Женатый мужчина - Страница 22

— Значит, Гай — новый Спиноза? — сказал Джон едко.

— Не обязательно, но он много размышляет…

— О чем же?

— О том, что ты считаешь незыблемым. О карьере, О том, что он называет крысиными бегами.

— Рано или поздно ему самому придется выйти на этот старт.

— Может быть. А может быть, и нет. По крайней мере он будет знать зачем.

Джон набил рот мясом, картофелем, капустой и, прожевывая, сказал:

— Вряд ли стоит тратить тысячи фунтов на частную школу, а потом на университет для того лишь, чтобы наш Том, например, мог философствовать, доказывая, что земля круглая. Это он может делать в обычной средней школе…

— Ты не понял меня, — прервала его Клэр.

— Тогда изволь излагать свои мысли яснее, — произнес Джон.

— Мне ваши ссоры надоели, — прикрикнул на родителей Том таким тоном, каким Клэр обычно говорила это ему самому.

— Мы вовсе не ссоримся, дорогой, — сказала Клэр. — Мы спорим. Это разные вещи. — Она поднялась положить детям пудинг. — Ты слишком придирчив, — обратилась она к Джону уже спокойнее. — Не можем же все мы быть адвокатами.

— Извини, — сказал он. — Продолжай, пожалуйста.

— Гай получил хорошее образование. И не только сам прекрасно сдал университетские экзамены, у него и друзья умные люди. Они могут бездельничать, да, но говорят они о Марксе и Д. Г. Лоуренсе, а не о футболе и поп-музыке. Они на перепутье — вот и все, и когда они решат, чем заняться, то будут готовы к своей деятельности не только потому, что у них есть степени, но и сознательно… Не кончи Гай частную школу, — продолжала она, — у него не было бы хорошей подготовки и умных друзей. Торговать мороженым он мог бы и без диплома, но тогда думал бы лишь о девочках, пиве да футболе.

— Понимаю, — Джон говорил терпеливо и рассудительно, — родители из среднего сословия всегда стремились к тому, чтобы их отпрыски получили знак принадлежности к высшей касте.

— Извратить точку зрения — не значит ее опровергнуть, — отрезала Клэр.

— Почему ты считаешь, что в обычной средней школе юноши не рассуждают о Гегеле и Лоуренсе?

— Оставь в покое Гегеля и Лоуренса. Хватит того, что многим там не под силу просто сдать экзамены.

— Но ведь дело не в школе. Дело в среде, из которой они выходят. Помести сто детей из культурных, образованных семей среднего сословия в одну школу, а сто детей из пролетарских семей — в другую, обеспечь их совершенно одинаковыми учителями и условиями, и, конечно же, среди выдержавших экзамены будет больше детей из среднего сословия и меньше — из рабочего класса. Да помести их всех в одну школу, наконец, — те же самые дети из средних слоев покажут большие успехи потому, что унаследовали больше способностей, сама среда подталкивает, тогда как родителям из рабочих семей глубоко безразлично, как их дети сдадут экзамены.

— Но, Джон, дорогой, — сказала Клэр, когда дети кончили есть мороженое и помчались наверх, — ты же сам себе противоречишь. По-твоему, дети из среднего сословия лучше учатся потому, что выросли в благоприятном окружении, и ты говоришь, что они будут хорошо учиться вместе с детьми из рабочих семей. Но ведь в самой школе создается среда, где дети глумятся над тем, что им непонятно, — над Гегелем, Лоуренсом, Моцартом и Гогеном.

— Это снобизм, — сказал Джон. — Вот в чем дело. Старомодный, откровенный снобизм, великосветские замашки.

— Ну, вот опять. Оскорбить легче, чем доказать свою правоту. Осталось сказать, что социальная поляризация зашла слишком далеко и мы жертвуем духовным развитием наших детей, — Клэр явно иронизировала. — Это вроде налога на наследство и подоходного обложения, плата за то, чтобы сдержать натиск большевизма… — Она поднялась и принялась убирать тарелки. — Еще бы, ты ведь социал-демократ, правда?

Джон насупился. Как она изменилась с тех пор, как они поженились, и если бы только внешне!

— Не знаю, где ты только набираешься своих правых взглядов, — проворчал он.

Клэр покраснела.

