Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Страница 6

И опять чем дальше на восток, тем тяжелее потери. Греция в войне потеряла около 410 тысяч человек погибшими – итог не хуже и не лучше, чем в любой другой стране, уже внесенной в этот список, но лишь до тех пор, пока не начинаешь понимать, что перед войной население Греции составляло всего около 7 миллионов человек. Из чего следует, что война унесла жизни около 6 % греков. Точно так же 450 тысяч погибших венгров составляли почти 5 % всего населения страны. Число убитых в Югославии достигло более миллиона человек, или 6,3 % населения, в Эстонии, Латвии и Литве, вероятно, до 8–9 % от общего числа довоенного населения. Поляки как нация, в сравнении со всеми, пострадали сильнее – более 6 миллионов человек убитыми, иначе говоря, почти каждый шестой поляк.

Самое большое абсолютное число жертв войны пришлось на граждан Советского Союза – около 27 миллионов человек. Эта непостижимая цифра опять-таки обязательно таит огромные региональные различия. Нет достоверных данных по отдельным регионам, скажем, Белоруссии или Украине, которые в то время не являлись отдельными государствами. Тем не менее большинство оценок числа жертв войны на Украине сходится на цифре 7–8 миллионов, или каждый пятый украинец, если, конечно, эта цифра достоверна. Общее число погибших белорусов считается самым высоким – четверть всего населения.

В настоящее время, как и в 1945 г., почти невозможно осознать на практике значение такой статистики, и любая попытка оживить эти цифры обречена на провал. Однако можно сделать вывод о том, что в среднем очередная жертва войны появлялась каждые пять секунд – и это на протяжении почти шести долгих лет. Как такое возможно себе представить? Даже люди, пережившие войну, видевшие массовые убийства, поля, покрытые мертвыми телами, и братские могилы, до краев заполненные трупами, не способны понять истинный масштаб убийств, которые происходили по всей Европе во время войны.

Наверное, единственный способ близко подойти к пониманию того, что случилось, – перестать представлять себе Европу местом, населенным мертвецами, а вместо этого подумать о ней как о месте, где возникла пустота. Почти каждый из оставшихся в живых к концу войны потерял друзей или родственников. Целые деревни, небольшие и даже большие города были практически стерты с лица земли вместе со всем их населением. Большие регионы Европы, бывшие когда-то родиной для благоденствующих и беспокойных сообществ людей, теперь почти полностью обезлюдели. И не присутствие смерти определяло атмосферу послевоенной Европы, а, скорее, отсутствие тех, кто когда-то населял ее гостиные, ходил по ее магазинам, улицам и рынкам.

Из далекого XXI века мы склонны рассматривать конец войны как время празднования. Такой вывод возникает из представленных фотографий с изображением моряков, целующих девушек на Таймс-сквер в Нью-Йорке, и улыбающихся солдат всех национальностей, прогуливающихся по Елисейским Полям в Париже. Однако, несмотря на празднества, которые происходили в конце войны, Европа на самом деле представляла собой место траура. Чувство потери было и личным, и общим. Равно как большие и малые города континента сменились осыпающимися руинами, семьи и сообщества людей сменились зияющими пробелами.

Некоторые потери, несомненно, ощутимее других. Самым явным, особенно в Восточной Европе, явилось отсутствие евреев. Эдит Банет, еврейка из Чехословакии, выжившая в войне, в своем устном интервью, данном в Лондонском музее империалистической войны в рамках исторического проекта, подвела итог того, как это отсутствие по-прежнему ощущается в настоящее время на личностном уровне: «Когда задумываешься о близких, которых мы все потеряли, понимаешь, насколько все непоправимо. Их нельзя заменить – это чувствуется и во втором, и в третьем поколении. На празднование свадьбы и обрядов бармицва могут прийти пятьдесят – шестьдесят членов семьи. Когда у моего сына были бармицва и свадьба, не было никакой семьи – вот так второе и третье поколения ощущают массовое уничтожение евреев фашистами, им недостает родственников. Мой сын не испытал жизни в семье, когда есть дяди, тети, бабушки, дедушки. Здесь пробел».

