Женщина в депрессии - Страница 2

Женщина в депрессии чувствовала, что доверяет психотерапевту, и делала согласованные усилия, чтобы стать совершенно открытой и честной, насколько возможно. Она призналась психотерапевту, что, кому бы ни звонила по вечерам в другие города, всегда была предельно осторожна, потому как она (т. е. женщина в депрессии) считала, что обвинять в постоянной, неописуемой боли травмирующий развод ее родителей или их циничное использование ее в своих целях, лицемерно притворяясь, что каждый заботится о ней больше, чем другой, плаксиво и жалко. В конце концов, родители делали — как помогла увидеть психотерапевт — что могли, относительно эмоциональных ресурсов, что у них в то время имелись. И, в конце концов, как всегда вставляла женщина в депрессии, она слабо смеялась, когда наконец получила лечение по части ортодонтии. Бывшие знакомые и соседи по комнате, составлявшие Систему Поддержки, часто говорили женщине в депрессии, что очень бы хотели, чтобы она не была к себе так сурова, на что женщина в депрессии часто невольно начинала рыдать и говорить, что отлично знает, что она из того неприятного типа угрюмых знакомых, которые звонят в неудобное время и твердят и твердят о себе, и, чтобы избавиться от таких, приходится предпринимать не одну неуклюжую попытку. Женщина в депрессии говорила, что до ужаса четко осознавала, какое безрадостное бремя представляет собой для друзей, и в междугородних звонках взяла за правило выражать огромную благодарность за то, что у нее есть подруга, которой можно позвонить и поделиться и получить заботу и поддержку, хоть и ненадолго, пока требования насыщенной, радостной, активной жизни подруги не получат понятное преимущество и не потребуют, чтобы она (т. е. подруга) положила трубку.

Мучительные ощущения стыда и неполноценности, которые женщина в депрессии ощущала, когда поздно вечером звонила по междугороднему поддерживающим участницам Системы Поддержки и обременяла своими неуклюжими попытками артикулировать хотя бы общий контекст эмоциональной агонии, были проблемой, над которой женщина в депрессии и психотерапевт в данный момент усиленно работали. Женщина в депрессии призналась, что когда какая-либо сочувствующая подруга, с которой она делилась, наконец признавалась, что ей (т. е. подруге) ужасно жаль, но ничего не поделать, надо обязательно заканчивать разговор, и наконец отцепляла беспомощные пальцы женщины в депрессии от своей юбки и клала трубку и возвращалась к насыщенной, яркой, дальнегородней жизни, женщина в депрессии почти всегда оставалась сидеть, слушая пчелиный гул гудка и чувствуя себя еще изолированней и неполноценней и презренней, чем до звонка. Эти чувства ядовитого стыда при попытке поговорить с другими в поисках сообщества и поддержки были проблемами, которых психотерапевт поощряла женщину в депрессии не бояться и изучить, чтобы детально обработать. Женщина в депрессии призналась психотерапевту, что когда бы она (т. е. женщина в депрессии) ни звонила по междугороднему участнице Системы Поддержки, почти всегда представляла лицо подруги, с которой говорила, и рисовала на нем выражение одновременно скуки и жалости и отвращения и абстрактной вины, и почти всегда представляла, что она (т. е. женщина в депрессии) может засечь по все более долгим паузам и/или утомляющим повторениям воодушевляющих клише скуку и фрустрацию, которую всегда чувствуют, когда кто-то цепляется и обременяет. Она призналась, что отлично представляет, что теперь, когда поздно вечером звонит телефон, все подруги зажмуриваются, или во время разговора нетерпеливо поглядывают на часы, или показывают беззвучные жесты или выражения беспомощности на лице остальным людям в комнате с ней (т. е. другим людям в комнате с «подругой»), и эти беззвучные жесты и выражения становятся все более и более яркими и отчаянными, а женщина в депрессии все не умолкает. Самая заметная подсознательная привычка или тик психотерапевта женщины в депрессии заключалась в помещении кончиков всех пальцев на колени, пока она внимательно слушала женщину в депрессии, и легкой манипуляции пальцами так, что руки формировали различные закрытые фигуры — т. е. куб, сферу, пирамиду, правильный цилиндр — а потом в их изучении или созерцании. Женщине в депрессии эта привычка не нравилась, хотя она сама была готова признать, что главным образом из-за того, что это привлекало ее внимание к пальцам и ногтям психотерапевта и подталкивало к сравнению со своими.

