Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ) - Страница 1

— Разве я была плохой женой?! Разве я в чем-то провинилась перед тобой?!

— Не начинай! Все решено, — мужчина раздраженно дергает плечом. — Хорошо бы хоть пару серебряных выручить за тебя…

Он разодет как на свадьбу. Потертый, но добротный, шитый шелком и мелким жемчугом жилет. Дорогого сукна сюртук. И светлые серебряные часы с цепью. Красавец, да и только!

Но это остатки роскоши. Я знаю, точнее, узнала недавно — муж мой отчаянный игрок.

Дом, повозку с лошадью, деньги — он проиграл все.

А что не проиграл, то спешно распродает, чтоб рассчитаться с долгами. В том числе и меня.

Ему нужно немного монет, чтоб уехать из города, где его все знает и показывают пальцами. Он хочет спрятаться от позора и начать новую жизнь.

И я в его планы не вписываюсь. Никак.

— Возьми меня с собой! — пытаюсь говорить твердо, а сама обмираю от страха. Будущее кажется мне ужасающим. Оказаться бесправной вещью в чужих руках это же конец света. — Я на тебя работать буду, я только ради тебя, я!..

— Да замолчи ты уже, — раздражено вскрикивает он, отталкивая мои слабые руки, цепляющиеся за его одежду. — Не позорь меня! Не понимаешь, что ли — нет у меня на тебя денег, нет! На что содержать тебя прикажешь?!

— Я буду есть один хлеб! И словом тебя не упрекну! Не пожалуюсь! Только с собой возьми!

— Один хлеб! — язвительно передразнил он меня. — Хлеб, вообще-то, тоже денег стоит! Об этом ты подумала?

Что-то он не думал об этом, когда ставил на кон наш дом…

Но я проглотила эти язвительные слова. Мне было страшно. Я отчаянно цеплялась за последнюю возможность уехать из этого города.

— Сухая корка раз в день, — говорю я, заглядывая ему в глаза. — Разве я много прошу? Я разделю с тобой все невзгоды, я…

— Невзгоды? Они настанут, если ты со мной увяжешься! Я из-за тебя не собираюсь нищенствовать, — уже зло продолжил он, накидывая на мою шею веревку и стягивая узел так, чтоб я не смогла высвободить голову из петли.

Из-за меня?! Хорошенькое дело! То есть, во всех бедах я виновата?!

— Так что давай, иди, — он грубо толкнул меня к помосту, с которого велись торги. — Ничего с тобой не случится. Зато в родном городе останешься. При месте будешь. Крыша над головой. И та самая корка хлеба. Чего тебе еще надо?!

В родном городе, где каждый на меня пальцем будет показывать и вспоминать, как я попала в рабство?!

— Я не пойду! Не хочу!

Ведь купить меня может любой. И жестокий тиран, и старый вонючий сластолюбец… Вон они как смотрят на меня из толпы, пуская слюни и облизываясь.

Один противный дед протянул руку, норовя похотливо ухватить меня за задницу. Но я яростно рявкнула, щелкнув зубами.

— Нос откушу! — рычу я. —Только тронь, попробуй!

Старик испуганно взвизгнул, отпрыгнул и неуклюже шлепнулся на зад, ругнувшись.

Хохот взлетает над толпой.

— Горячая какая!

Я сопротивляюсь, но меня оттаскивают от мужа, несмотря на мои вопли.

Упираюсь как могу, торможу ногами.

Дождь хлещет по плечам, невероятно холодно. Одежда прилипла к телу. Под ногами каша из воды и грязи.

А меня все тянут и тянут. Ну совсем как корову или овечку за жесткую веревку, петлей затянутую на шее. Я вцепляюсь в нее ногтями, но узел распустить не могу.

Муж мой стоит в толпе зевак. И делает вид, что меня совсем не знает.

Он отворачивает лицо, похохатывает, солидно так перехватывает трубку и рассуждает о погоде.

А от моего перепуганного взгляда отворачивается, словно от бьющего в лицо ледяного ветра.

Рядом стоят его родители.

Почтенный седовласый старик и пожилая женщина с сердитым лицом. Они что-то выговаривают своему сыну, показывая на меня пальцами.

На миг в моем сердце загорается надежда, что им удастся отговорить его от этого постыдного шага.

