Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Страница 46

— Мы тебе тут еще устроили снега напоследок! Эх, променял бы весь мед на Снегурочку! — поник Буран, неуклюже разворачиваясь и вздыхая. Волчица подняла морду вверх и хрипловато завыла.

— Да ладно, — усмехнулась я, пытаясь спрятать льдинки слез. Пока что я собирала их в ладошку.

— И тут ничего не поделаешь, — покачал головой Буран.

— Жди его! Если обещал прийти — придет! — вздохнула Метелица. — Жди!

«Я только этим и живу!» —   хотела сознаться я, но махнула рукой, провожая друзей из ледяного дворца.

Выйдя опасливо из-за дверей, я успокоилась. Снега было еще ого-го! Не скоро стает! Буран и Метелица исчезали в лесу. Даже они оборачивались, чтобы посмотреть на меня.

В этот момент мне приходилось прятать слезы и натягивать улыбку.

— Идите, оборотни! — улыбалась я, стоя в тени дворца. Он еще держался. Плотный лед стен из кристально-голубого стал сероватым, но кто я такая, чтобы придираться к художественной задумке.

Утром я проснулась, снова прикасаясь к нетающим ледяным цветам, стоящим в моей комнате, по привычке подошла к окну, как вдруг увидела, как сквозь снег виднеется чернота земли.

— Что? За одну ночь? — ужаснулась я. — Вчера же его тут было столько, что можно было еще десять таких замков слепить, а теперь он остался лишь в тени грязноватыми дорогами.

Сосульки превратились в решетку. Словно кто-то говорил мне: не ходи туда, Снегурочка! Там весна! На каждом окне были решетки сосулек, зато внутри все еще царила белая, чистая зима. Щебетание птиц становилось таким громким, что я подолгу не могла уснуть. В опустевшем дворце все еще царили морозы, но и они постепенно отступали.

— Неужели он не придет? — подумала я, вспоминая роскошную шубу и разлет плеч. — Неужели он так и не придет?

Снег таял, с деревьев капали сосульки.

— Даже боги умеют плакать, — вздыхала я, трогая руками хрустальные цветы. — Сколько же нас, Снегурок, у тебя было? Почему именно я?

Дни проходили в мучительном ожидании. От нечего делать, я разгуливала по замку, или сидела в огромно сугробе, когда тень от замка заслоняла его от солнца.

— До последнего тебя берегу, — звенели ледяные цветы, когда в окна пытался ворваться весенний ветер. Но сосульки остужали его, не давая растопить мою красоту.

Я стояла у окна и смотрела на яркое солнце и весеннее небо. Кое-где оставались дорожки снега, прячась в оврагах и тенях деревьев.

И тут я увидела, что стенки моей ледяной тюрьмы стали совсем тонким. Не толще пальца. Они оплывали под весенними лучами и текли, словно слезы древнего бога, который, сжимая меня в своих объятиях, обещал, что будет беречь меня до конца.

— Где же ты, — вдохнула я весну, чувствуя, как по телу поднимается жар, словно тогда, когда Весна подарил мне любовь.

Треск льда заставил меня отшатнуться. Кажется, у меня что-то рухнуло! Я выглянула в решетку сосулек, видя, как на земле лежит огромная башня изо льда.

Отвернувшись, я увидела, как плачут мои цветы.

Стоило мне попытаться спасти цветы, я услышала детский плач в лесу. Ребенок плакал так горько, что у меня сжалось ледяное сердце.

— Чив-чив! — слышались голоса воробьев. — Заблудился!

— А я что сделаю? — удивилась я, поджимая губы. Снега осталось совсем мало.

Но горестный плач не прекращался. А я понимала, что там заблудившийся малыш, а тут вот-вот придет любимый… Цветы таяли, обламывались и падали на прозрачный пол.

— Ребенок или любовь? — выбирала я, расхаживая по комнате.

— Ау! — ревел голосок.

— А Лешие что? Не могут сходить? — возмущалась я, кутаясь в шубу. — Неужели в лесу, кроме Снегурки, ни у кого нет сердца? Неужели никто не слышит, как он плачет? Белла Болеславовна! У Семен Семеныча совести нет, но у вас-то хоть должна быть!

Мне это показалось очень странным.

— Мама! — ревел малыш, захлебываясь слезами.

— Белла Болеславовна! — крикнула я на весь лес. — Имейте совесть! Семен Семенович!

Но мне никто не ответил, что показалось мне очень странным.

