товаров, которые вы мне можете предложить. А теперь, если не возражаете…

— Возражаю? — удивленно переспросил Бунс. — Разумеется, возражаю. Дело в том, что Геронтологическое общество никогда, ничего и никому не продавало и даже не пыталось этим заниматься. Его интересы, мистер Тридуэлл, носят вполне филантропический характер. Оно занимается изучением исторических подробностей и составляет по ним соответствующие заключения, пытаясь таким образом внести свою скромную лепту в дело разрешения одной из наиболее трагических проблем, с которыми сталкивается современное общество.

— И что же это за проблема?

— Об этом, мистер Тридуэлл, вы можете судить по названию нашей организации. Геронтология, как вам известно, занимается вопросами старения и возникающими в связи с этим проблемами. Только не путайте ее с гериатрией — последняя исследует и лечит болезни преклонного возраста, тогда как геронтология рассматривает проблему старения в целом.

— Постараюсь не упускать этого из виду, — несколько нетерпеливо произнес мистер Тридуэлл. — Насколько я понимаю, в данном случае речь идет о небольшом взносе. Ну как, пять долларов вас устроят?

— Нет-нет, мистер Тридуэлл, ни доллара, ни единого цента. Я понимаю, что обычно люди именно так реагируют на всевозможные филантропические организации, однако работа Геронтологического общества построена по совершенно иному принципу. Главной нашей заботой является оказание помощи другим людям в решении стоящих перед ними проблем. Лишь после этого мы можем позволить себе поставить вопрос о каком-то вознаграждении за оказанные услуги.

— Прекрасно, — уже более любезным тоном проговорил мистер Тридуэлл. — Это значительно упрощает дело. У меня нет никаких проблем, следовательно ваша помощь мне не требуется, если, конечно, вы не измените свою точку зрения.

— Изменю свою точку зрения? — чуть обиженным тоном переспросил Бунс. — Не я, а именно вы, мистер Тридуэлл, должны изменить свою точку зрения. К сожалению, самые непростые отношения у нашего общества возникают как раз с людьми, которые на протяжении долгого времени отказывались признавать существование у них каких-то проблем. Учтите, мистер Тридуэлл, что я в течение нескольких месяцев работал с вашим делом и, должен признать, никогда даже представить себе не мог, что вы подпадете именно под упомянутую мною категорию лиц.

Тридуэлл с силой втянул воздух в легкие. — Не будете ли вы так любезны пояснить мне, что вы сказали насчет работы с моим делом. Я еще никогда не выступал в роли «дела» какого бы то ни было общества или, черт побери, организации! Какая чушь!

Бунс потратил не более секунды на то, чтобы раскрыть свой портфель и извлечь из него несколько листов бумаги.

— Если не возражаете, — проговорил он, — я хотел бы изложить вам резюме проведенных мною исследований. Вам сорок семь лет и у вас отменное здоровье. На Лонг-Айленде вы имеете свой дом — в Восточном Сконсетте, за который еще девять лет надо платить по закладной; кроме того, вы владеете машиной довольно старой модели, купленной также в рассрочку — срок остающихся выплат составляет полтора года. Однако у вас прекрасное жалованье, а потому вы не имеете никаких оснований опасаться того, что не выплатите в срок всех причитающихся с вас сумм. Надеюсь, я пока ни в чем не допустил ошибки?

— Кредитное агентство, в котором вы получили все эти сведения, пока вас ни в чем не дезориентировало, — подчеркнуто вежливо проговорил Тридуэлл.

Бунс предпочел пропустить эту ремарку мимо ушей. — Итак, мы переходим к самой сути дела. На протяжении двадцати трех лет вы состоите в законном браке и вполне счастливы, живя со своей супругой и, до недавнего прошлого, с дочерью, которая в прошлом году вышла замуж и ныне проживает с мужем в Чикаго. Сразу после ее отъезда у вас поселился ваш тесть — вдовец и к тому же, как говорится, чудаковатый человек.