Жест Евы (сборник) - Страница 6

Выходя из библиотеки, Марсель Леближуа ощущал жар в голове и свинцовую тяжесть в руках. Он посмотрел в зеркало витрины и удивился, обнаружив вместо загорелого лица, соответствующего, как ему представлялось, нынешнему состоянию его души, вытянутую физиономию горожанина, лысоватого, с безвольным ртом под растрепанными усами и с усугубляющим все это неисправимо честным взглядом. Разочарованный, он нахмурился, придавая своей внешности лишней значимости. При этом глаза его рассеянно пробежали по выставленным за стеклом куклам, оружию и корабликам. Одна из надписей, выполненная броским красным цветом на белой коробке, его потрясла: «Ля Сюплеант – игра для детей и взрослых». Когда сердце немного успокоилось, он зашел в магазин. Предупредительная продавщица показала ему картонную коробку, в которой лежали игрушечные карты, компасы, правила игры, маленькие кораблики, миниатюрные сундуки, жетоны.

– Это игра для дураков, – пояснила она, – смесь домино и «Монополии». Представим, что вы купили остров ля Сюплеант – это самое главное, и с первого же броска получили две шестерки…

Ее он не слушал. Он прислушивался к грохоту у себя внутри – только что обрушились подмостки, сооруженные им в собственной душе. Неужели Жан де Биз просто записывал результаты игры с собственными детьми? Или эти каракули и должны повести его по ложному следу?

На грани отчаяния Марсель Леближуа пристроился на лавочке в сквере у набережной Круазетт и принялся вновь листать записную книжку. Каждую исписанную страницу он подверг такому пристальному анализу, что у него разболелась голова. Обычные имена, адреса, названия газет с датами выпуска… Все номера по странному совпадению – за прошедший март. Он решил заполучить их и обратился с запросом в агентство новостей. После чего поплелся на пляж. В течение всего дня из него на жену и детей изливались лишь печальные банальности. Но их ничем нельзя было задеть, настолько переполняла их радость пребывания на свежем воздухе. Андрэ связался с группой молодых людей, игравших в волейбол. Один парень по имени Патрик Мигрекюль с накачанными грудными мышцами оказывал вялые знаки внимания Жижи. Симона под тентом болтала с соседями, среди которых доминировал седеющий господин с брюшком и латиноамериканским акцентом. Так что Марселю Леближуа оставалось предаваться думам и действиям.

Назавтра, согласно последнему объявлению во «Франс-Суар», вознаграждение за блокнот стремглав подскочило вверх – до двадцати тысяч франков. Марсель Леближуа стиснул зубы и решил держаться до последнего. В последующие три дня объявления не появлялись вовсе, затем курс внезапно рухнул – пятнадцать тысяч. Еще через два дня он скатился до четырнадцати. Как все это понимать? Отступление? После некоторых раздумий Марсель Леближуа предположил, что в блокноте содержится ссылка на скоропортящийся продукт. Однако речь могла также идти и о попытке спровоцировать тревогу у нынешнего владельца записной книжки. Как это узнаешь? О, кажется он играет с сильным противником. Как раз в этот день Симона заговорила с ним о дочери, не явившейся ночевать. А он почти ее не слушал, он, совсем недавно считавший добродетель Жижи основным сокровищем в семейном достоянии, ничуть не обеспокоился, узнав, что дочь утратила невинность в объятиях пятидесятилетнего латиноса. И совсем не понимал, отчего это его жена с полными слез глазами, трясущимися плечами и сложенными в маленькую корзиночку руками требует от него использовать свой родительский авторитет:

– Это твоя обязанность, Марсель. Только ты можешь помешать нашему ребенку не совершить роковую ошибку.

Этот мужчина ищет с ней мимолетного удовлетворения. Он женат. Может быть, у него даже внуки.

– Она взрослая, – заметил Марсель Леближуа со скукой в голосе.

– Физически, но не морально, ты это хорошо знаешь! Поговори с ней! Меня она совсем не слушает, но тебя… но ты…

Он рассердился и заявил, что у него и так достаточно хлопот, и потому некогда заниматься еще и постельными связями Жижи; наконец, теперь девушка не может подцепить себе мужа, не показав на деле своих способностей между простынями, а он сам – приверженец свободной любви, он за эмансипацию угнетенного пола, упразднение ограничений и контроля над рождаемостью, и если ему и дальше будут надоедать этими историями о раздвинутых ногах, он возьмет обратный билет на первый же поезд, идущий на Париж. Изумленная заявлением, столь разительно расходящимся с привычными идеями супруга, Симона пристально на него посмотрела и прошептала:

– Ты этого скоро захочешь, Марсель, ты этого очень скоро захочешь.

