Женщина в зеркале - Страница 53

Энни выслушала пояснения, покорно и жадно заглатывая капсулы.

Красные огоньки вновь загорелись в тот момент, когда Итан выбрасывал упаковку от пилюль в мусорную корзину.

— Мне нужно в ванную.

Итан помог девушке спустить ноги с кровати и, поддерживая, довел ее до облицованного кафелем закутка.

Цепляясь за поручни на перегородках, Энни дотащилась до умывальника.

Там она увидела себя в зеркале. Бледная, будто выжатая до капли, она выглядела как после тяжелых родов. Волосы свисали безжизненными прядями. Кожа была изжелта-бледной.

Она склонилась над раковиной, потирая веки кончиками пальцев.

Странное ощущение.

За ней опять следят?

Нет, не может быть…

Медленно поворачивая голову, она осмотрела облицованные кафелем стены: нигде не было видно ни видеокамер, ни микрофонов.

Тогда откуда исходит это ощущение слежки?

Может, у нее приступ паранойи?

Энни пожала плечами: если ты чего-то опасаешься, это еще не значит, что оно существует; нужно успокоиться.

Она наклонилась, всматриваясь в свое лицо.

Внезапно она уловила движение. Нет, это было не снаружи, что-то дрогнуло внутри зеркала. Или, скорее, за посеребренной поверхностью.

Но как это возможно?

Она снова приблизила голову и по зыбкости отражения и подозрительной прозрачности поняла, что перед ней зеркало, лишенное амальгамы, за ним скрыта целая батарея камер.

28

Вылетев из дома и рухнув на землю, Ида хоть и осталась в живых, но в ее облике мало было человеческого: тело обгорело в обступившем ее пламени, она, обезумев, билась с ним, словно с врагом.

Не колеблясь, Анна сбросила с себя юбки, чтобы набросить их на пострадавшую, прикрыть ее, сбить пожиравший Иду огонь. Это обожженное и невменяемое существо кричало, брыкалось, отбивалось, изрыгало ругательства. Ида колотила Анну и оскорбляла ее, но девушка держалась стойко и сумела справиться и с кузиной, и с огнем. Затем, пока подоспевшие мужчины боролись с пожаром, не давая огню охватить соседние дома, она собралась с духом и, проявив доселе неведомую ей властность, приказала отнести Иду в больницу Святого Иоанна. Пока ходили за досками и мастерили носилки, она принесла воды из канала и смочила ткань, убедившись в том, что в волосах или на одежде Иды не тлеют искры.

Два рыжеволосых здоровяка положили Иду на носилки и, не обращая внимания на ее ругань, понесли ее чуть ли не бегом; при каждом толчке раздавались дикие вопли.

— Она очень плоха, — сказал тот, кто шел первым. — Лучше отнести ее к францисканцам. Там в приюте есть очень хороший врач.

Пройдя несколько улиц, они постучались. В окне показалась голова Себастьяна Меуса.

— Лучший врач в Брюгге, — пробормотал здоровяк.

Себастьян Меус ничуть не рассердился на то, что они разбудили его среди ночи, он сразу понял, что к чему. Распахнулась прочная дверь, и врач указал им место в приюте Святого Космы. С помощью дюжих парней он установил над умирающей бак и попросил Анну побыстрее наносить воды из колодца, чтобы этот бак наполнить. Когда это было сделано, он вынул пробку, и вода заструилась на обожженную девушку. В течение часа Анна и парни бегали от колодца к баку, обливая водой тело Иды. Стоны наконец-то стали затихать, хотя она по-прежнему всех поносила.

Потом врач осторожно расстегнул промокшую одежду, соблюдая предосторожности, отлепил ее от кожи, чтобы она не отслоилась вместе с тканью. Затем он принес горшочек с жирной мазью и мягкими движениями нанес ее на обожженные места.

Когда Иде становилось совершенно невмоготу, она орала, выкрикивая проклятия, но ни врач, ни Анна не слушали это сквернословие — скабрезные вариации на тему ее страдания. К заутрене, когда уже проклевывался рассвет, совсем обессилевшая Ида заснула. Анна сидела подле нее, словно ее бодрствование могло помочь кузине выздороветь. Держа ее за неповрежденную руку, Анна старалась передать ей свою силу и энергию.

