Женщина Габриэля - Страница 9

Виктория рефлекторно поймала одежду.

Со спины он был так же изящен, как и спереди.

Но теперь она видела перед собой не его спину.

Холодные серые глаза отвергли ее наготу и ценность как женщины, не важно какой — девственницы или нет.

— А я должен убить вас? — невозмутимо переспросил он.

Казалось, будто она жила с угрозой смерти всю свою жизнь.

Виктория задрожала — ноги, руки, живот.

Но и ради своей жизни она не доставит ему удовольствия видеть ее страх.

Подняв руки, она вызывающе натянула через голову изношенную шерсть, руки путались в шелке панталон, высвобождаясь. Наклонившись, она ступила в панталоны. Минули часы, пока она застегивала две крошечные пуговицы на их поясе. Минули дни, пока она застегивала деревянные пуговицы, тянувшиеся вдоль лифа шерстяного платья.

Серебряно-серые глаза ждали ее.

— Я — девственница, — ровно сказала она. — И у меня нет, — шесть месяцев назад она даже не знала такого слова, которым называли мужчин, живущих за счет приносимого женской плотью дохода, — сутенера.

Его глаза блеснули серебряным льдом.

— Я полностью осведомлен о вашем девственном статусе, мадемуазель.

Виктория втянула воздух; это не утихомирило колотящееся сердце.

Желание, которое всего несколько минут назад сжимало ее груди и растекалось влагой между бедер, продолжало биться и пульсировать — животное, которому еще предстояло осознать свою смерть.

Виктория перевела дыхание, чтобы успокоиться; это не помогло.

— Тогда, боюсь, я не понимаю, что вы хотите узнать.

— Я хочу узнать, почему вы здесь.

— Я думала, что это очевидно, — ответила она, ощущая пульсирующую кровь и быстрое биение сердца.

— Вас послал сюда мужчина, мадемуазель. Мне нужно знать его имя.

— Меня не посылал никакой мужчина, — повторила она. По крайней мере, непосредственно не посылал.

Но ее бы здесь не было, если бы не мужчина.

— Значит, вас послала женщина.

— Меня не посылала сюда женщина.

Его голос стал резче.

— Кто дал вам деньги, чтобы подкупить швейцаров?

Она не впадет в панику.

— Я не подкупала швейцаров.

— Мой дом — не общедоступный паб, мадемуазель. — Его пристальный взгляд был непреклонен. — Как вы миновали моих швейцаров, если не подкупили их?

Мой дом. Мои швейцары.

Предчувствие опасности смешалось со страхом, гневом и пульсирующим желанием Виктории.

— Вы владелец этого дома свиданий?

Его серебряные глаза не показали ни проблеска эмоций.

— Я — Габриэль.

Габриэль. Дом Габриэля.

О, Господи. Виктория сказала, что пришла в дом Габриэля в надежде, что он будет там.

«Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы», — сказала она.

Он подумал, что она намеренно вторглась в его дом, чтобы заинтересовать его?

— Вы француз? — импульсивно спросила она. И задумалась, не одурманили ли прошлые шесть месяцев ее разум.

Какая разница, кто он по национальности?

Француз мог застрелить женщину так же легко, как и англичанин.

— Я — француз, — холодно подтвердил он. — В последний раз, мадемуазель. Как вы миновали швейцаров?

Виктория вспомнила двух мужчин, охранявших вход в здание: волосы одного отливали золотом так же, как у стоящего сейчас перед ней мужчины — серебром; волосы другого швейцара мерцали, словно насыщенное красное дерево.

Их красота бледнела в сравнении с красотой их работодателя.

— Я сказала им, что мне нужен покровитель, — кратко ответила она. Гадая, поверит ли он ей.

Гадая, почему не поверит.

— И они впустили вас? — язвительно спросил он, серебряные глаза предупреждающе сверкнули.

Виктория распрямила плечи.

— Я не имею привычки лгать, сэр.

— Неужели?

В его голосе отчетливо слышался цинизм.

«Как вас зовут, мадемуазель?

— Мэри», — прозвучало в ее ушах.

— Нет, — подтвердила Виктория, — не имею.

— На улицах женская девственность оценивается в пять фунтов.

