Женский портрет в три четверти - Страница 1

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин

Женский портрет в три четверти

Глава 1

Позвольте представиться - конгрессмен - А вот и я!

Зря старался: в комнате ни души. Только электрический чайник посапывает на мраморном подоконнике.

За десять лет службы в редакции пожарная охрана выработала у меня условный рефлекс на электрические приборы - я тут же выдернул шнур из розетки. Затем огляделся.

Стоит человеку на день-другой отлучиться, как на его столе начинают играть в шахматы, складывать ненужные вещи и пить чай. Меня не было почти месяц, и на своем рабочем месте я обнаружил две пепельницы, заполненные до краев окурками всех мыслимых сортов - от нашего плебейского "Дымка" до экзотических "Голуаз",- порванную пластиковую сумку с портретом певца Леонтьева, кусок торта, горшок с кактусом, коробочку с тенями для век и совершенно редкостную вещь - огромную вяленую рыбу, чуть меньше акулы, но с головой леща.

Я принялся перекладывать весь этот культурный слой на другие столы, сообразуясь с известными мне наклонностями и пристрастиями сослуживцев: кому кактус, кому косметику. Только рыба оставалась непристроенной, ибо такое богатство, по моему разумению, не может принадлежать одному человеку. Вот так, с лещом в руках, в светлом послеотпускном настроении, я и бродил по обширной редакционной комнате, которую занимал мой родной отдел науки, школ, вузов, дошкольных учреждений и чего-то там еще, пока не услышал за спиной: Как отдохнул, конгрессмен?

Татьяна Аркадьевна, секретарша отдела, маленькая, добрая и всезнающая женщина, стояла в дверях и разглядывала меня несколько изумленно. Поначалу я приписал изумление своему загару, которым очень гордился, но потом решил, что причина скорее в темно-синем костюме - я надеваю его только в особых обстоятельствах, скажем, после месячного отсутствия на службе. На всякий случай я улыбнулся Татьяне Аркадьевне как можно лучезарнее.

- Ну и глупый же у тебя вид с этой рыбой! - сказала она.- Положи на подоконник. Как отдохнул?

Освободив руки, я сел в единственное и крайне потрепанное кресло, в которое у нас усаживают самых почтенных посетителей, и стал, загибая пальцы, излагать свои доводы в пользу отдыха в Крыму ранним летом. На третьем пальце терпение Татьяны Аркадьевны кончилось.

- Извини, конгрессмен,- вежливо сказала она.- Тебя генерал спрашивал. А у меня еще гора писем.

Тут самое время кое-что объяснить. Во-первых, насчет генерала. Упомянув это воинское звание, милейшая Татьяна Аркадьевна имела в виду вполне штатского человека, занимающего, однако, в нашей газетной иерархии место на самом верху. Это член редколлегии, заместитель главного редактора, которому подчиняются несколько отделов, в том числе и наш. Вид у него не осанистый, совсем не генеральский, напротив, человек он худой, если не сказать худющий, нервный, егозливый, юркий. Но донельзя властный и возражений не терпящий. По долгу своей идеологической службы он бывает в таких местах, куда обычный человек просто так не войдет - не пустят. Вот и прозвали его генералом. О прозвище своем он знает, оно ему нравится.

Теперь о моей кличке. В законодательные органы зарубежных государств я никогда не избирался, да и вообще, если честно, за границей не бывал. Зовут меня Константином Григорьевичем, и генерал, который склонен все подряд сокращать, обычно пишет на полях моих рукописей: "Кон. Гр., пр. переговор." (это при полном здоровье) или "Кон. Гр., абс. ерунд." (когда у него пошаливает печень). От Кон. Гр. до конгрессмена один шаг, и мои коллеги давным-давно его сделали.

Но это только одна версия; есть и другая. При всем моем более чем скромном положении в газете я здесь главный специалист по научным конгрессам. Когда в Москве ли, в Тбилиси или где-то еще собираются ученые, меня посылают за материалом. Ну и силен я в науках! О конгрессе по биофизике писал, о съезде лингвистов - писал, о симпозиуме по ледникам - тоже, а про связи с внеземными цивилизациями и говорить не приходится.

