Женщина, которая вышла замуж за Кларка Гейбла - Страница 2

Она потушила свет.

Недели две они были так счастливы в своем красном домике на Южном окружном шоссе, как будто у них опять медовый месяц. Она купила пластинку "Открой свои жемчужные врата", задавала ему вопросы про землетрясения, и он стал даже почитывать специальную литературу. Однажды в субботу, узнав, что "Сан-Франциско" идет на побережье, в Брейе, она под предлогом поездки на море уговорила его пойти еще раз. Специально ехать за город ему не хотелось, но чтобы сделать ей приятное, он возражать не стал. Когда же фильм пошел в Мелхайде, он отказался идти наотрез. Она на удивление быстро подчинилась, сказав даже, что не обидится, если он ее ударит, - она того заслуживает. Бить он ее, понятно, не стал, зато, когда на следующий день увидел в гостиной фотографию мистера Гейбла в боксерских перчатках, подразнил ее вволю. Однако и он был несколько смущен, когда она купила ему шейный платок и старомодный треугольный воротничок, стала уговаривать его позаниматься боксом и подружиться с местным священником. О священнике и боксе он и слышать не хотел, но шейный платок и воротник стал носить, отчего смахивал на лошадь в упряжке.

В первый же день, когда муж надел свою "сбрую", она заметила, какое у него озабоченное выражение лица, и подумала, что он удручен, так как догадался, что она изменяет ему с мистером Гейблом. Тогда она решила посоветоваться со священником.

Он выслушал ее, не проронив ни слова, а потом сказал: "Вопрос непростой, дайте мне подумать недельку". Когда она пришла снова в конце недели, на этот раз в черной вуали, он объяснил ей, что главная цель брака - это, разумеется, деторождение, и то, что принято называть Любовью, лишь подчинено этой великой цели. В самом деле, что есть Любовь? Что представляют собой все эти нелепые проявления человеческих чувств, как не средство к достижению великой цели (уже упомянутой)? Какому-нибудь убежденному холостяку все эти рассуждения могут показаться весьма странными. Но подумайте сами, кто мы такие в конце концов, чтобы противиться Провидению, которое, как мы не раз имели возможность убедиться, порой не только загадочно, но и непостижимо? Как бы то ни было, тараторил он, ему кажется (в том, правда, случае, если она всегда будет иметь в виду эту великую цель и никакую другую - он сделал ударение на слове "никакую"), что с богословской точки зрения, нет ничего предосудительного, если она думает, что живет с этим Марком Кейблом. Действительно, раздраженно продолжал он, поскольку дело это доставило ему немало хлопот и вынудило его прочесть великое множество скучных латинских фолиантов, она сможет теперь (при условии, конечно, что она преследует вышеупомянутую великую цель) позволить себе думать, будто живет с собственным дедушкой... С этим он ее и отпустил. Она ушла от священника немного обиженная за дедушку, но зато убежденная как никогда прежде, со времен первой брачной ночи, в правильности своего поведения.

Радость ее была недолгой. По дороге домой из церкви она купила журнал, в котором была помещена огромная фотография мистера Кларка Гейбла и говорилось, что по Нью-Йорку ходят слухи, будто "нашего Кларка" последнее время видели в злачных местах в обществе жены известного нефтяного магната.

В тот вечер она сразу заметила, что ее Джордж с тревогой погладывает на нее. И неудивительно: вид у нее был самый загадочный.

- Устала, лапочка? - спросил он.

- Не все ли тебе равно! - крикнула она с надрывом.

- Конечно, мне не все равно, лапочка!

- Тебе, - с чувством выпалила она, - на меня наплевать. Что было на обед?

- На обед? - переспросил он, несколько ошарашенный таким переходом. На обед было тушеное мясо с почками, заварной крем с ревенем, черный кофе. Очень вкусно.

Тут она презрительно хмыкнула.

- Один? - с вызовом бросила она.

- Что значит "один"?

- Ты - был - один?

- Да нет, не один. С друзьями, как обычно.

- С друзьями, говоришь?!

Она издала, как ей самой показалось, сдавленный крик, всхлипнула, выдавила из себя стон отчаяния и бросилась вон из комнаты. А он, тупо уставившись на собаку, которая беззаботно виляла хвостом, начал прикидывать, чем он мог провиниться; а поскольку у каждого мужчины на совести обязательно что-нибудь да есть, пусть даже безобидный шлепок по заду, он еще долго сидел, теребя воротник рубашки, прежде чем лечь спать. Она с ним не разговаривала. Ночью, когда она рыдала в подушку, он спросил, не простудилась ли она; услышав в ответ глухой стон, как будто ее сердечко разрывается на части, он участливо поинтересовался, не болит ли у нее зуб. Только когда утром она отказалась встать проводить его на работу, его терпение лопнуло - ведь англичанин стерпит многое, только не холодное молоко с галетой на завтрак. Он выпил за обедом, потом выпил (и немало) по дороге домой вечером; он сорвал с себя свою "лошадиную сбрую" и швырнул ее в канал, он постригся и побрился, велел даже сбрить себе усы и когда со скрипом распахнул калитку в сад, был настроен весьма решительно.

И напрасно. Днем она купила следующий номер журнала, в котором вычитала, что никакой миллионерши у мистера Кларка Гейбла не было и нет и что вообще у мистера Гейбла с этим строго. Она с огромным нетерпением ждала возвращения мужа и вся дрожала, открывая ему входную дверь. Но стоило ей взглянуть на чисто выбритое лицо и рубашку без воротничка, как она сразу же поняла, что мистер Гейбл бросил ее, а перед ней стоит ее муж, и в следующий момент она рухнула в обморок на коврик у двери, пребольно стукнувшись затылком об пол.

Бедному Джорджу понадобился целый час, чтобы привести ее в чувство и успокоить, и за это время весь его запал прошел. К тому же он с облегчением отметил, что она вновь стала сама собой: ныла, охала и ворчала, как прежде.

Вечернюю газету она попросила (к его огромной радости) привычно сварливым тоном. Когда же, совсем поздно, он рискнул рассказать ей неприличный анекдот и она громко рассмеялась, а потом изобразила на лице страх и пристыдила его, он чуть было не подмигнул ей.

Прожили они несчастливо до самой смерти, в полном супружеском согласии.