Жест Евы (сборник) - Страница 22

– Конечно, дурень набитый! Я же из вас самый сильный!..

– Самый сильный, самый сильный! Есть и посильнее! Если ты это сделал, значит, ты этого хотел! Чтобы всех удивить! А еще на мэрию заришься!..

– Господи, помоги! – пророкотал мясник, сжимая кулаки.

Несколько человек, бывших не в курсе, запротестовали:

– Тише вы, может, хватит уже? Или забыли, где находитесь? Вы на похоронах или черт-те где?

Поль Марвежа проглотил гнев, будто кусок черствого хлеба, и проворчал:

– Мы еще об этом поговорим…

И тут от поселка до них донесся колокольный перезвон – в том похоронно медленном ритме, что приличествует траурной церемонии. Все головы удивленно повернулись назад.

– Что это? – спросил Теофил.

– Кюре оказывает нам любезность, – ухмыльнулся учитель.

– Почерк не его! – сказал Поль Марвежа.

И словно чтобы подтвердить истинность этих слов, к кортежу приблизился какой-то черный силуэт. Аббат Мартэн! Он шел пешком, толкая велосипед, ибо дорога шла в горку. Без всякого сомнения, он возвращался с фермы Ляжуани. Во всяком случае, не мог он сейчас звонить в колокола. Кто же, в таком случае, заменил его? Сторож, конечно же! Он возвратился! Огромная радость накатила на сердце Поля Марвежа. Подозрения в его адрес развеются. Он посмотрел на приятелей – их физиономии тоже расцвели.

– Пьер Бабилу! – воскликнул мясник. – Эх, и доберемся мы до тебя, негодяй!

– Так, – высказался учитель, – можно сказать, что вы извлекли все же пользу из всего этого спектакля!

– Ах ты, грязная свинья! – заорал Поль Марвежа, толкая соседей локтями.

Все засмеялись, и парикмахер в своей коробке был забыт. Поль Марвежа решительно выбрался из тесных рядов и быстро направился к поселку. За ним, несмотря на проливной дождь, секущий лица, последовали остальные. Кортеж разваливался. Негодующие жены окликали своих мужей:

– Альфонс! Что с тобой? Вернись сейчас же!

Но с таким же успехом можно пытаться остановить каменную лавину в горах. Мужчины бежали рысцой, тесно сбившись в кучку, худые впереди, тучные чуть сзади, запыхавшись, кашляя и смеясь. Их ноги весело шлепали по грязи. Несмотря на полноту, Поль Марвежа держался в голове пелетона до самого конца. Предстоящее счастье – он вновь окажется невиновным! – будто бы сняло с него половину веса. Тем не менее к храму он прибежал едва дыша и совершенно выбившись из сил. Оглушенный звоном колоколов, он устремился внутрь.

– Где ты, Бабилу, сукин ты сын? – рычал он, машинально снимая свою кепку.

Остальные торопились за ним:

– Бабилу! Бабилу! – кричали все.

Но лишь колокольный перезвон отвечал им, падая сверху на головы. Возле гипсовых святых вспыхивали редкие лампады, да немного поблескивал крест Господень. Поль Марвежа не поднимался сюда с детства. Однако смог что-то припомнить и сориентироваться в полумраке.

– Сюда, ребята! – крикнул он.

И устремился через маленькую дверь на звук, преодолел с двадцать ступеней, попав при этом в некое подобие амвона, посреди которого висело три веревки, служащие для раскачки колокольных языков. Снизу их никто не дергал, однако звон продолжался – мощный, отрывистый. Долю секунды мясник не верил своим глазам. Приятели спрашивали снизу:

– Он там? Скажи, сторож там?

Не отвечая ни слова, Поль Марвежа поднес два кулака к готовым взорваться ушам. И кубарем покатился по лестнице. Нога его промазала мимо одной ступеньки, и он всей своей массой полетел вниз. В тот же миг колокольный звон замер в его голове. На плечи ему легла темная мантия. Кто-то поднял его – осторожно, как в раннем детстве. Больше он ничего не видел, и не было у него сил двигаться. Повиснув между землей и небесами, словно в колыбели, он понесся через ночь куда-то далеко, далеко. Лишь смутные голоса окружали его. И слышалось ему:

– Смотрите! Смотрите! Черт несет Поля! Черт несет Поля!

То были последние вразумительные слова, долетевшие до его мозга.

