Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Страница 41

— Ой, я как расшумелась! Я же говорила! — причитала Белла Болеславовна, пока Семен Семенович сидел с открытым ртом.

— О! Мужик! — обрадовалась я, прыгая со стола на Мизгиря. Его невеста отшатнулась от меня, как от бешеной.

«Обеими руками обнимала!» —   вспомнилось мне.

Мизгирь тут же понял свои ошибку. И устремился к той, которая обнимала его только руками, а не ногами! Скамейка перевернулась, Купава успела отскочить, как я и герой, передумавший стать любовником, завалили стол.

— Куда же ты! Любимый! — тянула я Мизгиря за бороду. — Не покидай меня!

Мизгирь уползал на четвереньках, решив оставить мне на память клок красивой бороды.

— Ну, все-все, — утихомиривала меня Белла Болеславовна, пока я для приличия спела еще неприличную частушку. — Снегурочке уже пора!

Я глянула, видя, как Мизгирь льнет к счастливой Купаве. А меня за шубу вытащили на улицу.

— Ну, — опустились мне на плечи тяжелые руки шпалоукладчицы. — Спасибо тебе! Я с Семен Семенычем поговорю! Больше пакостей тебе он делать не будет!

— Спасибо, — вздохнула я, надевая свою шубу и ковыляя в лес.

— Лес, домой верни ее! — послышался голос Беллы Болеславовны. — Ну надо же! Получилось! Эх!

Я моргнуть не успела, как очутилась возле хрустального дворца. Если возле избушки была ночь, то здесь стоял день.

— Ты где была!!! — бросились на меня Метелица и Буран, вылетая из дворца.

— У леших на дне рождения! Действительно дно. Ходить не рекомендую! — ответила я, но звери тут же помрачнели.

— Звали, а он не пришел? — спросила я, чувствуя, как внутри все переворачивается.

Мне ничего не ответили, лишь опустили головы.

— Думали мы тут, пока тебя не было. Может, и правда прикипел к тебе? — заметила Метелица, поднимая морду и стряхивая с себя снег. — Никогда такого не было, чтобы вот так вот Елиазарушка уходил и не приходил.

— А теперь возвращаться боится. Сердце твое ранить не хочет! И себя терзать, — проворчал Буран, пока я смотрела на снежинки, которые закружило в вихре.

— Но мы в этом мало что понимаем, — мотнула головой Метелица. — Мы же не люди!

Я собиралась идти во дворец, как вдруг услышала рожок. Началось!

— Он каждый день ходит сюда! Думали, раз тебя нет, то перестанет, но… — потоптался Буран. — Уж я его как пугал, уж Метелица как пугала! И метель, и буран насылали, а он все равно здесь!

— Лель! — яростно продирала я кусты. — Тебе что сказали?! Играй в другом месте!

— О, Снегурочка, — рассмеялся Лель, пока вокруг него оттаивала целая поляна. — Весну тебе принес! Лови букет!

В меня бросили букетом, который я поймала. И тут я увидела, как цветы покрываются изморозью и льдом.

— Лель! Беги! — крикнула я, теребя мертвый букет и чувствуя, как позади меня нависает огромная ледяная тень.

Букет поник и превратился в обжигающий даже меня лед. Я отбросила его в ужасе.

Тяжелые шаги несли смертоносный холод. Мне на плечо легла тяжелая рука. Изморозью сверкнула роскошная вышивка на шубе.

— Что же ты забыл в лесу, пастух! — послышался рев, от которого даже у меня мурашки побежали. Студеные ветры, словно вырвались на волю после долгого плена, бушевали, вымораживая все вокруг. В них носились сумасшедшие снежинки. Дерево рядом покрылось льдом, сочные травы и яркие цветы покрылись изморозью. Обледеневшие травы обламывались под натиском ветров. Пастух стоял в подпоясанной легкой рубахе, которую пронзал ветер.

— Елиазарушка, — взмолилась я, хватаясь на роскошную шубу. — Я прошу тебя, Елиазарушка… Не тронь… Прошу тебя…

Но ледяное сердце не слышало мои мольбы. Я цеплялась за шубу, заглядывая в суровое лицо и серые глаза.

— Весну показать хотел Снегурке твоей, Карачун, — прикрыл лицо рукой Лель. — Которую она не увидит!

— Показал? А сейчас я покажу тебе зиму, пастух, — прорычал Карачун. — Последнее, что ты увидишь!

— Умоляю, — плакала я льдинками. — Он ничего плохого не сделал.

Я обернулась на Леля, роняя льдинку слезы.

И тут послышался рев. От этого жуткого рева я испуганно прижалась к роскошной шубе.

