Женить нельзя помиловать - Страница 3
Мунина аж в пот кинуло. Схватил он брата за грудки, затряс: «Ты что же это, уговор нарушать вздумал?!»
«Какой уговор?» – тут же заинтересовалась Бритни. Хугин замялся, ладно, мол, дорогая, ерунда, потом как-нибудь… Но только Мунин вспомнил, как он полгода по пустыне шлялся, давился скорпионами да по сёсётому разу М'Чурингу анекдоты про Бравого Поручика рассказывал, и все как есть выложил.
Как услыхала гордая дриада, что муж любимый из-за дурацкого спора в ее объятиях очутился, положила она молча спящую дочку на зеленую травку и припечатала суженого в челюсть так, что по всему лесу треск пошел. А после топнула ножкой точеной, колыхнула грудью пятого размера и исчезла с глаз.
Завыл тогда Хугин дурным голосом, запричитал, да поздно. День он Бритни по всему лесу искал, голос срывал, другой, а на третий пришел к дереву Дубобабу, поклонился низко Мунину и сказал: «Прости меня, брат! И правда, сшельмовал я, и правда, хитрее ты меня и искуснее, а я подлец и жучила. Да только видишь, жизнь меня сама наказала. Может, впервые я с Бритни и без любви лег, но потом-то полюбил по-настоящему. Да так полюбил, что теперь без нее и жизнь не мила. Ухожу я, Мунин, жену свою искать. Или с ней вернусь, или не вернусь вовсе. Об одном прошу: присмотри за племянницей, не дай пропасть!»
Расчувствовался Мунин, прослезился и пообещал брату воспитывать крошку Барби как родную дочь. Обнялись братья на прощание, расцеловались, а потом обратился Хугин вороном и улетел навсегда.
Вот так будущий Великий друид Мунин Дубадам приобрел самое главное сокровище и самую большую головную боль в своей жизни…
К Дубобабу был привязан драконозавр. Такой весь из себя нездешний, городской, от раззолоченной уздечки и дорогущего седла с клеймом «Ник Кожемяка и сыновья» до высокомерного выражения морды. Мунина аж передернуло. Но самое главное – входная дверь была заперта изнутри, и, судя по доносящимся откуда-то сверху ахам и вздохам, в ближайшие несколько часов никто ее открывать не собирался. Подергав немного за шнурок дверного колокольчика и не дождавшись эффекта, Великий друид грозно пообещал дать дуба и вновь обратился вороном.
Все окна тоже оказались закрыты. Наглухо. Даже окно в его рабочем кабинете, в который посторонним входить вообще категорически воспрещалось.
Спустившись обратно на землю и выпалив витиеватое ругательство, подслушанное у М'Чуринга, когда достойный подвижник пытался выбраться из-под арбузов, Мунин зловеще произнес: «Ну погодите же!» – и принялся колдовать:
Сначала не происходило ничего. Потом ветви Дубобаба вздрогнули, зашелестели листвой, из земли показались могучие корни, и лесной исполин, поскрипывая, пустился в пляс. Мунин злорадно потер руки, услышав, как сладострастные звуки наверху сначала смолкли, а потом сменились воплями ужаса.
Через несколько мгновений распахнулось окно и показалась растрепанная голова девушки.
– Дядюшка Мунин! Прекрати!
– Ась? – Великий друид приложил руку к уху, мастерски изображая глухоту. – Чего?
– Хватит!
– Ничего не слышу!
Еще через пару минут широко открылась дверь и из нее кубарем выкатился молодой человек. Весь его костюм составляли щегольские кружевные подштанники, надетые задом наперед. Мунин отвесил незваному гостю изысканный поклон. Это окончательно добило незадачливого любовника. Влетев на спину очумевшего от ужаса драконозавра, парень что было сил всадил ему пятки в бока и погнал прочь. Вслед ему несся издевательский смех Великого друида.
Полюбовавшись немного на позорное бегство пришельца, Мунин вытер набежавшие от смеха слезы, в последний раз хрюкнул: «Ох, дуба дам!» и прочел контрзаклинание:
Подождав, пока его живой дом вновь станет неподвижным, Великий друид степенно поправил на плечах плащ и ступил на порог.
