Жемчужная Тень - Страница 68

Что касается меня, то я был влюблен в Долорес, дочь хэмпстедского мэра. Девушек мы с собой не взяли, потому что Земля была не приспособлена для лунных женщин. Так что пришлось на роль Лунной девушки взять Долорес, и исполняла она ее весьма натурально. Разумеется, нравилась Долорес всем нам шестерым, но в конце концов привязалась она ко мне.

Дело происходило через пять лет после открытия Невероятного. Тогда умер отец Долорес, мэр, и, к большому нашему неудовольствию, место его занял Джонни Хит. Конечно, «Тум-тум таймс» выходить уже перестала, но Джонни набрал очки на планах подъема общественного благосостояния, что стало возможным благодаря общему оживлению общины. Он становился весьма влиятельной фигурой.

Мы задумали освоить новый род деятельности и открыть нечто вроде академии искусств. Быть может, ничего бы у нас не вышло, но резоны наши были вполне резонными. Ведь хотя представлениям Невероятного по-прежнему сопутствовал шумный успех, самих зрителей хоть как-то приобщить к нашему искусству, в любых его формах, не удавалось. Не было в Хэмпстеде ни поэтов, ни живописцев, ни музыкантов. Все сходились на том, что искусство — это лунное дело; и заниматься им могут лишь молодые невероятные. Когда мы указывали на то, что Долорес отлично играет роль Лунной девушки, нам отвечали, что в известной степени она и сама — урожденная Лунная девушка. Может, так оно и было. С нашим академическим проектом мы так толком и не продвинулись, а через несколько месяцев после того как Джонни Хит стал мэром, трудности стал испытывать и театр, который назвали Невероятным. Каким-то образом Джонни удалось внести в жизнь Хэмпстеда долю скепсиса (между прочим, именно один из его потомков основал лондонскую Школу экономики).

Он развернул против нас целую кампанию. Приходилось заполнять анкеты по поводу нашего происхождения. Приходилось заполнять гигантские вопросники, чтобы получить лицензию на право ведения театра.

На том основании, что родились мы не на Земле, а также в силу отсутствия свидетельств существования жизни на Луне Джонни пытался доказать, что нас вообще нет. Он направил нам официальную ноту, возражая против того, как мы описываем наш театр. Для него неприемлема, писал он, фраза «известный как Невероятный», и далее указывал, что поскольку слово — «Театр» — существительное, а «Невероятный» — прилагательное, два эти слова не могут означать один и тот же объект.

Тянулся год, и вместе с ним тянулась утомительная кампания Джонни. Тон ее становился все более и более решительным. Джонни призывал полицию к бдительности, и нас часто штрафовали за малейшие нарушения. В общем, Джонни взял верх. Наступил день, когда мы дали наш последний спектакль. Это случилось в феврале, через семь лет после премьеры. Люди были очень разочарованы, но Джонни так поработал, что они боялись выразить протест. Мы решили взять с собой на Луну Долорес, ну, обычным, понимаешь, путем.

— Что это за путь такой? — вскинулась я.

— Не перебивай, — сказал Лун. — К тому же ты знаешь путь на Луну. Ты ведь сама мне сказала, что Восстаешь после Падения!

— Слушай, — обреченно вымолвила я, — мне ничего не известно о том, как попасть на Луну. Разговоров о космических кораблях много, но какое они имеют отношение к Восстанию?..

— Изрядное, — заметил Лун, — изрядное.

Наверное, лучше сразу сказать, что в том, что касается достижения Луны, больше ничего я от Луна Биглоу не услышала. Ясно, что оно как-то связано с восстанием и падением, но это и все. Однако же надо досказать рассказ до конца.

— В тот вечер, который считал своим последним вечером на Земле, — продолжал Лун, — я пошел прогуляться по Хэмпстедской пустоши. В последний раз закрыли мы двери в Невероятный и изготовились к последнему Восстанию нашего Падения. Долорес должна была отправиться с нами. Уезжать нам было и жалко, и радостно. Печально было покидать Хэмпстед, но и место, и люди переменились — под воздействием Джонни, а в большой степени, за последние семь лет, и под нашим воздействием.

