Женское нестроение - Страница 63
Итакъ, типъ «барышни», исторически — прежде всего, результатъ позднихъ браковъ, введенныхъ въ необходимость измѣнившимися экономическими условіями французскаго быта послѣ революціи. Его вызвала къ жизни ликвидація наслѣдственной дворянской собственности, упрочило и выростило торжество благопріобрѣтенныхъ буржуазныхъ капиталовъ. Нарожденіе типа можно опредѣлить хронологически съ большою точностью. Въ 1798 году Демутье издаетъ книгу для дѣвицъ — «Письма къ Эмиліи о миѳологіи», въ 1809 году выходятъ въ свѣтъ «Сказки для моей дочери» Буйльи. Между двумя этими произведеніями, обращенными, на разстояніи всего одиннадцати лѣтъ, къ одному и тому же возрасту — непроходимая нравственная пропасть. Демутье говоритъ еще съ молодою дѣвушкою стараго режима — юнымъ существомъ, предназначеннымъ волею всемогущей природы къ восторгамъ любви и жизнерадости. Книгу Демутье нельзя дать въ руки современной «барышнѣ«: ея лукавое, веселое, животное, почти языческое міросозерцаніе — школа сантиментальнаго сладострастія, — можетъ быть, пригодная, въ своемъ родѣ, для женскаго поколѣнія, переходившаго непосредственно изъ дѣтской комнаты въ супружескую спальню, но совсѣмъ неудобная для поколѣнія, которому, въ ожиданіи брака, надо цѣломудренно заглушать въ себѣ голосъ инстинкта въ теченіе трехъ, пяти, семи, десяти и болѣе лѣтъ. Буйльи, Жанлисъ и прочіе авторы для юношества въ первую четверть XIX в. направляютъ всю свою дѣятельность, чтобы притупить инстинктъ въ его прямыхъ, натуральныхъ требованіяхъ, съ подмѣномъ ихъ идеалистическими суррогатами эѳирной мечтательности, красивой сантиментальности, отвлеченныхъ порывовъ въ неизвѣстное, съ суровымъ противодѣйствіемъ имъ обновленными мотивами, заимствованными изъ прописей, забвенной было аскетической морали: покорность Провидѣнію, скромность, послушаніе, чувство долга и пр. Такимъ образомъ, дата рожденія «барышни» падаетъ для Франціи, a слѣдовательно и для всѣхъ европейскихъ странъ, отражавшихъ ея культурную эволюцію, на первое десятилѣтіе XIX вѣка. У насъ, русскихъ, въ это время Наташѣ Ростовоі было 7–9 лѣтъ, Татьяна Ларина только что родилась, будущія жены декабристовъ — «Русскія женщины» — едва умѣли лепетатъ и ходили пѣшкомъ подъ столъ, a Вѣра и княжна Мэри еще не зачинались. Сопоставляя съ этими литературными образами первыхъ русскихъ «барышенъ» Софью изъ «Горе отъ ума», которая значительно старше яхъ всѣхъ, нельзя не убѣдиться и по роднымъ примѣрамъ, что хронологія Реми де-Гурмона построена остроумно и основательно: Татьяна, «Русскія женщины», — это уже будущій XIX вѣкъ, воспитанницы Буйльи, тогда какъ «дочь! Софья Павловна, срамница!» — вся еще въ прошломъ восемнадцатомъ, — ученица Демутье.
Во французскую жизнь и литературу «барышня» вошла, какъ вездѣсущій символъ показной цензуры нравовъ. Книга для барышенъ, — язвитъ Реми де-Гурмонъ, — важный предметъ торговли, ежегодно поощряемый къ производству академіей и нѣкоторыми другими благотворителъными обществами. Ради барышенъ переводятся безвкуснодобродѣтельные ханжескіе романы чопорныхъ англійскихъ лэди. Ради барышенъ классическая антологія противоестественно превращена въ руководство добрыхъ нравовъ. Ради барышенъ преслѣдовали судебнымъ порядкомъ автора «Мадамъ Бовари» (Г. Флобера), и услужливая критика замалчивала талантливыхъ беллетристовъ, не слишкомъ щепетильныхъ по части морали. Ради барышенъ не былъ допущенъ въ число «безсмертныхъ» акадеыиковъ Эмиль Зола. Ради барышенъ правительственные театры изгнали со своихъ сценъ Шекспира. Ради барышенъ исторія сочинила изъ подлѣйшаго вѣка Людовика XIV героическую эпоху добродѣтели и рыцарскаго достоинства. Ради барышень — тысяча условныхъ лжей науки, искусства и литературы, въ которой умерла искренность слова такъ же, какъвъ жизни умерла откровенность темперамента, прямота чувствъ, ясный языкъ страстей.