Разумеется, после пляски внутри царил полнейший разгром, но даже такого аккуратиста, как Мунин, это не особенно смущало. Во-первых, игра стоила свеч, а во-вторых, он точно знал, кто именно всю ближайшую неделю будет наводить здесь порядок.
– Здравствуй, дядюшка Мунин!
В отличие от хозяина высокомерного драконозавра и кружевных подштанников, на девушке одежды не было вовсе. И каждая клеточка ее прекрасного тела обещала Великому друиду грандиозный скандал.
– Привет, Барби! – беззаботно отозвался Мунин, демонстративно не обращая внимания на тон любимой племянницы. – Ты бы накинула на себя чего-нибудь, а то, неровен час, простудишься… – и, не дав опомниться, продолжил: – Да и мне надо с дороги умыться-переодеться. Так что приходи через полчаса в мой кабинет – там и потолкуем.
Несколько мгновений казалось, что обнаженная красавица не сдержится и начнет разговор прямо сейчас. Но во взгляде Мунина Дубадама было нечто такое, от чего Барби лишь возмущенно фыркнула и, повернувшись так резко, что ее пышные волосы взвились вокруг головы золотистым облаком, побежала вверх по лестнице. Дядя, посмеиваясь, двинулся за ней следом.
– Пойми же, дядюшка Мунин, я – живой человек! Женщина!
– Ты не женщина! Ты дриада!
– Тем более! И не надо рассказывать мне про мою дорогую мамочку, которая блюла себя до брака и ни с кем, кроме папочки, ни-ни! Да оглянись ты вокруг: у любой уважающей себя дриады любовников полон лес!
– Во-первых, не смей говорить о матери в таком тоне! Во-вторых, не у любой, а лишь до замужества! А в-третьих, именно лес! Ни одна, как ты правильно заметила, уважающая себя дриада не опустится до того, чтобы путаться с забродами из Большого Мира!
– Нет, постой! По-твоему, если ухажер говорит с девушкой о чем-нибудь еще, кроме как о чудесных свойствах омелы или о том, в какой день лучше высаживать саженцы, а в какой сеять коноплю, как твои собратья-друиды, и если от него пахнет не козлиной шерстью, луком и перегаром, как от сатира, так он сразу заброда?! О противоестественных наклонностях наяд я вообще молчу! Пойми, дядюшка: твой разлюбезный Заповедный лес для меня тюрьма! Тюрьма, уже хотя бы потому, что он – Заповедный! И коли уж ты сам заикнулся о замужестве – пожалуйста! Выдай меня замуж! Но только за того, кого выберу я сама!
– Интересно, и кого же ты выберешь? – фыркнул Мунин. – Этого сморчка в кружевном белье? – Но сам вдруг подумал: «Чтоб я так жил! А ведь это выход…»
– Сморчка?.. А, ты о Кире? Вот еще! Я в нем окончательно разочаровалась. Во-первых, он на язык оказался куда бойчее, чем на все остальное, а во-вторых, когда ты устроил эту свистопляску, бедняга тут же обо мне забыл и затрясся, как осиновый листок.
– Тогда кого же? – Мунин не отступал. Нет, он, конечно, любил племянницу, а поскольку воспитывал ее с пеленок, сам так и не женившись, то Барби для него была скорее дочерью. И все же при одной мысли о том, какой замечательной, тихой и спокойной жизнью он заживет, сбыв любвеобильную красотку с рук, у него сладко защемило сердце.
– Ну… – Девушка надула губки и погрузилась в раздумья. Поморщив лоб минут пять – Мунин прекрасно знал, что для нее это предел, – Барби села за письменный стол, пододвинула к себе лист бумаги и решительно обмакнула в чернильницу перо. Мунин сидел на диванчике в углу и с неподдельным интересом наблюдал за тем, как его своенравное чадо, от усердия высунув кончик языка, упражняется в каллиграфии. Наконец девушка бросила перо на стол и, помахав бумагой в воздухе, чтобы просохли чернила, вручила ее дяде.