Во время молитвы шестого часа пришел священник, которого позвали, чтобы провести соборование. Ида проснулась в тот момент, когда кюре склонился над нею: она с ужасом посмотрела на него. Увидь она дьявола, было бы то же самое. Она попыталась вскочить и убежать.

Священник заговорил с ней дружелюбно. Поняв, что она скоро покинет этот мир, Ида вдруг вскричала:

— Хочу исповедаться!

Священник попросил оставить их одних.

Врач, его помощники и Анна вышли из комнаты. Себастьян Меус остановил Анну на пороге:

— Останься здесь.

— Что вы сказали?

— Останься. Спрячься за колонной. Если ей опять станет плохо, попробуй ослабить боль холодной водой или мазью. Возлагаю присмотр за ней на тебя.

Отдав этот строгий приказ, он закрыл за собой дверь.

Анна забилась в какую-то нишу в стене, так что ни священник, ни Ида не заметили ее присутствия. Ида схватила священника за плечи и прокричала:

— Это я подожгла дом!

Анна съежилась. Что? Разве можно подслушивать исповедь Иды? Она попыталась заткнуть уши.

— Да, я подожгла эту хибару, чтобы отомстить этой дуре, моей матери. Я хотела, чтобы она страдала. Хотела, чтобы она заплатила за то зло, которое причинила мне.

Слова все равно доносились до Анны. И она решилась выслушать до конца то, что скажет ее кузина. Кипя от негодования, Ида объяснила священнику, что ее мать, считая ее некрасивой, никогда не предлагала ей женихов. Так что ей самой пришлось искать себе кавалеров. Но («Падре, вы же знаете мужчин!») они ею воспользовались…

В этот миг своего признания Ида переменилась. Если прежде она вела себя как жертва, то тут она превратилась в игривую фурию, более похотливую, чем фавн, в подробностях описывая встревоженному священнику то, чем занималась с мужчинами, иногда с несколькими сразу. Анна с трудом выдержала рассказ Иды, которая перешла все границы понятий о чести, чтобы доказать, как она соблазнительна, а ее мать не права.

Услышанное вроде бы должно было покоробить непорочную Анну, но произошло обратное: ее охватило сострадание. Чем больше Ида выплескивала непристойностей — испытывая определенное удовольствие, — тем большую нежность испытывала Анна к кузине. В вызывающей, несдержанной и распутной Иде, в этой мстительной поджигательнице она видела девочку, которую обуревали вопросы, которая сомневалась в том, что может нравиться другим, и в первую очередь своей матери. Какой головокружительный путь! Вполне понятное душевное страдание девчонки превратило ее в преступную гарпию. Если бы Анна поняла это вовремя, может быть, она смогла бы заставить Иду отказаться от самоуничижения и снова поверить в себя. Анна винила себя: много лет проведя рядом с Идой, она никогда не догадывалась ни о том, что творилось у нее в голове, ни о том, что разрушало ее душу.

Наконец Ида дошла до конца своей исповеди: ее мать обращалась с ней как с проституткой — нет, она не произнесла это слово, но ее взгляд дал понять, что она имеет в виду. В тот день Годельева сообщила, что отправляет Хедвигу и Бенедикту в деревню, — очевидно, она желала убрать своих дочерей подальше от ужасного примера старшей дочери. Она твердила на пороге, что они все втроем будут молиться за нее.

— Молиться за меня! Вы себе представляете? Молиться за меня, словно я чудовище какое-то!

— Вы грешны, дочь моя. Все мы грешны.

— Все не так, в ее устах это означало, что я самая распоследняя… После этого я решила уничтожить то, что ей принадлежит, — весь этот дом со всем его содержимым. Я облила маслом пол, мебель. Вот только огонь охватил комнаты стремительно, я собиралась поджечь дом перед самым уходом, но забыла, что на первом этаже все еще горит очаг, и оттуда выпал раскаленный уголек. А так как я разбрызгала масло по полу, пожар разгорелся, когда я выливала остатки масла на втором этаже. Я оказалась в западне…

Не выказывая ни малейших угрызений совести, она сожалела только о своей оплошности. Кюре, пришедший в ужас от услышанного, затих, страшась услышать новые подробности. Однако Ида хранила молчание. Услышав, как Ида шмыгает носом, Анна поняла, что кузина плачет. Что она оплакивала? Неудачно обернувшееся мщение или жизнь, с которой вот-вот расстанется?