— И как я пройду? — спросила я, глядя на подтаявшие сугробы. И тут мой взгляд упал на снежную бумагу и ледяные ножницы.

— Спасать до конца, — выдохнула я, берясь за ножницы и тыкая лепешки снежинок под перину. — Он меня простит!

Корявые снежинки вырезались стопками и совались под матрас. Бумага закончилась, а я увидела, как за окном небо почернело тучами, и оттуда повалил снег.

Я выбежала на улицу, протиснувшись между решеткой сосулек. Была бы я побольше, то не смогла. А так с легкостью. Видимо, кто-то немного переоценил меня.

В тени, которые бросали деревья, я бежала на детский плач, перепрыгивая с сугроба на сугроб. Роскошная шуба сохраняла холод, а плач приближался. Казалось, что он совсем близко. Но, видимо, напуганный ребенок метался по лесу. Я вылетела на поляну, где стоял ребенок неопределенного пола лет пяти, укутанный и ревущий. Вокруг него был обмотан платок, что говорило о том, что о малыше заботились. Значит, действительно потерялся.

— Иди сюда! — позвала я, стоя в тени деревьев.

Ребенок перестал плакать.

— Там мемедь! — тыкал он пальцем в кусты. Мне показалось, или я на мгновение увидела огромного черного медведя. Точно такого же, как тот, что вышел на поляну и заступился за Леля.

Но он исчез. Что это было? Может, знак какой?

— Ты кто? — спросило дите, а ему на голову сыпались огромные корявые снежинки моего производства. — Впрочем, неважно! Не бойся, иди сюда! Я не обижу!

И ребенок пошел, рассматривая меня.

— Пойдем! Снегурочка отведет тебя в деревню! — улыбнулась я, беря его пухленькую ручку в свою. Пока шел снег, а небо закрывали тучи, я могла идти.

— Баская, — шмыгнул носом ребенок, рассматривая мои драгоценности.

— Это что значит? — спросила я, нервно прикидывая, как бы пройти побыстрее. Неизвестно, насколько хватит снежинок! Но есть и хорошая новость — это последний снег в этом году.

До деревни было не близко, а я тревожно смотрела на тучи, таща маленького неповоротливого медвежонка под деревьями. Деревня показалась за пригорком.

— Вон деревня, — махнула я рукой, подталкивая малыша. Мы стояли под огромной елкой. — Сам дойдешь?

— Снегурка, — заметил малыш, ковыляя в деревню. Он оборачивался, а я махала малышу рукой.

Навстречу ребенку бежали люди. Они поднимали глаза, видели меня и замирали. Мать с ревом бежала через всю деревню, хватая свою кутанку.

— Спасибо тебе, Снегурка, — крикнул кто-то. И люди стали снимать шапки, глядя на меня. Они что-то обсуждали, но я не слышала.

Тучи рассеивались. А ко мне бежал Лель.

— Снегурка! — кричал он, пока весенний ветер трепал его рубаху. — Ты почему здесь?

— Дите привела, — удивилась я, глядя на пастуха.

— Ты ж растаешь! — послышался голос Леля. — Вернись во дворец свой, Снегурка.

И тут послышался грохот. Да такой, что на весь лес! Ледяные сосульки дворца исчезли с горизонта в одно мгновение. Растаял все-таки! Внезапно повеяло таким холодом, что у Леля рубашка инеем покрылась.

— В тот, который только что рухнул? — спросила я, глядя на то, как тучи рассеиваются, а снег становится все реже.

Как вдруг лес зашумел, заскрежетал, выдавая присутствие леших.

— Вот ты где! А мы тебя по всему лесу ищем! Ты что тут делаешь? — послышался скрипучий голос Лешего. — Там Карачун за тобой пришел! Велес обратился! Весна идет!

— Неужели пришел? — ужаснулась я, понимая, что даже не попрощаюсь.

— Время у него! Сейчас он в Навь будет возвращаться! Дорогу Весне давать! — скрипел Леший. — И так до последнего держал холода!

— Что? — удивилась я, глядя на елку, говорящую голосом Семен Семеныча.

— Беги, глупая! Мы тебя лесом укроем! — перебила его Белла Болеславовна. — По снегу беги!

— Прощай, Лель! — крикнула я, надеюсь, что успею, и дернулась в лес.

Я подняла шубу, бросаясь бежать по сугробам. Шубу пришлось скинуть, а она рассыпалась снегом.

— Чив-чив-чив! — окружила меня стая воробьев. И тут же басом: «Сюда!»