В 1945 г. большая часть людей считала членов семьи и друзей, погибших на войне, а выжившие евреи пересчитывали оставшихся в живых. Подчас таковых не находилось вовсе. В книге памяти о берлинских евреях, погибших во время войны, представлены списки целых больших семей от крошечных детей до их прадедушек и прабабушек. В ней, в частности, шесть страниц посвящены Абрамсам, одиннадцать – Хиршам, двенадцать – Леви и тринадцать – Вольфам. Подобные книги можно было составить для любой еврейской общины, которые существовали по всей Европе. Виктор Брайтбург, например, потерял всю свою семью в Польше в 1944 г. «Я единственный из пятидесяти четырех членов моей семьи выжил. Я отправился в Лодзь, найти там кого-нибудь из родных, но никого не было в живых».

Когда все потери суммированы, становится очевидно, что «пробел», о котором говорит Эдит Банет, охватывает не только семьи, но и общины. В довоенной Польше и на Украине существовали десятки больших городов, в которых евреи составляли немалую часть населения. Например, Вильно, нынешний Вильнюс – столица Литвы, был до войны родиной для 60–70 тысяч евреев. К середине 1945 г. в живых из них остались, наверное, лишь 10 %. Евреи также составляли около трети населения Варшавы – всего их было 393 950 человек, когда же Красная армия в январе 1945 г., наконец, перешла Вислу у Варшавы, советские солдаты обнаружили в городе всего 200 выживших евреев. Даже к концу 1945 г., когда горстки уцелевших потянулись назад, в Варшаве их было не более 5 тысяч.

Еврейским общинам в сельских районах повезло ничуть не больше. На обширных просторах вокруг Минска в Белоруссии присутствие евреев сократилось с 13 % от всего населения до 0,6 %. В Волыни, самом сельском районе довоенной Польши, 98,5 % еврейского населения были уничтожены фашистами и местными полицаями. В общей сложности за время Второй мировой войны погибли по меньшей мере 5 750 000 евреев, что явилось самым жестоким и систематичным геноцидом в истории человечества.

И опять же такую статистику трудно понять, пока не начнешь представлять себе, что эти цифры могут означать в человеческом масштабе. Алисия Адамс, прошедшая концлагерь в Дрогобыче (Польша), жестко описывает события, свидетельницей которых она стала: «Не только мои родители, дяди, тети и мой брат, но и все друзья моего детства и все люди, которых я знала в детстве, – все население Дрогобыча было уничтожено, около тридцати тысяч человек. Их расстреляли. Я видела, как убивают не только ближайших членов моей семьи, а всех. Я видела, как кого-нибудь убивают, каждый день – это стало частью моего детства».

Евреям, спасшимся и выжившим, возвращаться в опустевшие и заброшенные населенные пункты Восточной Европы было крайне тяжело. Известный советский писатель Василий Гроссман вырос на Украине, но во время немецкого вторжения жил в Москве. Когда он вернулся на Украину в качестве военного корреспондента в конце 1943 г., то обнаружил, что все его друзья и родственники истреблены. Он одним из первых написал о том, что вскоре станет известно как холокост: «На Украине нет евреев. Нигде – ни в Полтаве, Харькове, Кременчуге, Борисполе, Яготине – ни в одном из крупных городов, ни в одном из сотен малых городков, ни в одной из тысяч деревень вы не увидите черных, полных слез глаз маленьких девочек, не услышите страдальческий голос старухи, не увидите темного лица голодного младенца. Везде тишина. Безмолвие. Целый народ был жестоко погублен».

Вместе с уничтожением целого народа в большей части континента была также утрачена и уникальная культура, создававшаяся веками.

«Это было убийство великого и древнего профессионального опыта, передаваемого из поколения в поколение в тысячах семьях ремесленников и представителей интеллигенции. Это было убийство повседневных традиций, которые деды передавали своим внукам, убийство воспоминаний, печальной песни, народной поэзии, жизни – счастливой и горькой. Это было уничтожение домашних очагов и кладбищ. Это была смерть народа, который жил бок о бок с украинцами на протяжении сотен лет…»