Жестокая охота - Страница 81

— Но, господин полковник…

— Генрих, в данный момент нам он уже не нужен…

Заметив недоумение на лице Хольтица, полковник Дитрих снисходительно похлопал его по плечу.

— Настоящий контрразведчик должен всегда иметь в виду перспективу. Русская разведгруппа доложила в свой штаб все, что вы им разрешили увидеть. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы дезинформация сработала. Надобность в услугах русских разведчиков отпала, поскольку чересчур обильная информация и удивительная легкость, с которой ее добыли, могут насторожить полковника Северилова. То, что группа исчезла, не вызовет особого беспокойства: уже седьмая по счету и более удачливая — все-таки кое-что прояснилось. Теперь для нас вопрос состоит только в том, чтобы надежно закрыть линию фронта для других русских разведгрупп и подтвердить информацию лейтенанта Маркелова. А вот по поводу этих русских разведчиков… — полковник Дитрих прошелся по комнате. — Понимаешь, Генрих, после спецобработки мы получаем искалеченное тело, а нам нужно заполучить искалеченную душу славянина. Вернее, не искалеченную, а исправленную в нужном для нас аспекте. Вот это и есть перспектива.

— Простите, господин полковник, я не совсем понял: вы хотите их перевербовать?

— А почему бы и нет, Хольтиц? Война еще не закончена, и для нашей победы все средства хороши. Мы, к сожалению, практически не занимались подобной работой с фронтовой разведкой противника. Русский разведчик знал, что в плену его участь незавидна — допрос и расстрел. Поэтому выбор у него был, как видишь, небогат, и он дрался до последнего,

— А если Маркелов ответит отказом?

— Это ничего не изменит. Возможно, так и будет. Не будем особо огорчаться. Нужно терпеливо работать, Генрих, всего лишь. Одного-двух из них мы должны, если можно так выразиться, перевоспитать. Главное, посеять в их души надежду выжить, а уж всходы нужно будет лелеять заботливо и целенаправленно. Пашню мы подготовили — дезинформация отрезала им путь назад. Исправить положение невозможно, значит, необходимо искать выход. Вот мы им этот выход и предложим.

Полковник Дитрих надел фуражку и направился к двери.

— В шестнадцать я буду здесь, Хольтиц. Хорошо присматривайте за русскими. И пусть будут с ними, по возможности, вежливыми и предупредительными — это производит впечатление…

Капрал Виеру лежал на охапке прошлогодней соломы и предавался горестным размышлениям. Еще утром куда-то забрали Берческу, и настроение Георге оставляло желать лучшего. Из головы не выходила неверная Мэриука и ее муж, этот хромой слизняк Догару. Изредка Георге вспоминались подробности драки с немецкими солдатами, и тогда его губы кривила невеселая улыбка, которая сменялась хмурой озабоченностью: чем все это закончится? Немцы скоры на расправу…

Лязгнул засов, дверь камеры от&орилась, и два эсэсовца небрежно швырнули на солому окровавленного человека. Когда охранник замкнул камеру, Георге подошел к новому узнику поближе и только теперь рассмотрел, что это русский солдат. Он был без сознания.

“Вот сволочи!” — зло обругав про себя эсэсовцев, Виеру подложил раненому под голову побольше соломы, осторожно повернул его набок и принялся искать место ранения. Нашел с трудом — гимнастерка и нательная рубаха были заскорузлыми от засохшей крови и висели лохмотьями. С удовлетворением отметив, что пули прошли навылет и, по его разумению, не должны были зацепить жизненно важные органы, Георге тем не менее озабоченно нахмурился — видимо, русский потерял слишком много крови.

Не мешкая, он снял свое белье, порвал его на бинты, как сумел, промыл водой тело вокруг ран и хорошо перебинтовал спину и грудь русского солдата. Тот не приходил в себя. Георге приложил ухо к груди раненого, прислушался; русский дышал тяжело, сердце стучало сильно и гулко.

“Доктор нужен, — тревожился Георге, прикладывая мокрую тряпицу к голове русского. — Лихорадит…”

Виеру решительно направился к двери камеры и принялся стучать кулаками в почерневшие от времени дубовые доски.

— Тебе чего?! — рявкнул сквозь зарешеченное окошко? в двери охранник*

— Доктора позови! Умрет человек.