Раздумывая обо всем этом, я уже повернул назад, к тому месту, где мы жили и где я условился встретиться с Долорес, когда справа послышался странный звук.

Я повернул в ту сторону и вскоре догадался, что за большим валуном собралась группа людей. Вскоре я понял, что это за звук: эти люди хором распевали старый припев. «Тум-тум йя, тум-тум йя». Я подкрался к валуну, осторожно выглянул и тут же подался назад, настолько потрясло и испугало меня, до жути, увиденное.

Перед тем как рассказать, что именно я увидел, следует заметить, что с недавнего времени Джонни Хит возобновил издание «Тум-тум таймс». Одна из колонок была посвящена возврату к тому, что именовалось то «изначальной чистотой наших нравов», то «чистотой наших изначальных нравов», то «нравами нашей изначальной чистоты». Я об этом особо не задумывался, поскольку идеи Джонни всегда отдавали некоторой завиральностью. Но однажды я случайно проглядел эту колонку и обнаружил в ней упоминание некоей организации, которая, как говорилось в газете, обеспечивала «выход самым чистым нашим первоначальным чувствам в их классическом выражении». Прочитав эти строки, я вздрогнул, но больше не думал об этом.

А через некоторое время, после случая на Хэмпстедской пустоши, они мне вспомнились. И вот теперь, — продолжал Лун Биглоу, — я могу рассказать тебе, что я там увидел.

Группа молодых мужчин и женщин, хорошо мне знакомых, а многие даже были близкими друзьями, расселись, скрестив ноги, вокруг каменной плиты. При свете луны я увидел, как, возглавляемые Джонни Хитом, они хлопают в ладоши в такт «тум-тум йя, тум-тум йя». А на плите, внутри круга, лежало тело мертвой Долорес, с ножом в горле. На шее запеклась кровь — там, где она сначала текла, а потом перестала течь.

Потом я заметил двух своих Лунных Братьев. Они наблюдали за происходящим с противоположной стороны, потом крадучись подошли к тому месту, где стоял я, и, взявшись за руки, мы бросились домой.

Пятеро лунных братьев тайно покинули Землю той же ночью. Ну а я — я не мог взглянуть в лицо Луне без Долорес. Я чувствовал, что должен остаться на Земле и умереть там, где умерла она.

Из Хэмпстеда, разумеется, я уехал.

Странность, однако, заключается в том, что в конечном итоге наша миссия отнюдь не стала провалом. Культ «тум-тум йя» возродился ненадолго. Время от времени он напоминает о себе то здесь, то там, ведь такие вещи распространяются. Но уже вскоре отсутствие «Переменной драмы Луны» начало ощущаться. Чувство утраты породило сильнейшее волнение человеческого духа. На Земле появилась раса художников, стремящаяся воплотить утраченную драму Луны. Спустя много лет после того, как завсегдатаи старого театра невероятных умерли и были забыты, легенда возродилась; а спустя много лет после того, как забыли легенду, возродилось чувство утраты.

Так и получается, — сказал Лун Биглоу. — Всякий раз, когда движение «тум-тум йя» обретало под собой почву, а душами людей начинало овладевать единомыслие и страх, поднимались художники и провозглашали ценность невероятных вещей, которых так не хватает Земле.

И так получается, — сказал Лун Биглоу, — что своей литературой, своими симфониями, своими старыми мастерами и своими новыми мастерами вы обязаны Шестерым Лунным Братьям и Долорес. В общем-то хорошо, что нам пришлось уйти. Иначе нам бы никогда не заставить вас крутиться самим.

Тебе и твоим литерным друзьям, — сказал Лун Биглоу, — следует знать, как все обстоит на самом деле — то есть так, как я тебе рассказал. И если когда-нибудь тебе доведется написать приличное стихотворение или рассказ, то случится это не благодаря тому, что у тебя имеется в этом мире, но благодаря тому невероятному, которого у тебя нет. Время от времени всегда возникает жажда Невероятного — просто потому, что мы закрыли двери театра, который назвали невероятным, и потому что молодые невероятные ушли домой, и потому что ничего уж не осталось невероятного под навестившей вас Луной.