Женщина в зеркале - Страница 73

Анна не заметила Брендора. Она вышла прямо к месту казни.

Лошадь под судебным приставом встала на дыбы.

Анна смотрела на птиц, летавших в вышине.

Что за восхитительный подарок сделали ей своим приговором! Прежде она любила этот мир по привычке. Сегодня она любит его, потому что это невозможно отложить, она любит его с необычайной силой. Она может достичь истинной любви. Чистой, бестелесной любви.

Невероятно! Можно испытать счастье даже перед собственным концом.

Палач привязывает ее к столбу.

— Не нужно меня душить! — умоляет она. — Я хочу все пережить.

Палач застывает на мгновение, пожимает плечами. В просьбе Анны ему не нравится только одно: он только что потерял полагающиеся ему деньги.

Анна закрывает глаза. Лишь бы боль не одержала над ней верх. Она принимает свою казнь, не пытается избежать ее. В душе она дала согласие смерти. Более того, она даже призывает смерть в своих молитвах.

«Я доверяю. Природа все предусмотрела. Я видела, как умирают животные. Когда собаке очень тяжело, она умирает. Смерть приходит только в конце очень сильного страдания. Она добра. Освобождает. Смерть принадлежит к таинству жизни».

Она обещает не уступать. Но и не цепляться за жизнь. Она не будет бороться. Палач поджигает вязанки соломы и сена. По толпе пробегает дрожь нетерпения, люди возбуждены, не понимая, чего же именно они ждут.

Анна поднимает взор к небу.

Ей начинает казаться, что перед ней раскрывается бесконечность. Мир застывает навсегда. Эту картину она унесет с собой в вечность. Небо белесое, как перламутр раковины. Ветер легок, как вздох, воздух влажен, как дыхание.

Анна опускает веки: отныне она будет жить в воспоминании об этом мгновении.

«На самом деле я не исчезну. Они не убьют меня, из-за них я буду жить вечно».

Начинает подниматься дым, он проникает ей в грудь, наполняет ее, заполняет легкие. Она хочет удержать его в себе и не кашлять.

Ноги пронизывает острая боль. Как укус. Первые языки пламени впиваются зубами в ее тело. И тогда Анна раскрывает объятия смерти, как раскрывала их жизни. Она отдается ей, открывает рот и умирает.

Когда пламя добралось до юной осужденной, толпа содрогнулась. Еще не одно десятилетие свидетели казни будут рассказывать, что в голосе Анны слились крик боли и стон наслаждения.

41

Инсбрук, 20 сентября 1914 г.

Господину графу Францу фон Вальдбергу

Сударь,

сомневаюсь, что вы помните меня, поскольку видеть могли всего дважды — на вашей помолвке и на торжественном бракосочетании. Однако Ханна, вспоминая свою юность, говорила вам обо мне. Вероятно, вам незнакомо и мое настоящее имя — Маргарет Питц, в замужестве Маргарет Бернштейн, скорее, вы знаете меня под домашним именем Гретхен, поскольку Ханна из-за своей чувствительности никогда иначе меня не звала. Я на десять лет ее старше и всегда считала ее своей младшей сестрой, хотя между нами не существует никаких кровных связей. Богу было угодно, чтобы мы встретились в детстве и взаимная привязанность продлилась всю жизнь.

Не знаю, какой отклик найдут мои слова в вашем сердце, поскольку Ханна повела себя с вами весьма странным образом. В ее оправдание могу лишь сказать, что она все всегда делала в полную силу — любила, ненавидела, целовала, разрывала отношения, узнавала, забывала… Ей была неведома середина, она могла жить, только полностью отдаваясь своим чувствам. Ее могли разрывать противоречия, примером может послужить ее отношение к вам: сначала она вас боготворила, а потом подвергла всевозможной хуле.

Тронет ли мое письмо сердце мужчины? Дочитаете ли вы его до конца? Или же порвете, прежде чем я успею дойти до самого главного… Не представляю себе… По письмам, которые я получала от Ханны после свадьбы, я составила себе представление о вас как о человеке внимательном и милосердном. Возможно — не без оснований, — вы ее теперь искренне возненавидели, но, думаю, раньше вы ее искренне любили.