На поляну вышел огромный медведь. Он был даже больше Бурана. Черный, страшный со светящимися глазами. Тут «Ванечкой!» не отмашешься. Нужно прикидываться сразу дохлым. И облегчиться перед «смертью», чтобы уже наверняка!

Страшный рев снова разорвал вой стужи.

— Это… Это… Тоже бог? — спросила я, видя, насколько огромен медведь.

— Это Велес, — послышался голос пастуха. Он сжал дудку. — Скоро Велес обернется, и придет весна.

Огромный страшный медведь встал рядом с Лелем, ломая замороженные травы. Мы стояли друг напротив друга. Бог против бога.

Послышался страшный рев, которому что-то ответила стужа.

А потом меня дернули, и мы стали уходить. Один раз я обернулась, видя, что пастух с медведем тоже уходят.

Лель обернулся и крикнул:

— После Красной Горки в лес не ходи, Снегурка! Смерть тебя ждет! Огненное колесо!

Я почувствовала, как меня прижала к дереву огромная рука.

— Что? Позабавилась с пастухом? — послышался голос, в котором было столько ревности, что мне стало страшно. — Неужто он сердцу мил стал?

Я положила руку поверх его руки, глядя в серые глаза.

— А ты ревнуешь? — спросила я, вспоминая замерзший букет.

— Неужели цветы весенние краше узоров снежных? — послышался голос, а я чувствовала, как сердце вздрагивает от звука его голоса. — Неужели простой пастух с дудкой и цветами милее того, кто с ног до головы может осыпать тебя драгоценностями?

— Зачем мой букет разрушил? — спросила я, роняя льдинку-слезу. — Не увижу я весны по воле твоей. Дай хоть на букет полюбоваться.

Мою руку сжали так, что она чуть не хрустнула.

— Неужто не прошло? Неужто сердце еще болит? — огромная рука взяла мои руки в свои. Вместо ответа я сжала его руку изо всех сил.

— Как снежинка тает на ладони, так и ты таешь в моих глазах, — послышался страстный шепот. — И я ничего не могу с собой поделать…

Я даже не знала, что ответить, чувствуя, как огромные ручища сжимают мои хрупкие ручки.

— Негоже древним богам смертную любить, — слышался голос. — Не гоже беречь ее, как хрупкую снежинку… Не гоже ревновать ее к смертным… Ты ведь это понимаешь?

Я не ответила, опустив глаза. Каждое его слово, словно невидимая волна расходилась по моему телу.

— Может, ты слова заветные знаешь, как сердцу сказать об этом? — слышался тихий голос. — Я вот слов таких не знаю… И как мне смотреть на тебя, зная, что потеряю? Скажи мне, как?

Я вспомнила Лешего. Вот женился он. Все время в лесу пропадал. А там и жена состарилась. Ему-то что? Ему вечность. А ей всего ничего. Всю жизнь то работала, то его искала! А потом неожиданно взяла и состарилась. Небось, раньше красавицей была.

— Знаешь, — ответила я, гладя его руки. — Наверное, беда богов в том, что они мыслят вечностью. А люди мыслят мгновением. Ну нет у нас вечности в запасе… Нет ее! И никто нам ее не подарит. Вот и мыслим мы одним днем. Сегодня мы есть, а завтра нас нет. И ничего. Живем и радуемся. Собираем мгновения, ведь из них она и состоит. Жизнь.

— Пойми меня, — послышался голос, а мою руку приложили к своей щеке. Мне даже на цыпочки пришлось встать. Елиазар молча смотрел на меня.

— У тебя был такой шанс прожить три месяца счастливо, — прошептала я, гладя пальцем его щеку. — Но ты не захотел… А тут уже счет на дни пошел…

— Снегурочка, — сжали мою руку с такой силой, что я закрыла глаза.

— Уходи, улетай, — попросила я, высвобождая руку. — Можешь не приходить больше. Считай, что попрощались. Вы, боги тихую вечность предпочитаете яркой вспышке счастья. Нам, смертным, этого не понять. Так что отпусти…

Меня сгребли так, что я чуть не задохнулась.

— Что значит, не понять? — послышался шепот возле моих губ. — А мне каково всю вечность о тебе вспоминать? Ты об этом подумала?

И правда. Об этом я не подумала. Может, и правда ему было бы легче, если бы он думал, что я люблю другого. Ему еще вечность жить. А мне тут совсем чуть-чуть. А там, того и глядишь, позлиться и пройдет. Другую Снегурочку встретит. Сколько их еще будет у него! Вот с ней и утешится. Не я первая. Не я последняя в его вечности!