Жестокая охота - Страница 100
— Охотничий пес… в капкан? — удивился Кудрин.
— Бывает… У нас тут все бывает… — загадочно прищурилась Валентина. — Поживете — увидите…
Новый добротный дом лесничего с крыльцом, украшенным затейливой резьбой, располагался в двух километрах от поселка. Он был срублен из толстых, хорошо выдержанных лиственниц и покрыт белым шифером. Стоял дом на берегу небольшой реки, укрывшись в смешанном подлеске. Просторное подворье, поросшее давно не кошенной травой, окружала изгородь, сколоченная из жердей. На подворье располагались хозяйские постройки: кладовая на двухметровых столбах, обитых жестью, большой сарай с навесом, под которым стояли клетки для кроликов, еще один сарай, поменьше, навес с поленницей, а за ним — небольшой флигель, окрашенный в темно-зеленый цвет. У ворот — вместительный гараж; его дверь была заперта на тяжелый амбарный замок.
Иван нащупал в кармане ключ от дома, который вручил ему Швырков, и, тая в глубине души неожиданно охватившее волнение, подошел к крыльцу.
На крыльце, загораживая дверь, стоял, ощетинившись, пес Ельмакова. Его вид не предвещал ничего хорошего.
— А, ты уже здесь? — удивился Иван. — Ну что же, давай знакомиться. Я новый лесничий. Если ты не против, будем дружить… Тебя как кличут? Молчишь? Да, жалко, что не умеешь разговаривать… Ладно, дружочек, время уже позднее, пора мне на боковую. Устал с дороги. Идем в дом, я тебя покормлю. Поужинаем вместе…
Иван, поправив лямки рюкзака, шагнул на ступеньки крыльца — и едва успел увернуться от молниеносного выпада пса; острые белые клыки щелкнули не более чем в десяти сантиметрах от лица Кудрина.
— Вот те раз… Пришел домой — здесь ты сидишь… Имей совесть, пусти переночевать. Или тебя больше устраивает обмен квартиры: ты здесь, а я — в твоей будке? Но это уже чересчур. Ведь не тебя, а меня назначили лесничим. Так что, будь добр, пропусти…
Однако пес был непреклонен. На ласковые слова Кудрина он отвечал таким свирепым оскалом, что другой человек на месте Ивана уже давно дал бы тягу. Уговаривал его Кудрин добрых полчаса. По-доброму. Хорошо разбираясь в повадках собак, он знал, что угрозами взаимопонимания не добьешься. Но, увы, все его усилия пропадали втуне. Наконец Кудрин, чертыхаясь про себя, отступил — с таким необычным псом он встретился впервые. Иван понимал причину нелюбезного приема — пес оберегал жилище хозяина; для него тот был жив. Другое смутило лесничего — пес не издал ни единого звука. Не лаял, не рычал, только показывал внушительных размеров клыки и сверкал налитыми злобой глазами.
— Ладно, хрен с тобой, зверюка окаянная… — сплюнул в досаде Иван. — Не было печали…
И он решительно направился к небольшому домику, крытая рубероидом крыша которого виднелась невдалеке, среди кряжистых лиственниц. Широкогорлая печная труба дымилась, в крохотных оконцах горел свет — на землю уже легли сумерки. Из разъяснений Валентины Кудрин знал, что там обитают двое из его лесников.
На стук из-за двери, обитой грязными ватными одеялами, раздалось:
— Входи, не заперто!
В домике была всего одна комната. Из мебели — массивный круглый стол на точеных ножках, три табуретки, видавший лучшие времена диван и широкие нары. У стола сидели узколицый старик с копной всклокоченных седых волос и суетливый бородатый мужичок в давно не стиранной голубой майке. Они чаевничали.
— Добрый вечер! — поприветствовал их Кудрин.
— Для кого добрый, а для кого — не очень… — хмуро зыркнул на него старик. — Гараня, подкинь дровишек. Еще чайку вскипятим, — обратился он к бородачу.
— Здрасте… — бородатый Гараня бочком проскользнул мимо Ивана к печке.
— За чем пожаловал, мил человек? — спросил старик, пытливо глядя на Кудрина из-под широких мохнатых бровей.
— Я новый лесничий.
— A-а… — протянул старик безразлично. — Начальство, значит. С прибытием. Садитесь, — показал на табурет.
Гараня быстро смахнул с него пыль и пододвинул к столу.
— Чайку не желаете? — заискивающе посмотрел он на Кудрина снизу вверх.
