Женитьба по-балтийски - Страница 3

Вечностью казалась и Аспа, женщина, которой можно было обладать и сегодня, и завтра. Стало понятно, почему впопыхах знакомились с ленинградками однокурсники: вместе с женой увозили к дальним морям набережные, колонны Исаакиевского собора, порталы домов.

Плюнуть бы на эту географию, забыть о среднем балле, но, знать, и в самом деле туповатым был курсант Алныкин, таскался на кафедру, будто за какое-то нарушение получил наряд. И хорошо знал ведь, что будь ты хоть семи пядей во лбу, а служить офицеру там, куда его Родина пошлет. Класс гурьбой шел на самоподготовку, в коридоре нового учебного корпуса Алныкин отделялся, понуро плелся к Ростову.

И все-таки был вознагражден за упорство. Произошло это в субботу, на кафедре никого, кроме Ростова, все уже ушли. Билеты разложены, вытащен крайний справа. Ростов слушал невнимательно. Громом прозвучали его слова:

– Теперь я вижу, что предмет вы знаете на «отлично», эту отметку я и ставлю.

Где классный журнал?

А его-то, классного журнала, не было. Военно-морская география – дисциплина 3-го курса, классный журнал засекречен и сдан в спецчасть, Алныкин по утрам делал заявку на следующий день, чтоб журнал ему выдали, а потом перестал его получать, поскольку никаких надежд на «отлично» не было.

Ничуть не удивившись и не обидевшись, Ростов извлек из портфеля вполне официальный документ, «Записная книжка преподавателя» раскрылась, авторучка вписала фамилию, дату, отметку. Курсант и преподаватель пожелали друг другу успехов и расстались. В кубрике – пусто, все разбежались – кто в Эрмитаж, кто по знакомым, а кто просто посиживает в кафе. Некому рассказать о победе, да и не хочется почему-то. Алныкин пошел к Аспе. Та от родителей, зимовавших на Диксоне, получила дань, денежный перевод, и победа над военно-морской географией отмечалась в ресторане.

В понедельник же, едва успев переодеться, он услышал новость: Ростов умер!

Скончался сегодня ночью – то ли от сердечного приступа, то ли отравившись чем-то в «Квисисане» (давно уже кафе «Норд» стало «Севером», та же участь постигла и одноименные папиросы, «Квисисана» тоже именовалась ныне истинно по-русски, но все называли его по-старому). Умер капитан 2-го ранга, так и не поставив курсанту Алныкину «отлично» в классном журнале. Вывесили некролог, похоронили на Серафимовском кладбище и, кажется, забыли.

Через неделю после похорон Алныкин пришел на кафедру с классным журналом.

Все были в сборе – начальник кафедры капитан I-го ранга, старший преподаватель и мичман-лаборант. Алныкин кратко и внятно доложил: накануне безвременной кончины капитан 2-го ранга Ростов принял у него в субботу экзамен и поставил «отлично», так нельзя ли отметку, зафиксированную в записной книжке, перенести в классный журнал?

Сказал – и понял, что совершил ошибку. Какую – мог бы выложить напрямую начальник кафедры, но у капитана I-го ранга тряслись руки и страдальчески морщилось лицо. Отвернулся от Алныкина и старший преподаватель, недоуменно смотрел в угол, а лаборант полез под стол, что-то уронив.

– Да, да… конечно… – пробормотал капитан I-го ранга. – Как же… записная книжка… отлично…

Он никак не мог отвинтить колпачок авторучки, лаборант выкарабкался из-под стола, помог начальнику; окрепшими пальцами, совладав с собою, капитан I-го ранга начертал нужные цифры и слова. Плотно сжатые губы не издали ни звука, зато старший преподаватель, не сводивший глаз с какой-то любопытной точки в углу, с оттенком гадливости произнес:

– Вон отсюда!..

В полном недоумении Алныкин отнес журнал в учебный отдел, чтоб там уж перенести «отлично» в экзаменационные ведомости. И лишь на следующий день понял, в каком бесчестии обвиняют его.

