Жена поэта (сборник) - Страница 4
Вале завидуют. Она видит косые взгляды в свою сторону, дескать, чем ты лучше нас, за что тебе такое?
Валя сознавала: ничем не лучше. Даже хуже. Подбородок подвис, вокруг глаз паутина.
Модный косметический хирург пообещал, что круговая подтяжка все уберет.
Подтяжка – серьезная операция под общим наркозом. Но красота требует жертв. К тому же – конкуренция. Вокруг Вили – женский коллектив. Молодые журналистки, как рыбы-пираньи, готовые на все во имя добычи.
Валя пошла на круговую подтяжку. Подбородок подтянулся, паутина вокруг глаз исчезла, но перед ухом – коллоидный шов, похожий на бельевую веревку. Модный врач навалял. Можно прикрыть волосами, но любое дуновение ветра обнаруживало дефект. Лучше уж паутина вокруг глаз. Однако люди – великодушны. Все говорили Вале, что ничего не заметно, все очень хорошо, гораздо лучше, чем было.
Валя верила. Ее лицо счастливо розовело. Человеку свойственно верить в хорошее. Надежда – в природе человека.
Мальчик Ваня рос медленно и нудно. Он был хорошенький, ершистый и неудобный. Все ему не так. Но не любить его было невозможно.
Один день нанизывался на другой, и в результате из долгих дней сложились короткие семь лет.
Ванечка пошел в школу. Учиться ему не нравилось, но с этим никто не считался. Не заберешь ведь ребенка из школы. Всеобщее образование.
У родителей – своя жизнь. Виля занят по горло. У Вали – повышение квалификации. Иногда Ванечку оставляли на продленке.
Продленка ему тоже не нравилась. Дети до определенного возраста не умеют притворяться, и Ванечка не скрывал своего отношения. Он ныл, выгибался, не слушался. Его буквально ломала холера. Уставшая за день учительница не вытерпела и выгнала его из класса. Сказала одно слово: «Вон!»
Ванечка вышел в пустой коридор. Ему стало скучно. Он отправился в раздевалку, надел свою курточку и вышел на улицу.
Дом был недалеко, но и не совсем близко. Надо было переходить дорогу. Дорога широкая, машины шастают, как жуки. Ванечка подошел к переходу, пристроился к взрослому дяденьке и рядом с ним, почти впритирку, перешел дорогу.
Дома никого не оказалось. На звонок никто не отозвался. Валя – на работе во вторую смену. Маша – в кино с подругой Милкой. А Виля – неопределенно. Он принадлежит всей стране и возвращается домой в самое разное время.
Ванечка сел на ступеньку и стал ждать.
Первым вернулся Виля. Увидел сына под дверью.
– Ты что здесь делаешь? – испугался отец.
– Жду.
– А почему ты не на продленке?
– Меня выгнали.
– Причина?
– Я не стал есть ужин. Пюре было голубое. Я сунул его в рот и плюнул обратно. А мясо я не разгрыз. И тоже плюнул.
Виля понял, что картофель разведен не молоком, а водой, отсюда голубой цвет. С мясом тоже все понятно. Лучшие куски забирают домой. Но это все – цветочки. Учительница не имела права выгонять из класса, оставлять без присмотра семилетнего мальчика. Мало ли что могло случиться…
– Сволочь! – сказал Виля.
– Кто? – не понял Ванечка.
– Все, – ответил Виля.
Валя пришла домой поздно. На работе справляли день рождения терапевта Невзоровой.
Это были последние посиделки Вали в дружном коллективе.
Ребенок дороже, чем чье-то ухо, горло, нос, а тем более дни рождения.
Валя была не виновата в том, что произошло. Виновата учительница, у которой не выдержали нервы. Но Виля не хотел зависеть от кого бы то ни было. Родители обязаны отвечать за своего маленького ребенка.
Учительница – нервная. Возможно, у нее непростая судьба – и что теперь? Ванечка должен один в сумерках переходить дорогу?
– Ее надо гнать с работы, – сказала Валя.
– Это тебя надо гнать с работы, – уточнил Виля. – И я это сделаю.
И он это сделал.
Валя написала заявление об уходе. Теперь ее статус – домохозяйка. Виля прикрепил Валю к писательской поликлинике. В медицинской карте обозначалось: жена писателя. Писали сокращенно: «ж. пис.».