— Не откажусь. — Иван развязал рюкзак и вынул две банки тушенки. — Заодно и поужинать не мешало бы…
— Кучеряво живем… — с легкой завистью в голосе сказал старик и достал из-под стола сковородку. — Гараня, разогрей.
— Хлеб у вас имеется?
— Чего-чего, а хлеба хватает. Правда, позавчерашний, но есть можно. Если зубы в порядке…
— Не жалуюсь. Как вас по имени-отчеству? — спросил Кудт рин старика.
— Хы… — коротко хмыкнул тот. — Это вас нужно по батюшке величать, а меня зовут просто Фефа.
Только теперь, присмотревшись, Иван понял, что ошибся, записав Фефу в старики — тому было не больше пятидесяти. Но лицо его, на котором безалаберно прожитые годы проложили многочисленные морщины, выглядело на все семьдесят.
— Переночевать у вас можно?
— Что так? — Фефа, сосредоточенно отмеряя ложечкой чай, сыпал его в заварник.
— Пес Ельмакова в дом не пустил.
— Сурьезная псина. С ним шутки плохи. Повадки у него волчьи, а хватка мертвая. Нас он тоже не признает. Даже на подворье не пускает. Только в гараж. Там трактор на приколе. Ремонтируем. К зимнему лесоповалу готовимся, будем сухостой пилить.
— У него кличка есть?
— А как же. Да только нам она не ведома.
— Разве Ельмаков никогда не подзывал его при вас?
— Словом — нет, только свистом.
— Он мысли может читать, — вмешался Гараня. — Как ведьмак. Глянет — мороз по коже. Ельмаков, бывало, только бровями шевельнет, а он уже все понял, бежит приказ исполнять.
— Ну уж, мысли… — глянул на него с иронией Фефа. — Эка ты хватил. Но пес умный, это точно…
После ужина закурили. Беседовали о том о сем. Больше говорил Гараня, который понемногу осмелел. Фефа в основном поддакивал или саркастически хмыкал, если приятеля слишком уж “заносило”. Кудрин долго крепился, но все-таки решился задать вопрос, который вертелся на кончике языка:
— Как вы думаете, то, что случилось с Ельмаковым, — неосторожность, нелепый случай или?..
Гараня сразу поскучнел, приумолк и принялся сосредоточенно разглядывать свои руки. Фефа пыхнул дымом, потушил папиросный окурок и налил в свой стакан немного заварки. Выпил. Осторожно подбирая слова, ответил:
— Мы… люди маленькие… За нас есть кому думать… Гараня, стели постель. Пора спать…
Кудрин поселился во флигеле — в дом пес его так и не впустил. Несколько раз Иван пытался проникнуть туда хитростью, по-тихому, но стоило ему подойти к крыльцу, как пес безмолвным черным призраком вырастал на пути лесничего словно из-под земли. Пытался Кудрин и подкармливать его, но Молчан (так с некоторых пор Иван стал называть пса) был неподкупен — самые аппетитные куски мяса, которые только мог добыть лесничий, оставались нетронутыми.
Однажды на подворье лесничества забежал бродячий пес и с вожделением набросился на еду, предназначенную Молчану. Тот, по своему обыкновению, совершенно беззвучно вынырнул откуда-то из-за сараев, и не успел Иван глазом моргнуть, как бродяга, дергая в конвульсиях лапами, уже лежал с перекушенным горлом — ухватки у Молчана и впрямь были волчьи.
Лесники к мытарствам своего начальника относились сочувственно — флигель для жилья был мало приспособлен. До этого он служил складом, где хранились бензопилы, запасные части к трактору, спецодежда, косы, топоры и прочая необходимость лесничества. Фефа советовал Кудрину просто пристрелить пса. Но Иван даже мысли такой не допускал — Молчан своей верностью вызывал у него уважение и желание непременно подружиться. А ради этого стоило перетерпеть некоторые неудобства. Впрочем, к ним Ивану было не привыкать — он почти десять лет проработал лесничим в сибирской тайге, где условия жизни были ненамного лучше.
В конце сентября выпал снег. Иван весь световой день пропадал в тайге — знакомился с участком. Швырков говорил правду — дичи и впрямь было много. В речных поймах часто встречались сохачьи лежки, и по следам Кудрин определил, что на его участке по меньшей мере тридцать взрослых лосей и около десятка молодняка. Ближе к верховьям реки, на плоскогорье, где среди невысокого кустарника рос ягель, паслись оленьи стада. В горы Кудрин не поднимался, там ему делать было нечего, но однажды рассмотрел в бинокль снежных баранов-толсторогов, которые бродили у подножия скалистого гребня.