Все двести пятьдесят лет существования Училища имени Фрунзе воспитанники его старались получать незаслуженно высокие оценки и, если верить молве, весьма преуспели в этом неблаговидном занятии, за что секлись розгами, сидели в карцерах и лишний год плавали в доофицерских званиях, что никак не отражалось на их репутациях. Искусство шпаргалок и подсказок доводилось ими до немыслимого совершенства, по теории вероятности рассчитывались номера экзаменационных билетов, а сами тексты их добывались хитроумнейшими способами. Известен случай, когда будущий гардемарин залез ночью в типографию и не нашел ничего лучшего, как сесть голой задницей на покрытый краскою набор, после чего предъявил седалище однокурсникам. Хитроумные шпаргалки могли пополнить коллекцию наподобие той, что демонстрировалась в клубе милиции, где собраны воровские отмычки, «куклы» и крапленые карты.

Бурное развитие техники позволяло использовать связь по УКВ, любой обманувший преподавателя воспитанник вносил себя в неписаную книгу почета, в летопись славы, которую никак не хотели учитывать политорганы, начальники факультетов и курсов. У Алныкина затряслись коленки, когда он понял, чем знаменит отныне и во веки веков. Переэкзаменовки он не выдержал, отметку на «отлично» так и не исправил, но – будучи прохиндеем высшей квалификации – воспользовался смертью преподавателя, святотатственно сослался на него, усопшего, и психологическая диверси принесла успех. Никто не посмеет теперь опровергнуть «отлично», хвала и слава человеку, имя которого – Алныкин Владимир Иванович!

На величайшего в истории училища ловкача ходили смотреть, как на участника Цусимского сражения, боцмана, недавно побывавшего в Зале Революции. На самоподготовке в класс заглядывали первокурсники, преподаватели задерживали взгляды на Алныкине. Уже кончался апрель, ротные командиры писали характеристики и аттестации, подводя итоги четырехлетнего надзора и воспитания, Алныкину мнилось: «При достижении целей использует неблаговидные средства». В панике он бросился к командиру роты – и получил оглушительное известие: «Записная книжка преподавателя» – единственный документ, подтверждающий успешную переэкзаменовку, – в сейфе военной прокуратуры, по факту смерти капитана 2-го ранга Ростова возбуждено уголовное дело, все бумаги убитого (и такое возможно) опечатаны и до конца следствия никому выданы быть не могут!

Он осунулся. Почему-то боялся света дня, пугливо посматривал на одно-классников. К экзаменам не готовился, отвечал дерзко, с преподавателями спорил и, хотя получал «отлично», наверняка уже знал, что впереди Порккала-Удд. Аспа предсказывала Володе бешеную карьеру, ведь тот воспитанник, что на ягодицах своих унес тайну экзаменационных билетов, стал впоследствии морским министром Российской державы.

Экзамены кончились, начальник училища съездил в Москву и привез приказ о присвоении званий. Выдали погоны и кортики, в Зале Революции расставили столики, на банкет Володя пришел с Аспой, хмуро выслушивал тосты. Когда все смешалось, к нему протиснулся комсорг училища старший лейтенант Панов, начал было обниматься, а это – дурной знак, это – Порккала-Удд. Алныкину стало совсем тошно, он увел Аспу в белую ленинградскую ночь. Аспа разбудила его в полдень, погнала в училище – выслушивать самый важный приказ. «Балтийский флот, военно-морская база Порккала-Удд, бригада шхерных кораблей, командир БЧ-2 бронекатера – лейтенант Алныкин Владимир Иванович!..» Хуже не придумаешь, бронекатер – корабль самого низкого ранга, выше старшего лейтенанта не прыгнешь, а весь главный калибр – танковая пушка, изученная вместе с катером на летней практике, служба начинается с давно прочитанного букваря.

Опечаленная Аспа провожала его, обняла на перроне. Призналась:

– Еще одному дала путевку в жизнь… Наверно, последнему.

Он не обиделся, он был уже во власти судьбы, предопределенной ему в тот февральский вечер, когда он вздумал поцеловать студентку 3-го курса филфака, и та же судьба дала ему в попутчики двадцать однокурсников. Ехали в Таллин весело, никто не боялся Порккала-Удда, а утром в штабе флота громовое «ура» вырвалось из отдела кадров офицерского состава. Всем, кроме Алныкина, в Ленинград и оттуда уже – в Кронштадт, куда временно ушел дивизион траления.

Кадровик изучил последнюю анкету Алныкина, карандаш остановился на графе «семейное положение».