Если бы не ужасная забастовка личных шоферов, парализовавшая на всю минувшую зиму жизнь французской элиты, не довелось бы мсье Кокерико де ля Мартиньер вновь покататься на метрополитене. Он пользовался этим средством передвижения раньше – два или три раза. Было ему тогда лет восемь. Они нашли общий язык с гувернанткой, и в тайне от родителей та показала ему мир простых людей. Воспоминание о былой шалости осталось в его памяти весьма смутным. Обычно даже чтобы добраться до коллежа, он усаживался в фамильный «мерседес». Позже, в оккупацию, заполучил – но так, чтобы не слишком себя скомпрометировать, – аусвайс. А став шефом предприятия, уж и не представлял себе никакого другого транспорта, кроме личного автомобиля. Конечно же, он мог попросить отвезти его домой кого-нибудь из своих сотрудников или, на худой конец, заказать такси. Но под внешней учтивостью в мсье Кокерико де ля Мартиньер таился непреклонный характер, и он предпочел бороться с забастовкой собственными методами.

Радуясь брошенному таким образом вызову, он вышел на улицу и направился к ближайшей станции метро, но, попав в недра Парижа, растерялся. От нехватки воздуха, искусственного освещения и непреодолимого запаха, в котором смешались следы озона, мятных конфет и прибитой водой пыли. Белые сверкающие стены произвели на него неплохое впечатление, а относительная чистота пола даже удивила. Не зная, конечно же, проездных тарифов, он просунул в окошко билетной кассы банкноту в сто франков и был ошарашен количеством монет, выданных ему на сдачу. Вот уж и вправду – общественный транспорт ничего не стоит! Народ просто не понимает собственного счастья. Для него в больших городах сделано все.

С наивностью ребенка он поразвлекался с клавиатурой, кнопками которой можно было заставить высветиться на плане Парижа путь между нужными станциями. От его дома до работы шла прямая ветка, без пересадок. Это слегка разочаровывало – ему недоставало авантюры.

Таблички с указателями привели его к лестнице, проглатывающей пассажиров, у входа на которую образовалось нечто вроде речного затора. Там, возле невысокой дверцы, сидела молодая особа в голубой блузе и с пилоткой на голове и дырявила компостером проездные билеты. Пол вокруг нее был усеян зелеными и желтыми конфетти. Казалось, она вернулась с какого-нибудь праздника, однако счастливой при этом не выглядела. Лицо ее тяжело хмурилось, курносый нос седлали очки в прозрачной оправе, на уши свисали растрепанные завитушки волос. И хотя не было в этой физиономии ничего привлекательного, мсье Кокерико де ля Мартиньер не мог оторвать от нее глаз. Еще ни одна девушка, да и ни одна актриса так не очаровывали его. Оставшись холостым до тридцати девяти лет, он, похоже, уже и не верил в собственную фортуну. Так что же с ним стряслось? Каким ветром смело всю его опытность? Как пробрался в душу холодок этого послушничества? Дрожа от волнения всем телом, протянул он свой билет и, когда стальные челюсти компостера сомкнулись на маленькой зеленой картонке, душою почувствовал укус металла. Операция длилась доли секунды, служащая, протягивая мсье Кокерико де ля Мартиньер пробитый билетик, даже не подняла на него глаз.

Но он удалялся от нее на ватных ногах, а сделав три шага, обернулся и увидел, как она повторила тот же самый жест и с билетом другого пассажира. Его пронзила глухая и необъяснимая ревность. Дабы избавиться от чар, он принялся рассматривать развешенные на стенах афиши и на самом видном месте с признательностью обнаружил рекламу компании, которой успешно руководил последние десять лет. Посреди мощного водопада стояли два непомерных белых куба, один – стиральная машина «Ниагара», другой – «Ниагарочка», ее сестренка, уменьшенная модель. У него промелькнула идея – предложить «Ниагарочку» контролерше. Игра мысли позабавила его, и он улыбнулся. Отпусти он повод воображения – и через минуту оказался бы в плену розового тумана. Разбудил его нарастающий шум электропоезда. В вагон он зашел одним из первых и окинул взглядом соседей по путешествию. Для всех этих незнакомцев он был одним из них, никто и не подозревал, что в толпе можно встретить человека, которому миллионы французских домохозяек благодарны за белизну выстиранного белья. Пока он наслаждался анонимностью, подошел контролер и потребовал предъявить билет. С замиранием сердца смотрел мсье Кокерико де ля Мартиньер, как одним проколом лишают девственности маленькую картонку, несущую на себе деликатную метку контролерши. Он опустил билет в жилетный карман и отвернулся к окну, за которым головокружительным аллюром проносились мрачные стены подземки. Скорость, угадываемая в едва уловимых огнях, мягкое покачивание и воспоминание о молодой женщине в пилотке – все старалось запутать его рассудок.