Жених панны Дануси - Страница 48

Сегодня не будет крестин. Не будет белого платья с высоким кружевным воротом. Жемчужины останутся похороненными в шкатулке.

Крики стихли. Слышно только, как в вечернем сумраке с ветвей падают крупные капли. Словно ходят на звонких каблучках маленькие человечки.

В такие минуты мне кажется, что мой настоящий день рождения еще не настал.

Но я и не знаю, стоит ли мне рождаться.

ЖЕНИХ ПАННЫ ДАНУСИ

Страшный рассказ

За месяцем месяц идет,

Вот всадник стоит у ворот

Осенней порою ночной:

«Ты помнишь ли, дева мила,

Как прежде меня любила?

Садись на коня со мной!» —

«Мой милый, всегда с тобой!".

Древненемецкая баллада.

Фарфоровые пастух и пастушка прошлись в танце под нежную мелодийку "Ах, мой милый Августин!", и белоснежные фарфоровые же голубки над ними нежно соприкоснулись розовыми клювиками. Часы пробили девять вечера.

Панна Дануся, очаровательная выпускница Мариинской женской гимназии города М*, забросила в сочный ротик очередную порцию изюма. Ах, как скучно... Папуля и мамуля ушли в гости, на дворе сеется мелкий октябрьский дождь, занудливый, как учитель латыни, и нет способа развеяться бедной барышне, ведь приличная обрученная девица не должна бродить в сумерках по местечку в поисках приключений... Одно утешает — завтра Дануся будет петь в хоре Попечительства сторонников трезвости, а после — танцы! Благотворительный базар, и элегантный Генусь из акцизного банка подносит вазочку с конфетами...

Под влиянием сладких грез панна Дануся бросила в ротик еще пригоршню изюма и завертелась на обшитом синим, в розовые цветы бархатом диване, от чего тот жалобно вскрикнул всеми пружинами. «Дануся, Вы настоящая рубенсовская женщина», — говорил преподаватель гимнастики Мариинской женской гимназии господин Самич, когда гимназистка Данута Топтевич никак не попадала в такт с одноклассницами в деле доставания ладонями носков туфелек...

Нет, немногого добились женщины на пути эмансипации! Только что во время французской революции добились права носить трусики...

Прогрессивные раздумья панны Дануси прервал стук в окно.

— Дануся! Открой! Это я, Габрусь!

Красавица подлетела к окну под скрипучий вздох облегчения освобожденного дивана. Действительно — за мокрым стеклом белело вытянутое лицо Данусиного суженого Габруся. Лицо это почему-то всегда напоминало Данусе рабочую поверхность пресс-папье, хотя какая тут могла бы быть ассоциация — разве пресс-папье имеет круглые очки с позолоченными дужками и красные прыщи?

Однако — почему такой неожиданный визит?

— Ты же должен быть на инспекции железной дороги, — прокричала Дануся.

— Я приехал к тебе, моей дорогой невесте, — немного глуховато, но вполне разборчиво произнес Габрусь. — Выходи скорей, покатаешься на моем автомобиле...

Автомобиль! Белое вытянутое лицо Габруся вдруг показалось Данусе очень симпатичным и интеллигентным. Автомобилей в городе М* было пять — жители знали каждый и каждого из их владельцев. Проехаться в шикарном воплощении прогресса — заветная мечта местечковой барышни... Дануся бегом бросилась открывать двери дорогому гостю, на ходу выдергивая из буйных локонов папильотки.

Габрусь был в своей строгой форме чиновника железнодорожной управы. Поверх фуражки он натянул капюшон, так что из всего лица были видны только блестящие очки.

— Я пришел за тобой, Данута... Помнишь ли ты слова любви...

Но Дануся не слушала сентиментальное бормотание жениха. На улице, перед калиткой, действительно стоял автомобиль! Он был блестящий, как рождественская елка, и торжественный, как духовой оркестр.

«Скоро стемнеет! — мелькнуло в Данусиной завитой головке. — Никто не увидит! Надо срочно ехать!».

Габрусь отказался зайти в дом и подождать, пока невеста одевается. Он, как столб, стоял перед дверью, и Дануся даже через прихожую слышала бесконечные рассуждения о неземной любви.