– Теперь я жопис, – говорила Валя.
Зачем, спрашивается, училась, получала высшее образование, посещала курсы усовершенствования, зачем делала круговую подтяжку?
Всё – в прошлом.
Виля – номенклатура. Его часто приглашали на приемы.
Вале это было интересно, но со временем надоело. Одно и то же. Пустое общение. Пузатые мужики переговариваются, устраивают свои дела. Красивые бабы, как косяк рыб, передвигаются туда-сюда в поисках свободного и богатого. Валя чувствовала себя инородным предметом, как солдатский ботинок среди модной обуви. Она никого не осуждала. Знала, как тяжело одной, без мужской поддержки рассекать грубые житейские волны. Да и время поджимает. Года скачут, как псы. Только что зима, а уже лето.
Валя ощутила ход времени в универмаге «Москва». Она стояла в примерочной, мерила платья. Ни одно ей не шло. Раньше шло все, что ни надевала. А теперь – как на корове седло. Что бы это значило? Ушло цветение. Прежде – как яблонька в цвету, а теперь – яблонька с плодами. Цветы – ку-ку. И уже не яблонька, а яблоня.
Плоды полезнее, чем цветы, но цветы – красивее. Валя потяжелела в плечах и в бедрах. Стала менее смешливая. Раньше: покажи палец – и перегибается от смеха. А сейчас надо сильно постараться, чтобы Валя снисходительно улыбнулась.
Виля особенно и не старался. Журнал – неподъемная ноша. Легко проходила серая продукция, а все талантливое шло со скрипом или не шло вовсе. Виля боялся рисковать. На его плечах – семья, родители. Он – единственный кормилец. С другой стороны, хотелось быть смелым, сорвать аплодисменты, надеть на голову лавровый венок вместо тюбетейки.
Валя заметила, что секс начал угасать. Раньше – три раза в неделю. Теперь – раз в три недели. И слава богу. Детей она больше не хотела. А самоцельные совокупления годились только как снотворное.
Раньше, в период цветения, секс – праздник: в душе взрывались петарды, расцветал салют.
Все имеет свой конец. Валя не заметила, как секс прекратился вообще. А когда заметила, было уже поздно.
У Вили завелась любовница. Провинциалка. Эти провинциалки хватали лучшие куски. Им доставались самые успешные.
У поэта Евтушенко была целая галерея жен из всех национальностей: татарка, еврейка, англичанка, русская. В ту пору, о которой речь, была Галя – голубоглазая еврейка, красивая, как Суламифь. Евтушенко отбил ее у лучшего друга.
У друзей отбивать удобнее, не надо далеко ходить.
Виля не подражал успешным. Просто так получилось.
Все началось в командировке. В городе Таганроге. Ездили по чеховским местам.
Виля удивлялся: какой маленький дом был у Чеховых. Семья большая, а дом – тесный. Такая же картина и в Ясной Поляне. Великим не надо большого пространства. Их пространство – внутри.
Таганрог – город южный. Городские власти принимали широко и щедро. На очередном ужине Виля перепил и разомлел. Аллочка Мухина из отдела писем сопроводила его до номера, а дальше все пошло по программе Шурки Самодёркина. Инициатором выступила Аллочка, а Виля взял то, что плохо лежит.
Утром Виля пришел в ужас. Что он наделал? Аллочка растреплет в редакции. Дойдет до Вали. И это не все. Она начнет его преследовать и шантажировать, и тогда придется ее уволить. Некрасиво.
Виля спустился к завтраку перепуганный и напряженный, как нашкодивший кот. Ждал, что будет.
А ничего не было. Алла сидела за столом как ни в чем не бывало. Как будто это не она облепляла Вилю ладошками, льнула своим шелковым тельцем, дышала прерывисто. А может, не она? Тогда кто? В делегации была Маргарита Петровна – заведующая отделом прозы, шестидесяти лет. Выглядела она хорошо. Но не настолько. Остальные – мужчины, которые норовили выпить с утра. Значит, кроме Аллочки – некому.
Аллочка сидела безучастная, с тонкой шейкой, как журавлик. Зубы у нее были как у зайца: два передних резца длиннее, чем остальной ряд зубов. Она сидела тихо и грызла сухарик.