Женатый мужчина - Страница 4
Злило Джона и то, что ему приходится уезжать на время отпуска, а уж этого он вообще не хотел. Тестя и тещу он не любил; кое-кто из друзей недаром поговаривал, будто он ездит к родителям жены на лето ради экономии, жадничает и никуда не хочет вывозить семью или же потому, что Клэр у него твердый орешек, хотя по ее кроткой внешности этого не скажешь, и заставляет его выбирать: либо он отправляется с ней и детьми в ее родной край, либо остается куковать один в коттедже в Уилтшире.
В этот раз Стрикленды договорились ехать в Норфолк на первую половину августа, и теперь, сидя в буфете, Джон подумал, что если он не вернется в Лондон уже на следующей неделе, то только из-за своей обязательности и обыкновения держать данное слово. Благодаря этому он, собственно, и добился успеха, а если сегодняшний парень и пострадал — что ж, было ведь много других, которым он помог.
Мысленно разделавшись с механиком, Джон огляделся: кругом убожество, неопрятные люди, за стойкой — неряшливая девица, лениво разливающая чай. «Упадок нации налицо, — заключил он. — Никому нет дела ни до собственной внешности, ни до элементарной чистоты». Ему пришло в голову, что, пока пьешь эту бурду, сидя на заляпанном стуле, можно испачкать свой элегантный костюм в узкую полоску. Прикидывая, какой бы он выставил счет дирекции Британских железных дорог за чистку, Джон вдруг увидел сквозь мутное зеркальное стекло, что на его поезд уже выстроилась очередь. Он вышел из буфета, пристроился в хвост очереди, потолкался в ней, продвигаясь вперед, и, пока не нашел в вагоне свободного места, не переставал задаваться вопросом, чего ради он подвергает себя таким неудобствам. Лишь уткнувшись в вечернюю газету, он немного успокоился.
Глава вторая
В Норидже он сделал пересадку, пребывая все еще в отвратительном расположении духа. В Кромере, на взморье, его никто не встретил, поэтому чувство жалости к себе сменилось злостью. Он позвонил теще из автомата и коротко, весьма нелюбезно объявил, что приехал. Через полчаса подкатила Клэр на их изрядно потрепанном «вольво-универсале»; к этому времени Джон уже настолько завелся, что, едва коснувшись щекой ее щеки, белый от ярости, со стиснутыми зубами, сел в автомобиль.
Клэр Стрикленд была высокой, с уверенной походкой, свойственной стройным и привлекательным женщинам. Голубоглазая, с густыми каштановыми волосами и мягкими чертами лица, в которых проглядывало что-то неуловимо славянское, она была очень хороша собой, особенно когда улыбалась, да еще во сне. Она была на восемь лет моложе мужа, родила двоих детей, но ее ноги сохранили стройность, а на живот и намека не было, только грудь потеряла девичью упругость, под левым коленом проступили вены и она немного раздалась в бедрах. Теперь, в тридцать два года, она уже не могла похвастать былым цветом лица, да и Джон, выглядевший в суде таким импозантным и подтянутым, скрывал под судейским своим париком небольшую лысину, а под мантией округлившееся брюшко.
Они были женаты уже двенадцать лет. Клэр сразу уловила дурное настроение мужа, но отнеслась к этому так же просто, как относится к дождю человек, у которого есть зонт. Она дождалась, пока он уселся в машине, и спросила:
— Почему ты не сообщил, когда приедешь?
— Я пытался дозвониться. Никто не отвечал.
— Ну, Джон, не можем же мы все время сидеть у телефона.
— Ты знала, когда приходит поезд.
— По пятницам их три.
— Могла бы сообразить, что я приеду именно этим.
— Сам же говорил, что постараешься успеть на первый.
— Ты его встречала?
— Надо было кормить детей ужином.
— А твоя маменька на что?..
— Она пошла к миссис Сьюэлл выпить по глоточку.
— А отец?
— И он с ней.
— Еще бы, как не выпить с миссис Сьюэлл.
— А почему им отказывать себе в удовольствии из-за нас?
Оставшуюся часть пути до Бьюзи, где жили родители Клэр Стрикленд, они молчали. Дома оказалось, что родители — Элен и Юстас Лох — уже легли спать.