Она цеплялась за свою гордость. Это чувство было гораздо удобнее, чем страх.

— Я вполне осведомлена о том, сколько стоит женская девственность.

Репутация. Положение.

Жизнь…

— Тогда почему вы запросили сто пять фунтов?

Потому что не ожидала получить их.

— Вы думаете, что женская девственность не стоит такой суммы, сэр? — с вызовом сказала она.

— Я считаю, что женщины — и мужчины — стоят куда дороже, чем сто пять фунтов, — многозначительно ответил он.

Это был не тот ответ, которого ждала Виктория.

— Потому что вам нравится лишать женщин девственности, — презрительно сказала она.

— Нет, мадемуазель, потому что я был продан за сто пять фунтов. Но вы уже знали об этом, не так ли?

Слова эхом отдались в ее ушах.

«Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.

— А вы купили мое тело, сэр. Во что это превращает вас?

— В шлюху…»

Виктория внезапно поняла, где она видела его глаза: она видела их, прочесывая улицы Лондона в поисках респектабельной работы. У бездомных был тот же самый безжизненный взгляд. Мужчины, женщины и дети, каждодневная жизнь которых — голод, холод и безысходность.

Мужчины, женщины и дети, которые изо дня в день торговали собой, крали и убивали, чтобы выжить, пока другие вокруг них умирали.

Ее сердце сильно ударилось о ребра.

— Кто вы? — прошептала она.

— Я сказал вам, кто я. Я — Габриэль.

Владелец.

Шлюха.

Но не по своему выбору.

Он ничего этого не выбирал.

Бедность лишала мужчин — так же как и женщин — права выбора.

— Я сожалею, — сказала Виктория. И сразу же осознала, что сделала ошибку.

Мужчина, который выжил и достиг такого положения, не примет жалости.

Он и не принял.

Он молча загородил ей выход, черные шелковые брюки задели голубую кожу подлокотника кресла в стиле королевы Анны.

— О чем вы сожалеете, мадемуазель? — спросил он так тихо, что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его.

Виктория отказалась отступать, и в прямом, и в переносном смысле.

— Я сожалею, что вас продали против вашей воли.

— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель, — вкрадчиво возразил он. — Или тот человек забыл сказать вам об этом?

— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить. — Виктория проигнорировала его упоминание о «человеке». — Наши желания тут не причем.

Его ноздри слабо раздулись.

— И вы сделали этой ночью то, что должны были сделать?

Виктория сжала губы.

— Да, сегодня ночью я сделала то, что должна.

— Вы согласились придти в мой дом и продать с аукциона свою девственность.

В ней вспыхнул гнев; она подавила его.

— Я не соглашалась, но да, я пришла сегодня в ваш дом именно с этой целью.

— Значит, вы невольная сообщница, — подначивал он.

— Я не сообщница.

— Но вы здесь из-за мужчины.

Да.

Виктория напрягла спину, шерсть натирала все еще набухшие соски.

— Я сказала вам, что не знаю человека, о котором вы говорите.

— Так кто же послал вас в мой дом, мадемуазель?

— Прости… — нет, Виктория не назовет женщину, которая помогла ей; женщины — и мужчины — делали то, что было необходимо сделать для того, чтобы выжить. — Друг сообщил мне, что ваши клиенты будут… щедрее, чем мужчины на улице.

— И этот друг… — он намеренно подражал ее неуверенности, — он мужчина или женщина?

Виктория хотела возразить, что это не его дело: здравый смысл остерег ее.

Тонкая проволока, бегущая вверх между ее плеч, натянулась.

Ей не нравилось, когда ею манипулировали.

— Женщина, — кратко ответила Виктория.

— Это женщина сказала вам, что вы должны назвать стартовую цену в сто пять фунтов?

Виктория отказалась отвести глаза от останавливающей сердце няпряженности его пристального взгляда.

— Мне жаль, что вы чувствуете, будто я насмехалась над вами, предлагая… начиная торги со ста пяти фунтов, — через силу извинилась Виктория. — Уверяю вас, ни моя подруга, ни я не знали о ваших обстоятельствах; на самом деле, до этой ночи я даже не знала о вашем существовании.