Дождь, наверное, от осознания торжественности момента, приостановился. Габрусева невеста победно опустилась на мягкое кожаное сидение авто. Машина немного присела на все четыре колеса, но это была сильная импортная машина.

Береза около калитки Данусинога двора зашумела-заголосила пожелтевшей листвою: «Не езди, Дануся, останься!». Но возможность проехаться в автомобиле перевешивала даже мнения о приличествующем паненке поведении.

(Ах, как редко прислушиваемся ли мы к пророческому голосу природы, и к каким печальным последствиям приводит наша непоправимая невнимательность!).

Дануся велела жениху опустить кожаный верх машины и гордо подняла над собой кружевной зонтик. Вечернее солнце догадалось просунуть между тучами свой робкий луч, чтобы высветить выдающееся зрелище: по улице Болотной города М*, обычной местечковой (то есть, местами пригодной для проезда) улице, на которой городские власти так и не решились поставить фонари, ехал «Лорен-Дитрих» цвета губернского счастья. Данусе казалось, будто за ее спиной на буферах авто, как на запятках кареты, стоят лакеи в напудренных париках.

— А не страшно тебе ехать со мной, Дануся? — совсем неуместно глухим голосом спросил Габрусь невесту. Но утонули слова его в мощном крике солистки хора Попечительства сторонников трезвости.

— Габрусик! Остановись здесь, перед следующим домом! Зося! Зося!

Автомобиль испуганно притормозил. За забором стояла рыжая Зося, бывшая одноклассница Дануси, и поедала глазами триумф подруги.

— Зося поедет с нами! — приказала невеста Габрусю.

Тот немного нервно начал сопротивляться неожиданным обстоятельствам, снова ссылаясь на неземную любовь и прочую романтическую путаницу. Зося уже сидела рядом с Данусей, красиво расправляя складки своей необъятной парадной юбки с оборками.

Авто двинулось вперед. Прекрасные барышни верещали и все время заставляли апатичного Габруся нажимать на резиновую грушу звукового сигнала. Но упрямый Габрусь не поехал по людным улицам, где жили знакомые, а правил в сторону Кальварийского кладбища, мимо хутора Медвежино, где действительно было глухо и темно, как в медвежьей берлоге.

В вечернем полумраке показались белые ворота кладбища. По верху ворот, над изображениями ужасных эмблем смерти, красовалась торжественная надпись по-польски с орфографической ошибкой в слове «Spokoj». Несмотря на протесты барышень, Габрусь направился туда, на мощеную дорожку меж могил. Дорога вела к суровому псевдоготическому зданию костела. Мрачные старые липы сомкнули над дорогой свои костлявые черные кроны, будто мертвые пальцы. Зловеще хрипели вороны. Над входом в закрытый храм тускло светилась лампадка — далекое-далекое окошко в тот мир, куда нам, грешным, идти не дойти...

Остановил Габрусь автомобиль, повернулся к милым барышням. Угрожающе сверкнули очки на вытянутом белом-белом Габрусевом лице.

— И чего ты припер нас сюда? — громко возмутилась Дануся.

— Нашли время, пан Габрусь! Храм же закрыт! — поддержала подругу рыжая панна Зося, у которой от злости чуть не осыпались веснушки.

— Мы приехали на место! — непривычно жестко и торжественно сказал Габрусь и вскинул длинные руки в онемевшее небо, как вскидывает крылья черный журавль, собираясь взлететь от беспощадной охотничьего ружья. — Узнай же, невеста моя, верная Данута, что...

— Ой, тут же новую уборную недавно построили! — догадалась панна Дануся. — Габрусик, бедный, в туалет хочет, вот и заехал сюда, — нежным шепотом пояснила она подруге. — Он такой интеллигентный... Он не ходит за угол, как обычный мужик... Иди, Габрусик! Мы подождем...

— Нет, в таком случае, давай сразу мы сходим! Пан Габрусь будет так добр... — кокетливо обратилась панна Зося к владельцу автомобиля.

— Остановитесь, несчастные! Вы не понимаете... — молил Габрусь, смешно размахивая худыми руками, но барышни уже скрылись в маленьком изящном домике у кладбищенской ограды.