— Пусть сдыхает, это не мое дело! А тебе советую больше не стучать, паршивец, иначе… — охранник недоговорил, но выражение его лица было красноречивым.

— Сам ты!.. — ощетинился Георге, сжимая кулаки.

Немец в ярости рванул засов, но благоразумие взяло верх; с силой закрыв окошко и бормоча себе под нос угрозы, он удалился.

— Во-ды… — прошептал, не открывая глаз, русский солдат. — Пи-ить…

— Что? — обрадованно подскочил к нему Георге. — Чего ты хочешь?

Сообразив, что по-русски он знает только несколько слов из солдатского разговорника — “Рюки верих”, “Цтой”, “Зидавариси плэн”, “Биуду страниц”, — Георге в отчаянии пытался угадать, что говорит русский.

— Во-ды… Во… А-а-а… — застонал русский.

“Может, воды?” — бросился Виеру к бачку возле двери, нацедил полную кружку и осторожно принялся понемногу вливать воду в запекшиеся тубы. Русский глотнул раз, другой, затем жадно припал к кружке и осушил ее до дна; бессильно откинувшись на солому, он некоторое время лежал неподвижно, словно собираясь с силами, потом открыл глаза и посмотрел на обрадованного Георге.

— Где… я? — слова прошелестели, как легкое дуновение ветерка.

— Я солдат! — ударил себя в грудь Георге. — Понимаешь, солдат. Румын я! Георге Виеру.

— Что… со мной?

— Я Георге Виеру, румынский солдат! Ру-мы-ни-я, — по слогам выговорил Георге.

— Румын… — наконец понял раненый и в изнеможении закрыл глаза. — Плен…

На этот раз и Георге понял, что сказал русский, но свою радость по этому поводу выражать не стал — молча присел рядом с ним и тяжело вздохнул…

Перед обедом звякнуло окошко, и в нем показалось лицо какого-то офицера, судя по фуражке; Георге сделал вид, что не заметил его, — закрыл глаза и притворился спящим.

— Господин капитан, здесь румынский капрал, — голос мордатого охранника.

— В другую камеру, — приказал офицер.

— Некуда, — заупрямился охраните. — Полчаса назад получили новую партию, все забито под завязку.

— Ладно, черт с ними, — выругался офицер. — Здесь места всем хватит. Русские, румыны — все равно…

Когда за Алексеем захлопнулась дверь камеры, его тут же сжали в объятиях.

— Живой!! — Татарчук, несмотря на синие круги под глазами и засохший порез на щеке, засиял как новая копейка. — Живой… — гладил Маркелова, словно маленького ребенка.

— От бисови очи… — ворчал похожий на оборванца Пригода, смахивая украдкой счастливую слезу.

Степан Кучмин молча ткнулся лицом в грудь Маркелова и отошел в глубь камеры.

— Колян… плох, — негромко молвил, не глядя на старшего лейтенанта.

Ласкин, успокоенный присутствием товарищей, лежал в полузабытьи, изредка постанывая.

— Ласкин, ты меня слышишь? — склонился над ним Маркелов.

Ласкин открыл глаза, затуманенные болью, и, увидев Алексея, попытался улыбнуться.

— Ко-ман-дир… — прошептал с трудом и снова прикрыл веки.

Маркелов стиснул зубы и отвернулся; на глаза ему попался Георге, который скромно примостился в углу камеры.

— А это кто? — спросил у Татарчука.

— Капрал румынский.

— Подсадка? — шепнул старшине на ухо Маркелов.

— Не похоже. С какой стати?

— А вот с какой… — Старший лейтенант отошел в другой конец камеры. — Идите сюда, — и рассказал разведчикам о предложении полковника Дитриха.

— Вот фашистская морда! — Татарчук даже задохнулся от ненависти. — За кого нас принимает…

— Что теперь? — пытливо посмотрел на Маркелова Степан.

— Поэтому и хотелось вас всех увидеть. Может, в последний раз…

— Э-э, нет, командир, — Татарчук упрямо тряхнул головой. — Рано хоронишь и себя, и нас. Подумаем.

— Тут и думать нечего… — Кучмин оглянулся на Георге, который прислушивался к их разговору. — Слушает. Эй, парень! Подойди сюда.