Жестокая охота - Страница 110
Егор Зыкин собрался поохотиться на косолапого. Этим летом на Колыме их была прорва. С июня горела тайга в Якутии и Хабаровском крае, и, изгнанные из своих угодий всепожирающей стихией, медведи едва не стадами преодолевали горные перевалы и прочесывали в поисках пищи долины рек, богатые на ягоды и дичь.
Но в природе все отмерено и взвешено. Накормить досыта такую ораву даже богатейшие охотничьи угодья Колымы не могли. Напуганные нашествием хищников, поднялись на горные пастбища лоси, откочевали из тайги в тундру стада северных оленей-дикарей. В истоптанных медведями брусничниках и смородинниках не могли найти пропитания пернатые. Приветливая осенняя тайга оскудела, стала для зверья мачехой.
Оголодавшие медведи начали рыскать по поселкам. Кое-где забирались в кладовые, а то и домашнюю живность таскали. Притом беспрепятственно — охотиться на них было строго запрещено. По ночам редко кто отваживался выходить на улицу: неровен час, столкнешься с медведем — быть беде. Едва белая северная ночь сгущала тени, как умолкало терпеливое собачье племя. А это означало, что таежные хозяева вышли из зарослей в поселок на прокорм. Даже самые злые псы-волкодавы забивались от страха в такие узкие щели, что по утрам хозяевам приходилось вытаскивать их оттуда.
Егору это медвежье нашествие принесло большие неприятности. Его жена работала в детском садике ночным сторожем. На Крайнем Севере с работой для женщин туго, больше мужики в цене. Поэтому место сторожихи с довольно скромной зарплатой было для семьи Зыкиных манной небесной, тем более что садик располагался напротив барака, где они квартировали. Однажды среди ночи Егор проснулся от воплей, которые и мертвого бы подняли. Кричала жена — это он сообразил сразу. И причину ее испуга понял. Схватил двустволку, патронташ и как был в исподнем, так и выскочил во двор.
Картина, которую Егор увидел, в другое время и при других обстоятельствах ничего, кроме смеха, у него не вызвала бы. Жена с обезумевшими глазами карабкалась на телефонный столб, а внизу стоял огромный бурый медведь и пытался достать ее лапой. Столб был новенький, хорошо окоренный, а потому скользкий, и супруга Егора помалу съезжала вниз. Но, как только медведь дотягивался до ее ног, обутых в старые полусапожки, она с невероятной прытью забиралась почти до фарфоровых чашек-изоляторов.
Егор долго раздумывать не стал — прицелился моментом и всадил зверю под левую лопатку два жакана. Медведь все же отбежал от столба метров на пять, но глаз у старого таежника был верен, прицел точен, и косолапый брякнулся на дорогу, где вскоре и затих. Обеспамятевшую жену Егору пришлось снимать с помощью соседей. На расспросы она не отвечала — не могла.
Жена потом рассказала Егору, как было дело. Медведь ухитрился забраться в кухонную пристройку и лакомился там помоями. Тем, что туда зашла хозяйка, он, ясное дело, был недоволен, и пришлось Зыкиной вспомнить молодость, когда она брала призы по спринту на школьных спартакиадах. Но вот каким образом ей удалось вскарабкаться на столб, да еще так проворно, что медведь остался с носом, — неизвестно. Тут в памяти женщины зиял провал.
Егор своей нежданной добычей распорядился по-честному, как человек не жадный и порядочный, — шкуру оставил себе, а мясом одарил всех жителей поселка. И все было бы хорошо, тихо-мирно, да подвела его излишняя откровенность с корреспондентом районной газеты, который приехал в поселок выискивать очередного героя трудовых будней, чтобы написать о нем очерк. Молодому журналисту, который работал в районке всего ничего, ночное происшествие показалось достойным его пера.
С фантазией и молодым напором, заслуживавшими лучшего применения, он так живописал приключение Зыкиных в ту злосчастную ночь, что на второй день после публикации его статьи в поселок заявился сам начальник охотоинспектора района. Не слушая робких объяснении Егора, он быстро составил по всей форме протокол о незаконном отстреле зверя и изъял медвежью шкуру, которую незадачливый охотник не таил — она висела, засоленная и свернутая в скатку, под потолком каморки, дожидаясь вычинки.