— Ну ладно, до будущего года еще есть время. Так или иначе, Том склонен записаться в Даунсайд.

— Это ты его записываешь. Я не имею к этому никакого отношения.

— Не беспокойся. Всю ответственность я беру на себя.

— Это не поможет мне пройти в парламент.

— К тому времени ты уже будешь там. В конце концов, все лейбористские лидеры посылают своих детей в частные школы.

— Хочешь кофе? — спросил Джон, тоже поднимаясь и направляясь к плите.

— Не откажусь! — улыбнулась Клэр.

День, не в пример вчерашнему, выдался дождливым и мрачным. Джон хотел сводить детей в кино, но похоже, что в Лондоне шли фильмы только для взрослых. Оставалось лишь вернуться к воскресным газетам и телевизору.

— Почему мы никого не приглашаем к себе в выходные?

— Но ведь мы обычно уезжаем, — удивилась, — Клэр.

— Надо было и сейчас уехать.

— Ты же сам сказал, что не хочешь. Из-за Бирмингема.

Он вздохнул: — Да.

— Ты бы и там скучал. Он снова вздохнул:

— Пожалуй.

— Тебе надо придумать себе какое-нибудь хобби. Он нащупал языком застрявшие в зубах волокна мяса.

— Например?

— Ну, хотя бы столярничал, что ли. Нам нужны книжные полки.

Он только хмыкнул.

— Я подарю тебе на рождество электропилу.

— Можно просто купить приставку к электродрели.

— Тогда я подарю тебе приставку.

Потом они ужинали, потому что так было заведено, и к еще не переварившемуся в их желудках ростбифу добавился омлет. В десять они легли спать: Джону надо было встать в шесть утра, чтобы поспеть на бирмингемский поезд.

Глава одиннадцатая

Обсуждение запроса на лицензию было назначено на десять часов утра, и к четырем часам дня Джон уже был свободен. Ему не удалось убедить бирмингемский муниципалитет, что казино при новом отеле в районе Эджбастона ^[28]пошло бы городу на пользу, поэтому к себе в отель «Палас» Джон вернулся слегка расстроенным, как бывало всегда, когда он проигрывал дело. Он подошел к дежурной и спросил, не звонила ли ему жена. Нет, не звонила.

— Я жду, что она приедет, — сказал Джон, — и хочу поменять номер на двухместный.

Надутая прыщеватая особа вздохнула и принялась изучать лежавшую перед ней таблицу.

— Могу предложить пятьсот двадцать шестой, — пробурчала она.

— Мне хотелось бы самый лучший номер. Она равнодушно посмотрела на него.

— Люксов у нас нет, — протянула она с полупонятным для него бирмингемским выговором. — Есть номера с ванной или без, вот и вся разница.

— Тогда с ванной.

— В пятьсот двадцать шестом есть ванная.

— Хорошо. А кровать двуспальная?

Она снова окинула его равнодушным взглядом:

— Вам нужна двуспальная?

— Да. Если можно. Мы так привыкли.

— В пятьсот двадцать шестом две односпальные. — Дежурная уткнулась в свою таблицу. И вздохнула: — Могу предложить четыреста тридцать второй.

— А там двуспальная?

— Да. И ванна есть.

— Тогда четыреста тридцать второй.

Она поглядела ему в глаза, и у Джона мелькнула мысль, что она, возможно, догадывается, зачем он затеял разговор о двуспальной кровати. Но нет, лицо ее по-прежнему оставалось абсолютно равнодушным. Она дала ему карточку с номером комнаты, и появившийся бой подхватил его чемоданчик. Джон и сам бы отнес чемоданчик, но могло показаться, что он скупится на чаевые; они вместе с боем поднялись в лифте, долго шли по коридору, пока не остановились у номера 432. Бой открыл дверь, включил свет и задернул портьеры. Джон сунул ему двадцать пенсов и наконец-то остался один.

Номер был самым заурядным, ничего особенного. Попахивало мастикой для полов и сигаретным дымом. Джон прошел в ванную — она была выгорожена из прежней спальни и поэтому без окна. На унитазе красовалась бумажная полоска: cordon sanitaire — «продезинфицировано», без которой, говорят, ни один американец не войдет в санузел, а стакан на умывальнике был упакован в целлофан. Все выглядело чистым и гигиеничным. Джон вымыл лицо и руки.