Женщина в депрессии поделилась и с психотерапевтом, и с Системой Поддержки, что помнит, тоже очень четко, как однажды в ее третьем интернате она видела, как ее соседка по комнате говорила по телефону с каким-то неизвестным парнем, показывая (т. е. соседка выказывала) выражения и жесты, полные отвращения и скуки, и эта уверенная в себе, популярная и привлекательная соседка в конце концов изобразила женщине в депрессии преувеличенную пантомиму, как кто-то стучит в дверь, сопровождая ее отчаянным выражением лица, пока женщина в депрессии не поняла, что должна открыть дверь и выйти наружу и громко постучать по ней, давая соседке предлог повесить трубку. В школе женщина в депрессии никогда не говорила об инциденте с телефоном и парнем и лживой пантомимой этой ее соседки — соседки, с которой женщина в депрессии никогда не связывалась и не созванивалась и которую вспоминала с какой-тот горечью и даже страхом, так, что женщина в депрессии сама себя за это презирала, и с которой даже не пыталась остаться в контакте после того, как наконец завершился бесконечный второй семестр второго курса — но она (т. е. женщина в депрессии) все же поделилась этим болезненным воспоминанием со многими подругами в Системе Поддержки, вкупе с чувством, как бездонно ужасно и жалко она бы себя почувствовала, если бы казалась на месте этого безымянного, неизвестного парня на другом конце провода, парня, который честно эмоционально рискнул пойти на контакт с уверенной в себе соседкой, не зная, что он нежелательное бремя, и жалким образом не зная о беззвучной пантомиме скуки и презрения на другом конце провода, и как женщина в депрессии больше почти всего на свете боялась когда-либо оказаться в позиции того, из-за кого приходится беззвучно просить кого-то в комнате разыграть предлог, чтобы положить трубку. Поэтому женщина в депрессии всегда заклинала всякую подругу, с которой беседовала по телефону, что как только ей (т. е. подруге) станет скучно или неприятно или она почувствует, что ее зовут другие, более срочные или интересные дела, ради Господа бога ни в коем случае не тянуть и быть откровенной и не тратить ни единой секунды на разговор с женщиной в депрессии больше, чем ей (т. е. подруге) хотелось бы потратить. Женщина в депрессии, конечно, прекрасно понимала, как заверяла психотерапевта, какой жалкой может показаться такая просьба, что это вполне возможно понять не как открытое разрешение повесить трубку, но скорее как полную жалости к себе, ничтожную, манипулятивную мольбу не заканчивать разговор, ни в коем случае не вешать трубку. Психотерапевт старательно, когда бы женщина в депрессии не делилась своей тревогой от того, чем может «показаться» или «предстать» некое заявление или действие, поддерживала женщину в депрессии в исследованиях, как она себя чувствует из-за тревог, какой она «покажется» или «будет выглядеть» для других.

Унизительно; женщина в депрессии чувствовала себя унизительно. Она сказала, что, когда звонила друзьям детства по междугороднему поздно вечером, когда у тех, очевидно, были свои дела и жизни и яркие, здоровые, взаимные интимные отношения с партнером, она чувствовала себя унизительно; постоянно извиняться, что кому-то наскучиваешь, или чувствовать, что надо несдержанно благодарить кого-то только за то, что он твой друг — унизительно и жалко. Родители женщины в депрессии наконец поделили оплату ее ортодонтии; их юристы наняли третейского судью, чтобы выработать компромисс. Также третейский суд понадобился, чтобы обговорить расписание общей оплаты интернатов и летних лагерей Здорового образа жизни и уроков гобоя и машины и страховки женщины в депрессии, так же как и косметическую операцию, необходимую, чтобы поправить порок развития позвоночника и передние крылья хряща носа женщины в депрессии, из-за которых у нее было какое-то мучительное произношение и нос пятачком, из-за чего, вкупе с внешними ортодонтическими фиксаторами, которые она носила двадцать два часа в сутки, она, глядя на зеркала в комнатах в интернатах, чувствовала себя так плохо, что почти невыносимо. И все же в год, когда отец женщины в депрессии женился вновь, он — либо в жесте редкой искренней заботы, либо в качестве coup de grace (последний смертельный удар), который, по словам матери, был предназначен, что довершить ее (т. е. матери) чувства унижения и ненужности — целиком оплатил уроки катания на лошади, брюки-джодпуры (для верховой езды) и зверски дорогие сапоги, которые женщине в депрессии были нужны, чтобы как раз вовремя получить допуск в Клуб Наездников интерната, несколько членов которого были единственными девушками в этом конкретном интернате, которые, как чувствовала женщина в депрессии, по ее признанию в слезах отцу по телефону одним истинно жутким вечером, хотя бы как-то принимали ее в свой круг и у которых было минимальное сопереживание или сострадание, и с которыми женщина в депрессии не чувствовала себя настолько с пятачком и брекетами и неполноценной и отверженной, что для нее даже выйти из комнаты, чтобы поужинать в столовой, было ежедневным великими личным подвигом.