— Ты ужинал? — спросила Клэр мужа.
— Нет.
— Мог бы поесть в поезде.
— Не было вагона-ресторана.
— Почему?
— Забастовка.
— Рыбную запеканку, кажется, доели. Придется тебе обойтись омлетом.
На кухне Джон сел за стол с выражением такого страдания и вселенской скорби, что больше походил на распятого Христа, нежели на адвоката из Лондонской коллегии, да и у Клэр, которой редко изменяла выдержка, лицо было злое, а глаза колючие — слишком уж не хотелось ей в третий раз за день становиться к плите.
Она молча сидела за столом, пока он ел, затем убрала тарелку и, не проронив ни слова, пошла наверх принимать ванну. Через двадцать минут поднялся Джон, вымылся в той же воде — привычка, оставшаяся с первых дней их совместной жизни, — и лег рядом с женой на продавленную двуспальную кровать в комнате, которая предназначалась у Лохов для гостей. В постели они коснулись друг друга подобием поцелуя, обнялись — опять-таки привычка, не больше, — и выключили свет.
Глава третья
Проснулся Джон в таком же дурном настроении. С самого утра его все раздражало — дети, Том и Анна, с визгом ворвались к родителям, бросились на кровать, после чего затеяли шумную игру в салки; он выставил их за дверь, но они каждые пять минут возвращались, чтобы ябедничать друг на друга, ссориться или со свойственной детям неожиданной сменой настроения ластиться к полусонному отцу, пока им это не надоело и не захотелось в туалет. Тогда они понеслись туда, а затем вниз — завтракать.
В кухне Джон нос к носу столкнулся со своей тещей, Элен, которая даже теперь, после двенадцати лет их с Клэр супружества, не скрывала при встречах своего разочарования: она надеялась на лучшую партию для своей дочери. Тут же из сада появился и прошествовал к столу его тесть, отставной генерал, снедаемый желанием обменяться мнениями о прочитанном в утренних газетах. Элен подала подрумяненные тосты, кофе и омлет — забота, вызвавшая новый приступ раздражения у Джона, поскольку кофе был с гущей (она готовила его так же, как чай), апельсинового сока здесь не водилось, а омлет он уже ел накануне вечером и считал, что избыток яиц, да еще в сочетании с кофе, вреден для печени. Газета, которую Элен ему положила, была, конечно же, «Гардиан», а не «Таймс» [2], к тому же уже измятая тестем, Юстасом Лохом, который, едва Джон открыл ее, приступил к комментариям.
— Джон, — сказал он. — Вот вы — законник. Как вы относитесь к закону о запрете забастовок?
Джон терпеть не мог бесед за завтраком и жалел, что сидит не у себя дома с экземпляром «Таймс», поэтому ответил, что не задумывался на этот счет.
— А по-моему, это жуткая глупость, — сказал тесть, типичный с виду отставник — высокий, подтянутый усач. — Не вижу смысла издавать законы, которые не соблюдаются, а соблюдать вы не заставили, прошу заметить. Позовете на помощь армию? Только не представляю себе, чтобы мой старый добрый полк стал ковыряться в шахте.
— Вовсе не обязательно обращаться к армии, — сказал Джон. — Достаточно штрафов, чтобы отучить профсоюзы от действий, ущемляющих национальные интересы.
— Ясно, мой мальчик, — распалялся генерал. — Только если эти меры придутся им не по нраву, то они опять будут бастовать. Словом, если нельзя подавить забастовки, то лучше с самого начала оставить их в покое.
— Возможно. — Джон попытался сосредоточиться на газете.
— В конечном счете рабочий всегда скорее поддержит свой профсоюз, нежели правительство. И кто может его за это упрекнуть? Ведь именно профсоюзы позаботились о нем в тридцатые годы, когда все правительства — одно за другим — просто умыли руки.
Клэр скучала, лицо у нее было отрешенным, как обычно, когда отец с мужем рассуждали о политике, деньгах или автомобилях, а у Джона такое же выражение появлялось на лице, когда Клэр и ее матушка обсуждали кулинарные рецепты, моды, вопросы садоводства и воспитания детей, ибо, хотя оба супруга исповедовали равноправие мужчин и женщин, каждого занимало лишь то, что входило в традиционный круг интересов их пола.