И пришлось Егору за свой опрометчивый поступок заплатить солидный штраф. Чтобы добыть необходимую сумму, Зыкины продали кабанчика и заняли у соседей сто рублей.
Вот и получилось, что осталась семья Зыкиных в зиму без мяса. На магазин надежда была малая: туда изредка привозили только замороженные туши новозеландской баранины, которую колымчане окрестили кенгурятиной, — одни кости и жир. И тогда Егор, обозленный на вся и всех, испросив у начальства отгулы, отправился в тайгу, чтобы поправить положение, подстрелить медведя — теперь у него к косолапому был особый счет…
До зимовья оставалось не больше километра, Когда Егор вдруг резко остановился, будто натолкнувшись на невидимую в сумерках стену. Он стоял неподвижно, как каменное изваяние, и, раздувая ноздри, глубоко вдыхал стылый воздух. А руки тем временем медленно и осторожно делали свое дело — сначала с плеча сполз ремень ружья-бескуровки, затем послышался легкий щелчок предохранителя, и стволы двенадцатого калибра уставились в небольшую лощину впереди.
Там, шагах в двадцати от Егора, в густом листвяке, что-то шевелилось. Он еще не видел зверя, но этот резкий кисловатый запах опытный таежник мог различить среди десятка других — легкий низовой ветерок тянул его в сторону. Медведь — у Зыкина почти не было сомнений. “Повезло…” — мельком подумал он, но радости от такой встречи не ощутил — сумерки быстро сгущались, а в темноте со зверем шутки плохи. Однако отступать Егор не стал — в голову ударил хмель охотничьего азарта. Стараясь не делать резких движений, он освободился от рюкзака, передвинул на живот широкий охотничий нож в кожаных ножнах — чтобы был под рукой на всякий случай — и скрадком, пригибаясь и прячась за стволами лиственниц, двинулся к шевелящейся темной массе впереди: если бить, то наверняка; зверь промаха не простит.
Зыкин осторожно раздвинул ветки, перенес тяжесть тела на левую ногу, неуловимо быстрым движением прижал приклад к плечу, затаил дыхание и… опустил ружье.
На небольшой поляне, у противоположного края которой росли разлапистые лиственницы, лежал медведь. Что-то не понравилось Егору в его позе: зверь тяжело, сдавленно вздыхал, ворочаясь с богу на бок, передними лапами вяло шлепал по загривку, будто отгоняя назойливого гнуса, и временами тихо, по-собачьи, поскуливал.
“Что с ним?” — недоумевал охотник, с тревогой прислушиваясь к шуршанию веток и вглядываясь в заросли. Он разобрал, что перед ним пестун-двухлетка. А значит, где-то поблизости может быть и его мать-медведица, встреча с которой при таких обстоятельствах в планы Егора не входила, — за своего мальца она спуску не даст. Ее не испугаешь, не отгонишь пальбой, будет драться до последнего вздоха. Не дай бог промахнуться…
Тут Егор заметил рядом со зверем полуразрушенное сооружение, отдаленно напоминающее двухскатный шалаш. “Удавка… — догадался он и тут же рассвирепел: — Какая же это стерва по моему участку пенки собирает?! Да я его…”
Зыкин всей душой ненавидел этот варварский способ добычи медведя — охотой его нельзя было назвать. Соорудить ловушку особого труда не представляло: между толстыми лесинами или столбами крепилось бревно-перекладина, из жердей устраивалась крыша шалаша, на открытых входах настораживались две петли-удавки из тонкого, но очень прочного стального троса, а посредине подвешивался кусок протухшего мяса. Любопытный и нередко голодный зверь, который мог играючи, одной лапой, разрушить ловушку, тем не менее, пытаясь добраться к мясу, лез внутрь через один из входов, где его и подстерегала коварная петля-удавка. Этот жестокий, недостойный настоящего охотника способ редко приносил пользу даже в случае “удачи”. Ведь каждый день не будешь посещать ловушку, и несчастный зверь погибал в страшных мучениях, превращаясь летом за два-три дня в кучу гниющего мяса.
“Попадешься ты мне… — поминал недобрым словом Егор неизвестного, который самовольно забрался на его охотничьи угодья. — Но что делать с мальцом? Добить?”