Ханна продолжала писать мне, за исключением того периода, когда она хотела забыть о прошлой жизни и начать новую. Брак ваш от этого пострадал, наша дружба — тоже. Если супружеская пара разводится и супруги расстаются, дружба прерывается лишь из-за предательства. Наступил день, когда Ханна перестала мне писать. И хотя, когда она вернулась ко мне, я сделала вид, что забыла причины этого разрыва, я помню их во всех подробностях.

Я обвинила ее в том, что она вводит в заблуждение людей по поводу собственного рождения. В Вене во время лечения у доктора Калгари она под гипнозом выдала так называемую тайну своего рождения. Но то, что она наговорила в тот день, сплошная выдумка, басня, с которой она никак не хотела расстаться.

Для ее выздоровления было небесполезно напомнить ей о реальности. Но, прочитав мое письмо, она пришла в такую ярость, что разорвала нашу дружбу, запретила мне писать ей, что, впрочем, было нетрудно, поскольку она скрывала свой адрес.

Что же она наговорила доктору Калгари?

Что ее бросили в детстве, что она никогда не знала своих настоящих родителей, что у нее не было никаких родственных связей с теми, кто воспитывал ее до восьми лет. Все это сплошные выдумки.

Ханну воспитывали ее собственные родители, Максимилиан и Альма. Ей это было прекрасно известно — могу подтвердить, — поскольку знаю ее с колыбели: я все же на десять лет ее старше. Эту историю она придумала после несчастного случая, который стоил жизни ее родителям. Когда Максимилиан и Альма умерли, она постаралась забыть их. Она не только редко вспоминала о них, но и уничтожила все следы их жизни — фотографии, портреты, семейные реликвии. Она не обращала никакого внимания и на состояние, которое они ей оставили, — этими миллионами управлял до ее совершеннолетия мой отец — опытный бухгалтер. Поскольку это богатство было унаследовано от них, оно жгло ей руки. Вам известно лучше, чем мне, как неразумно она распорядилась ими, собирая свою бесконечно дорогую коллекцию хрустальных шаров; наконец, перед отъездом в Вену она настаивала, чтобы оставшиеся деньги попали к вам. Читая ее последние письма, я поняла, сколь благодетельной она считала бедность, причем не из-за христианских побуждений, а скорее потому, что своей нуждой она стирала последние следы тех, кто произвел ее на свет.

Из-за чего же она стала относиться к ним подобным образом?

Не один год я пыталась понять и теперь, кажется, могу объяснить. В том письме, что я отправила ей в Вену, кроме фактов, я излагала и свою теорию. Ее неадекватная реакция и последовавшая за ней амнезия говорят, что я была права.

В тот майский день — ей было восемь лет — Ханна только что закончила читать книгу о Марии-Антуанетте, королеве Франции. Что так увлекло ее в этой, в общем-то, трагической судьбе? Не знаю. Королевства, сменявшие одно другое, — от Австрии до Франции, Версаль, Париж, Трианон, беззаботность, роскошь, красота, развлечения, удивительный взлет обыкновенной девушки — все это должно было показаться ей более ярким, чем казнь на гильотине. Находясь под очарованием этого женского образа, Ханна заявила родителям, что станет королевой. Растроганные отец с матерью сначала посмеялись, потом переменили тему разговора, но, поскольку Ханна упорствовала, объяснили ей, что королевой она не станет, так как она не принцесса по происхождению.

— Как это? Я не принцесса? Почему?

— Потому что мы не королевская семья.

— Почему?

— Потому что мы не голубой крови, а значит, и ты тоже.

Вместо того чтобы согласиться с этим, Ханна взбунтовалась. Ее мечта могла рухнуть. Я в тот день сопровождала отца — он был управляющим имением — и, не в силах представить себе, к каким губительным последствиям может привести это детское горе, только улыбнулась, слыша, как она топает ногами, отказываясь принять очевидное.

Чтобы успокоить Ханну, Максимилиан и Альма попытались объяснить дочери логику наследственных монархий.

Это ни к чему не привело: Ханна бушевала.

— Ханна, — заявил в конце концов Максимилиан, — тебе повезло, что ты не принадлежишь к королевской фамилии. Ты можешь быть свободной. Будь ты принцессой, у тебя были бы обязанности и привилегии, но не права. У тебя бы не было никакой самостоятельности.