Честно признаться, образование у меня самое что ни на есть гуманитарное, и если в беседе с искусствоведом я могу еще ввернуть словцо, не рискуя показаться невежей, то с физиками или химиками общаюсь крайне осторожно. Да от меня, собственно, многого и не ждут. Строк сто в день открытия конгресса - сколько участников из каких стран, немного о значимости проблемы, кратенькое интервью с кем-либо из организаторов. На второй или третий день - беседа с крупными учеными; хорошо, если один наш, другой из братской страны, третий с Запада - так сказать, пропорциональное представительство. И еще напоследок несколько строк о закрытии, о бесспорной плодотворности научных форумов и значительном вкладе нашей науки в кардиологию, гляциологию или еще какую там "логию", которой был посвящен столь успешно прошедший симпозиум или конгресс.

Что же касается научных премудростей, то их, разжевав до моего понимания, сообщают в пресс-бюллетенях. Да и зачем мне знать тонкости ядерного синтеза, цитогенетики или акушерского дела?

О конгрессе акушеров я, между прочим, тоже писал, может быть, вы помните мой материал "Забота о будущем поколении". И еще в этом году были напечатаны "Форум ученых-селекционеров" и "Химики встречаются в Риге". Не то чтобы литературные шедевры, но информации, право же, достаточно.

Я люблю эту работу. Мне приятно ходить по величественному фойе со значком прессы и пришпиленным к лацкану прямоугольником, на котором написана моя фамилия, прислушиваться к разноязыкому говору, сидеть на пленарных заседаниях и внимать через наушники синхронному переводу, ловить на слух уже понятные мне термины и ощущать свою причастность к великой науке. К тому же в эти дни шеф относится ко мне уважительно и не дергает меня по пустякам.

Своему семейному счастью я тоже обязан конгрессу. По дороге на один научный форум (в Ташкент, кажется,- там собирались киноведы или, нет, герпетологи) я познакомился со стюардессой Олей. Полгода чуть ли не каждый день я звонил ей из редакции в Домодедово, и, хотя всегда говорил шепотом, прикрывая трубку ладонью, в один прекрасный день над моим столом появился самодельный плакат: "Отправляясь на конгресс, берегитесь стюардесс!" Впрочем, проникнуть в тайну было несложно: этот период моего творчества отмечен серией статей об Аэрофлоте, что позволяло мне с чистой совестью ездить в аэропорт и в служебные часы. После того как мы поженились и Оля переехала ко мне из общежития, интерес к авиационной теме угас. На память остался очередной плакат, на который Саша Могилевский не пожалел клея и рабочего времени: к самолету шагает деловой мужчина, под его шляпой можно обнаружить мою голову, а подпись гласит: "Если вам жениться охота, не избегайте Аэрофлота!" Теперь вам понятно, отчего я конгрессмен и почему не обижаюсь на эту кличку?

Я застегнул пиджак на верхнюю пуговицу, придал лицу независимое выражение и отправился к генералу. До его кабинета всего две двери, десяток метров, но какая служебная дистанция! Когда я уже собирался толкнуть клеенчатую дверь, ко мне подскочил Саша Могилевский, единственный в газете человек, который зовет меня по имени.

- Привет, Костя,- торопливо сказал он.- Ты меня разыщи в Доме конгрессов, поговорим.

И убежал по коридору - в курточке из дешевого букле и с огромным кофром через плечо, похожий на транзитного пассажира с Казанского вокзала.

- Как отдохнули, Константин Григорьевич? - прокричал генерал, чуть-чуть, для проформы, приподымаясь со стула.

Скажите пожалуйста - ему интересно, как я отдохнул. Его мысли блуждают в лабиринте директивных мнений и согласований; что ему моя скромная персона! И вообще от начальства лучше держаться на расстоянии, это я давно усвоил. Поэтому я промямлил что-то невнятное, но явно благодарственное. Зазвонил телефон, генерал, жестом пригласив меня сесть, вступил в разговор, неинтересный для меня, да и для него тоже. Мой высокий начальник, говоря по телефону, имеет привычку растягивать слова и медленно склеивать их во фразы бесконечной длины. Интересно, когда я стану начальником, научусь ли говорить так же значительно или буду по-прежнему перескакивать с темы на тему?