Чуть погодя она заметила ему, что их сын перекрасил волосы, носит розовую шелковую рубашку, чесучовые брюки и золотой браслет на запястье.

– Ну и пускай, если это ему нравится, – ответил Марсель Леближуа, отвернув голову.

– А тебя не интересует, кто оплачивает ему подобную экстравагантность? – выкрикнула Симона.

– Он сам, конечно же.

– На пять франков в день, которые ты ему выдаешь? Нет, Марсель, ты закрываешь на это глаза, потому что тебя так устраивает! Однако тебе следует знать…

И она сообщила ему странные детали об отношениях, завязавшихся между Андрэ и незнакомыми господами самого разного возраста. Он отказался в это поверить, Впрочем, тем же вечером, посмотрев на сына попристальней, он вынужден был согласиться: действительно, нет ничего общего между тем темноволосым и вялым школьником, которого он знал еще совсем недавно, и гибким светловолосым загорелым юношей, который сегодня смотрел на него с выражением некой осторожной дерзости. Однако, повинуясь зову природного инстинкта, он решил не впутываться в решение этой головоломки, лишь бы сберечь личное спокойствие. Ему суждена более важная цель, он из страха проигрыша не может уделять даже малейшего внимания мелочным проблемам повседневной жизни. Чтобы двигаться дальше, он нуждается в облегчении нагрузки со стороны семьи. Отныне единственный его ориентир – зеленый блокнот. День и ночь в его голове, словно под легким бризом, переворачивались странички из записной книжки. Он наизусть помнил все ее иероглифы. Однако дешифровка их становилась все более обманчивой.

Вознаграждение продолжало уменьшаться раз за разом и в итоге скатилось к пяти тысячам франков. Прогрессирующая утряска довела нервную систему Марселя Леближуа до грани срыва. Через две недели отпуска он превратился в столь желчного критикана, что Симона больше не осмеливалась заводить с ним какие бы то ни было разговоры. Между тем Жижи съехала от родителей в студию, которую ей оставила в полное распоряжение одна из новых подружек. По крайней мере, это она так говорила. Андрэ вовсе перестал ночевать дома, катался на водных лыжах «как бог» и изредка объявлялся на пляже, держа нос по ветру и соблазнительно виляя бедрами.

Внезапно Марсель Леближуа решил, что в Каннах он просто растрачивает время, а настоящий след удастся взять, видимо, лишь в Париже. Потому им следует поторопиться с отъездом, вообще-то намечавшимся только через восемь дней. Когда он сообщил о своем намерении семье, запротестовали все. Здесь и такая погода, и только что обзавелись по-настоящему приятными друзьями!.. Рядом с женой и детьми, загоревшими до цвета черного хлеба, Марсель Леближуа один остался с бледным лицом и холодным разумом. Дабы оправдаться за принятое решение, он сослался на неважное финансовое положение. Действительно – у него оставалось всего две тысячи франков из тех четырех, которые он нашел. Сей аргумент смягчил раздражение Симоны, однако не поколебал бесчувственности дочери и сына. Те заявили, что благодаря вновь обретенным связям могут продлить свое пребывание в Каннах, не тратя на это ни единого су. Симона для приличия повозмущалась, а Марсель Леближуа выразил полное понимание. С его точки зрения, молодежь должна идти в ногу со своим временем и перешагивать через предрассудки стареющих предков. Только так Франция сможет лет этак через двадцать добиться признания и вновь обрести свое место в европейском сообществе. Обязанность родителей – лишь в том, чтобы отрекаться от обязанности быть родителями. Марсель Леближуа столь охотно об этом объявил еще и потому, что любой повод уклониться от личного родительского долга был ему теперь весьма кстати. Для очистки совести он выудил из Жижи обещание присматривать за братом и почаще писать письма. Дети, удивленные широтой ума родителя, расцеловали его, а Симона, прослезившись, бросила на него исподтишка одобряющий взгляд.