Теченія реалистической литературы, начиная съ Теофиля Готье, Флобера въ романѣ, съ Бодлера въ поэзіи, представляютъ собою какъ бы мужской бунтъ противъ тираннической опеки «барышни» надъ мыслью вѣка. До извѣстной степени, именно бунтомъ вызываются крайности натурализма, которыя ввела въ моду французская беллетристика послѣ второй имперіи, усердствуя въ нихъ съ преувеличенною настойчивостью и часто, надо сказать правду, безъ особойвъ-томъ необходимости. Это — крайности возстанія, крайности людей, мстительно разсвирѣпѣвшихъ на первопричины своего рабства. Реалисты, натуралисты сознательно и гнѣвно зачеркнули для себя семейную публику, гдѣ «барышня» — центръ, идолъ, конечная цѣль, термометръ и барометръ домашняго культа и строя. Они пишутъ только для мужчинъ и для тѣхъ, сравнительно очень немногихъ, французскихъ женщинъ, которыхъ идейная эмансипація вѣка успѣла поставить на точку мужского міросозерцанія. Отсюда тѣ капризныя бравады талантливаго Зола, едва-ли не геніальнаго Гюи де-Мопассана и др., что, при всемъ совершенствѣ ихъ творчества., все-таки, вотъ уже слишкомъ сорокъ лѣтъ, держатъ французскую «настоящую литературу» въ зыбкой пограничности съ литературою «непристойной». Вѣкъ идеалистическвкъ лицемѣрій выработалъ предразсудокъ, что «знать все» — привилегія однихъ мужчияъ, и вотъ — литература, открывающая «все», тоже становится исключительно мужскимъ достояніемъ, запретнымъ въ силу обычая (по крайней мѣрѣ, оффиціально!) для женскаго пола. Типъ «барышни» и брачныя метаморфозы, развивающіяся на подготовительной почвѣ этого типа; — злѣйшіе враги и тормозы прогресса французской литературы. Въ буржуазныхъ семьяхъ авторы дѣлятся на такихъ, чьи книги «можно забыть на столѣ въ гостиной» рядомъ съ цвѣтами, альбомами, бездѣлушками, и на такихъ, чью книгу оставить на столь добропорядочномъ и благонравномъ столѣ — чуть не уголовное преступленіе. Одинъ австріецъ французскаго воспитанія, путешествуя со мною по далматинскому побережью. усердно пряталъ отъ моей жены книги, взятыя имъ въ дорогу. Я думалъ, что это потайная и, очевидно, стыдная литература — по меньшей мѣрѣ, какіе-нибудъ забубенные томы съ задворковъ порнографическаго издательства Оффенштадта или ему подобныхъ спекулянтовъ, и удивлялся охотѣ нашего умнаго и даровитаго спутника засорять свои мозги такою дребеденью. Каково же было мое изумленіе, когда запретныя книги оказались романами Флобера, съ «Саламбо» во главѣ, «Rouge et Noir» Стендаля и «Mademoiselle Maupin» Теофиля Готье! У русскихъ дамъ этотъ эпизодъ вызоветъ презрительныя, a можетъ быть, и не совсѣмъ довѣрчивыя улыбки, но — да! невѣроятно, a оно такъ: Стендаль, Флоберъ, Теофиль Готье, Бодлэръ, Зола, Гюи де-Мопассанъ, Октавъ Мирбо и пр. заперты въ индексѣ librorum prohibitorum, въ незримомъ, но всѣмъ извѣстномъ каталогѣ книгъ, которыя «нельзя забывать въ гостиной» и о которыхъ еще болѣе нельзя спросить французскую барышню: читали ли вы?
Цензурою постояннаго соображенія: годится ля для барышенъ? — объясняются низкій уровень и бѣдность выбора семейнаго чтенія во Франціи. «Настоящую литературу» добропорядочный буржуа не пускаетъ въ домъ, потому что ее неудобно забывать въ гостиной, a литература для барышенъ не нужна взрослымъ людямъ, ибо скучна выше всякаго терпѣнія, лишена правдоподобія и здраваго смысла. Французская провинціальная семья перестала читать, — говоритъ Реми де-Гурмонъ, — потому что г. Онэ глупъ, a г. Поль Абданъ не имѣетъ нравственности. Идеалы провинціи: ахъ, если бы къ генію Бальзака да чистоту Фенелона! Русскому читателю эти трагикомическія вожделѣнія напоминаютъ мечты Агаѳьи Тихоновны о женихахъ: вотъ кабы къ носу Подколесина да фягура Яичницы! Однако, подобныхъ желаній и разсужденій не чужды даже самыя передовыя семьи Франціи: я думаю, — уязвляетъ мимоходомъ Реми де-Гурмонъ, — даже до семьи г. Жореса включительно!
Что же читаетъ французская барышня? Изъ 133 молодыхъ образованныхъ дѣвушекъ, опрошенныхъ Реми де-Гурмономъ о любимомъ ихъ авторѣ, объявиля таковымъ: Расина — 19, Корнеля — 17, Боссюэта — 11, Севинье — 10, Мольера — 9, Ламартина — 8, Шатобріана — 7, Буало — 6, Лафонтена — 5, Гюго — 4, Фенелона — 3, Мэнтенонъ — 3, Малерба — 3, Ронсара — 2, Сталь — 2, Жюля Верна — 2, Мюссе — 2, Ростана — 2. По одному разу указаны: Вальтеръ Скоттъ, Эженя де Геренъ, m-me Сегюръ, Перро, Андерсенъ, Мишле, Монтэнь, Зинаида Флеріо, Толстой, Бюффонъ, Додэ, Сарсэ, Б. де Сенъ-Пьеръ, Гонкуры, Жуанвиль, Коппе, Паскаль, Карлъ Орлеанскій, — и одинъ нзъ новѣйшнхъ поэтовъ, «недавно умершій», котораго Реми де-Гурмонъ не называетъ, но, судя по намекамъ, вѣроятно, Поль Верленъ.