Я жду, что он все же услышит их слова, совесть в нем проснется. И он заберет меня с этого помоста.

— Ну, я же не животное! Я же живой человек! — кричу я им.

— Какой стыд! — сердито восклицает его мамаша, кутаясь плотнее в шаль. — Из-за ее поведения мы не сможем продать ее подороже!

— Неужели нельзя не кривляться и вести себя смирно и пристойно! — ворчит старик, притворно пряча глазки от людей, словно ему и впрямь стыдно.

Что?!

То есть, они стыдятся за меня, а не за своего непутевого сыночка?!

— Какой стыд! — снова всхлипывает бабка.

— Боюсь, с ее будущим хозяином не удастся договориться, — печально поддакивает ей папаша. — Он не станет нам перечислять ни гроша за ее работу.

— Такая строптивая вряд ли много барышей принесет. Что за бестолковая девка! — подхватывает мамаша.

— Так и помрем в бедности, эх… — тянет старик, сокрушаясь.

То есть, они рассчитывали, что я еще и работать на них буду в рабстве?! Семейство пиявок!

—Денег захотели?! О, видит бог, я вам устрою зажиточную старость!

Старики притворяются оскорбленными и напуганными и хнычут, жалуются окружающим на мое жестокосердие.

До меня долетают обрывки слов, обвинения, которые старики кидают в мой адрес.

— Распутная шлюха! Ленивая дармоедка! Злобная неблагодарная тварь!

Отлично! Прекрасна реклама! Теперь меня только людоед купит!

И тот сварит в семи водах, чтоб не отравиться!

Дождь лупит все сильнее, и ведущий аукциона спешит закончить скорее свою работу.

— Молодая! — раскатисто орет он на всю площадь, дергая меня за веревку и вынуждая выбежать на середину помоста. Холодная вода хлюпает, леденит ноги. — Сильная и здоровая! Подойдет для любой работы, — он делает эффектную паузу, подкручивает усы и особо сальным, мерзким голосом продолжает: — И для любви! Всего один серебряный!

Люди у помоста смеются.

Мужчины приосаниваются, посматривают на своих спутниц. И я понимаю, что меня может купить любой из них, лишь бы позабавиться.

Они могут меня бить палками, а могут в плуг запрячь и заставить делать самую грязную работу!

И даже хозяйка борделя! Вон она стоит, с заинтересованным лицом.

О, ужас!

Я оборачиваюсь к расплывшейся толстой «мамке» и строю рожу, оскаливая зубы и кося к носу глаза.

Она отступает, торопливо бормоча ругательства. Нет, такое чудо ей в борделе не нужно.

Слава богу…

— Не хочу! Не пойду!

— Ну?! — надрывался ведущий. Дождь хлестал ему по плечам, он замерз и хотел поскорее домой.

Я — тоже.

Но только не к этим монстрам, которые скалятся у помоста.

— Неужто никому не нужна новая молодая жена? Любовница? Работница?!

Наверное, нужна. Но серебряный — это большие деньги для нашего захолустья. И я выдыхаю с облегчением, понимая, что не каждый готов их заплатить за право потискать меня на сеновале.

— Серебряный и пять медных грошей!

Сердце мое уходит в пятки! Это кто там расщедрился?!

Жирный Тони, сальный любитель поесть, тянет руку. Медяки зажаты у него в потной вялой ладони.

— Пять медных сверху! — гудит он, гордясь собой. А сам аж трясется, как холодец, от похоти…

Я обмираю, глядя на его оплывшее лицо. Только не это!..

— Десять медных сверх того! — кричит кто-то позади него.

Ведущий оживляется, сдвигает на затылок шляпу, с которой льет потоками на плечи и на спину.

— Кто больше? — подбадривает он толпу.

— Пятнадцать!.. — слышится отчаянный выкрик, и я зажмуриваюсь.

— Серебряный и пятнадцать раз! — кричит довольный ведущий. — Два!..

— Два серебряных, — перебивает его скрипучий старческий голос. — И больше вам за нее не выручить.

Толпа ахает и расступается.

А я с ужасом смотрю на того, кто предложил за меня такую астрономическую сумму.

Дряхлый тощий старикашка с синим, как слива, носом!

Папаша Якобс, желчный старик в полосатом колпаке, грязных штанах с вытянутыми коленками и в стоптанных старых башмаках.